Новая земля (Новь). Часть IV.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Часть IV. Глава I. (старая орфография)

ЧАСТЬ IV

I.

Внизу, в гавани собралось общество мужчин и дам; это было то общество, которое собралась на прогулку на яхте Агаты; дожидались Паульсбергов, которые еще не пришли. Иргенс был раздражен и говорил колкости; самое лучшее было бы послать катер туда наверх за Паульсбергами и привезти их с глубочайшим уважением. Когда, наконец, пришли Паульсберг с женой, все вошли на катер, и вышли из фиорда.

Тидеман правил рулем. Несколько служащих из магазина и Олэ составляли экипаж. Олэ превосходно обставил эту поездку и взял с собой прекрасную провизию; он обо всем подумал, не забыл даже жженого кофе для Иргенса. Гольдевина ему не удалось найти, а Грегерсена он намеренно не пригласил. Грегерсен, по всей вероятности, видел телеграммы из России.

Тидеман ничего не говорил, он выглядел так, как будто провел одну, две безсонных ночи. Когда Олэ спросил, как он поживает, он отвечал, улыбаясь, что довольно сносно; между прочим он попросил оставить за ним место у руля.

Катер направился к шхерам.

Фру Ханка сидела впереди, её манто было свободно наброшено на нее, и Мильде заметил, что это было очень живописно.

"Хорошо было бы, если б теперь было время выпивки!" сказал он, громко смеясь.

Олэ тотчас же принес бутылки и стаканы. Он ходил и заботился о том, чтобы дамы надевали шали и накидки.

"Да, вы не должны смеяться", говорил он: "хотя солнце теперь светит, но на море будет ветер". Он несколько раз предлагал Тидеману заменит его у руля, но Тидеман не хотел. Нет, для него это настоящее благодеяние там стоят, ему не нужно разговаривать, а сегодня он так мало на это способен.

"Не падай духом! Слышал ты какие-нибудь подробности"?

"Только подтверждение. Завтра это будет официально известно. Да, не безпокойся, пожалуйста, насчет этого, - я ночью выяснил себе свое положение. Да, я еще надеюсь спастись до известной степени".

Там впереди скоро все пришли в хорошее настроение. Ойэн страдал морской болезнью и пил, чтоб ему легче было, он не мог стоять прямо, он очень ослабел.

"Хорошо, что вы опять вернулись домой", сказала фру Ханка, чтоб утешить его. "У вас все по прежнему женственное личико, но к счастью оно не такое бледное, как прежде..."

"Извините меня", воскликнула фру Паульсберг безжалостно, "я еще никогда не видела его таким бледным, как сегодня".

На этот намек по поводу его морской болезни раздался общий смех. Фру Ханка продолжала говорить. Да, она знает его последнюю работу в Терахусе, это стихотворение "Из старых воспоминаний". Нужно признаться, что он не напрасно был в деревне.

"Вы еще не слышали моего нового стихотворения", сказал Ойэн слабым голосом: "оно египетское, и действие происходит в гробнице..." И, будучи совсем больной, он все-таки начал искать стихотворение в своих карманах. Что он с ним сделал? Он утром отложил его в сторону, чтобы взять с собой, - он подумал, что может быть кто-нибудь захочет его послушать; он осмеливается сказать, что оно довольно замечательно в своем роде. Но он, по всей вероятности, оставил его где-нибудь. Он не может себе представить, что он потерял его, или выбросил?

"Нет", сказала фру Ханка: "вы просто оставили его дома, вот увидите, оно наверно лежит на столе". Она делала все возможное, чтоб отогнать дурные предположения поэта: он, вероятно, чувствует себя лучше в городе, нежели в деревне.

Да, ах да! Как только он очутился на улицах и увидел прямые линии домов, так он почувствовал тотчас же, что мозг его начал работать, и вот он задумал египетское стихотворение в прозе; нет, не может этого быть, чтоб он его потерял...

Теперь и Мильде был на стороне Ойэна, он начинал его вполне признавать, теперь и он начал постигать этот тонкий род поэзии.

Иргенс, сидевший недалеко и слышавший эту редкую похвалу, наклонился к фру Ханке и сказал глухим голосом:

"Понимаете ли вы, теперь Мильде получил премию, и ему нечего бояться своего опасного конкурента". И Иргенс стиснул губы и смеялся.

Фру Ханка посмотрела на него. Сколько в нем было злости, и как это не шло к нему. Он этого не сознавал, иначе он не сжимал бы так губ и не бросал бы такие злые взгляды. В общем, он сохранял в продолжение всего времени свое обыкновенное молчание; к Агате он совсем не обращался и делал вид, что совсем не замечает ее. Что она ему сделала? разве она могла иначе поступить? Почему не хотел он этого понять?

Но он не смотрел на нее.

подъехали. Катер пристал. Расположились на камнях, и началась возня, это было так весело, так ново. Ойэн смотрел на все широко раскрытыми, удивленными глазами, на море, на волны, потрясавшия своим шумом воздух, на этот пустынный остров, где не было ни одного деревца, где солнце и морская вода уничтожили всю траву. Как это было все странно! Агата обходила всех с чашками и стаканами, её крошечные руки боялись что-нибудь уронить; она шла так осторожно, как будто балансировала, и при этом она высовывала кончик языка

Мильде предложил выпить за их здоровье.

"У тебя нет шампанского?" спросил он Олэ.

Принесли шампанское, нашли стаканы и выпили за их здоровье с громким ура. Мильде был в превосходном настроении духа, он предложил закупорить бутылку и бросит ее в море с бумажкой, на которой все напишут свои имена, дамы и мужчины.

Все написали, за исключением Паульсберга, который решительно от этого отказался. - Человек, пишущий так много, как он, не будет писать шутки ради на какой-то записке, сказал он. С этим он поднялся и пошел один вглубь острова.

"Тогда я припишу его имя", сказал Мильде и взялся за карандаш.

Но теперь фру Паульсберг сердито воскликнула:

"Что вы хотите делать? Я надеюсь, вы оставите это. Паульсберг сказал, что он не хочет, чтоб его имя стояло здесь, и этого достаточно". Фру Паульсберг состроила очень обиженное лицо. Она положила одно колено на другое и держала чашку, как будто это была кружка пива.

Мильде тотчас же извинился, - ведь это была шутка, сказал он: самая невинная шутка. Но если подумать, то действительно фру Паульсберг права; это была глупая выдумка, и Паульсберг не мог этого сделать, одним словом... Впрочем, он находить, что в этом нет никакой шутки; и он предлагает оставить историю с бутылкой. Если не будет имени Паульсберга, то... Как полагают остальные?

Но Иргенс не был больше в состоянии удерживаться, и начал высмеиват Мильде, скрывая свою злобу:

"Ха-ха-ха, премированный господин, ты божественен!"

Премированный господин! Он все еще не мог забыт премии.

"А ты", возразил ему Мильде разозленный и посмотрел на него пьяными глазами, "становится невозможно иметь с тобою дело!"

Иргенс сделал удивленный вид.

"Что такое? Мне кажется по твоему тону, что мои слова тебя оскорбили?"

Теперь должна была вмешаться фру Ханка. зачем же ссориться вдруг на прогулке? Это очень неприятно, нет, в самом деле! Итак, если они не будут сидеть смирно, их потопят!

Иргенс тотчас же замолчал: он даже не проворчал сквозь зубы, что у него было привычкой, когда он бывал разозлен. Фру Ханка углубилась в размышления; как изменился с некоторого времени её герой и поэт. Откуда все это. Как выцвели его темные глаза! Его усы обвисли, он потерял свежесть лица, его лицо не было таким обворожительным, как прежде. Но потом она вспомнила о его разочаровании, о его горе по поводу премии, которой он не получил, о его книге, - этом чудном собрании стихотворений, о котором умалчивали с злым умыслом, и, нагнувшись к Агате, она сказала:

"Иргенс, к сожалению, сделался желчным; вы, вероятно, это заметили, но это пройдет". Фру Ханка хотела сделать для него все, что могла, оправдать его, по доброте душевной; она говорила теперь то же самое, что говорила и Иргенсу с глазу на глаз: нечего удивляться, что он стал раздражительным; такую горечь, как его, нужно уважать. Он целые годы старался и работал, а страна, город...

"Да, подумайте только!" сказала также Агата. Вдруг Агата вспомнила, что она по отношению к этому человеку не была как должна была быть, она была неделикатна, да, груба; она напрасно оттолкнула его. Она так хотела бы, чтоб этого не было, но теперь уже поздно.

Теперь Паульсберг вернулся со своей одинокой прогулки и сказал, что пора подумать о том, чтоб вернуться домой. Нельзя быть уверенным в том, что не пойдет дождь, он думает, что это очень даже вероятно. Солнце уже почти совсем зашло, и дует довольно сильный ветер.

Агата обошла еще раз с чашками и предложила кофе. Совершенно незаметно, она наклонилась к Иргенсу и сказала:

"А вы господин Иргенс?"

Этот почти умоляющий голос заставил его взглянуть на нее. Он не хочет кофе, но он удивленно улыбнулся, когда посмотрел на нее. Она сияла, она не знала, удержит ли она дольше поднос в своих руках, и тогда она пробормотала: "Ну, немножко". Он посмотрел на нее еще раз и сказал: "Нет, благодарю".

теперь пришло настоящее время выпивки. И Иргенс пил с ним только для того, чтоб показат свою любезность. Фру Ханка сияла и была счастлива, как ребенок; мысленно она сказала самой себе, что она не должна забыт сегодня же вечером попросить у мужа денег, - сотню или две крон.

Также и на обратном пути Тидеман правил рулем, и нельзя было его уговорит оставить его. Он следил за парусом и за волнами и не говорил ни слова. Он был красив с рулем в руке; с легкою проседью волосы очень шли к нему, его фигура то исчезала, то снова появлялась в воздухе. Его жена крикнула ему раз, не холодно ли ему, - внимание, которому он почти не верил, вот, почему он сделал над, что не слышит.

"Он не слышит", сказала она и улыбнулась, "не холодно ли тебе, Андрей?"

"Холодно? Нет", отвечал он.

И скоро все общество было опять уже в гавани.

Ойэн, как только вышел на берег, тотчас же позвал извозчика. Он сейчас же должен ехать домой и поискать свое стихотворение, и тогда решится его судьба. Он не будет покоен, пока не убедится в этом. Но, может быть, он может позже встретиться с компанией? Пойдут они в ресторан?

Все переглянулись вопросительно, не зная куда итти. Тогда Олэ Генрихсен сказал, что он лично хочет итти домой. Он думал о Тидемане и знал, что если кто нуждается в покое, так именно он.

Фру Ханка думала о деньгах, которые она хотела попросить у него, и пошла провожать мужа. Общество разсталось перед домом Тидемана.

Фру Ханка тотчас же приступила к делу, прежде даже чем муж её открыл дверь.

"Будешь ты так добр дать мне сто крон?"

"Сто крон? Гм, хорошо. Но не зайдешь ли ты вместе со мной в контору. У меня нет денег при себе".

Они вошли в контору.

Он протянул ей красную бумажку. Его рука сильно дрожала.

"Вот", сказал он.

"Спасибо... ты так дрожишь?" спросила она.

"Гы, это должно быть от того, что я весь день держал руль... Я хочу сообщить тебе радостное известие, Ханка: ты так часто просила меня о разводе; теперь я на это решился, - итак, я согласен на это".

Она не верила своим ушам.

Он соглашался дать ей развод? Она посмотрела на него, он был страшно бледен и смотрел вниз. Они стояли теперь по разным сторонам большого прилавка.

Он продолжал говорить:

"Обстоятельства это делают... Мое большое дело с рожью плохо кончилось, и я теперь если и не совсем обанкротился, то, во всяком случае, бедный человек, быть может, мне не придется ликвидировать дела, но и только. Я не достаточно богат, чтобы вести прежний образ жизни. Я не могу взять на себя такую ответственность быть для тебя обузой и ни быть в состоянии дать тебе хорошей жизни".

Она стояла там и слушала эти слова, как будто издалека. В первую минуту у нея было неопределенное чувство радости, она была свободна, она освободится от всего, что ей в последнее время было так противно, она опять будет девушкой, Ханка Ланге, да, просто Ханка Ланге. Но когда она услышала, что её муж был почти банкротом, это не очень ее поразило, он, правда, может даже не ликвидировать своих дел; у него не было больше состояния, но ведь не без приюта он очутился, могло ведь быть и хуже.

"Так" - она сказала только, "так".

Пауза. Тидеман снова овладел собой и стоял, как там на яхте, казалось, с рулем в руке, и взгляд его покоился на ней. Итак, она не говорила нет, она не перерешала этого. Ах, нет, этого впрочем и нельзя было ожидать.

"Больше мне нечего тебе сказать, Ханка", сказал он тогда.

"Ты этого хочешь?" спросила она. "Итак, мы разстаемся? Да, да. Но... Ты все это обдумал, так что ты это делаешь не только ради того, чтоб исполнить мое желание?"

"Само собою разумеется, что это я делаю ради твоего желания. Ты так часто просила меня об этом, и я, к сожалению, постоянно противился этому вплоть до сегодняшняго дня". И без всякой злобы он прибавил: "Прошу тебя, прости, что ты из-за меня потеряла так много времени".

Она стала внимательнее.

"Из-за тебя? Потеряла время из-за тебя?"

"Нет? Ну, так во всяком случае весь последний год".

"Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать", сказала она нетерпеливо.

На это он не обратил внимания и ничего не ответил. Разве она не требовала постоянно развода? Так разве она не потеряла время из-за него? Он застегнул сюртук и сделал с полнейшим спокойствием крест в своем карманном календаре.

"Мне кажется, ты так изменился..."

"Ах да, я поседел, но..."

"Нет, ты не понимаешь меня", перебила она его.

Тогда Тидеман сказал медленно, смотря ей в глаза:

"Дай Бог, чтоб ты понимала меня так хорошо, как я тебя, Ханка! Тогда, может быт, наше супружество не так бы кончилось... Да, да, нам нужно теперь мириться с тем, что есть; во всяком случае, я не знаю другого выхода". Он застегнул опять свой сюртук, как бы собираясь уходить, и сказал: "А что касается денег..."

"Да, милый, вот деньги", сказала она и хотела отдать ему кредитку в сто крон.

В первый раз он сделал резкое движение головой.

"Я не об этих деньгах говорю. Будь так любезна, потрудись хот теперь немного понять меня... Деньги, нужные тебе для жизни, будут тебе посланы, как только ты дашь свой адрес".

"Но, Боже мой", сказала она смущенно, "я должна разве уехать? Я ведь могу остаться в городе? Да, что же мне делать?"

"Что хочешь. Дети должны остаться здесь, не правда ли? Я позабочусь о них, на это ты можешь вполне положиться. Но что касается тебя, то... Ты наймешь где-нибудь комнаты, не правда ли? Три года, все-таки, три года".

По норвежским законам разведенные супруги могут снова венчаться лишь по истечении трех лет.

Она все еще стояла с красной кредиткой в руке и смотрела на нее. Она положительно не могла ни о чем думать; все кружилось в глазах, но в глубине сердца она чувствовала что-то в роде радости, что она теперь стала свободной. Она ничего не говорила, а он хотел покончить с этим

"Итак, я хочу поблагодарить тебя, Ханка, за..." Он не мог дальше говорить, он протянул ей руку, которую она взяла. "Мы, конечно, еще увидимся; но тем не менее я хочу теперь поблагодарить тебя, потому что, во всяком случае, мы не будем оставаться вместе... Деньги тебе будут высылаться каждый месяц".

Потом он надел шляпу и направился к двери.

"Да, да", сказала она, "ты хочешь итти, я не буду тебя задерживать. Да, так значит мы и сделаем... я впрочем совсем не знаю, что я говорю..." Её голос вдруг задрожал.

Дрожащими руками Тидеман отворил дверь и пропустил ее вперед. Когда он наверху стоял на пороге, он подождал минутку, пока она подошла, тогда он открыл дверь своим собственным ключом и подержал для нея дверь. Когда она вошла, он сказал:

"Да, да, итак, спокойной ночи".

И Тидеман снова по лестнице спустился в контору, где он заперся.

облокотившись на конторку, она слушала, что он говорил, и отвечала на это: да, так мы и сделаем. Нет, колебаний не было никаких... Но ведь она также не показала и радости? О нет, она пощадила его, он должен сознаться, она настолько все же была внимательна к нему. О, Ханка всегда была деликатной, да хранит ее Бог. Как раз вот тут она стояла, Ханка, Ханка!.. Но теперь она наверно радуется. Почему же и нет? Её желание исполнилось, а дети вероятно лежат теперь и спят, обе, Ида и Иоанна. Подушки велики были для них; оне были еще такия маленькия. Ну, да он позаботится о том, чтоб напоить и накормить их; уж не совсем ведь конец, - правда, приходится немного туго, но не совсем уж плохо... Тидеман отошел от окна и подошел к конторке. Здесь он просидел над книгами и бумагами до самого утра.