Бенони.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бенони. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

Пришел сочельник, и Бенони был приглашен в гости к Макку, но Роза уехала домой. Она не простилась с Бенони лично, но поручила ключнице Макка усердно ему кланяться.

Настроение в просторной парадной горнице Макка было не особенно праздничное. Бенони привык к иному. Когда случалось ему в сочельник сидеть одному, то он, бывало, распевал отрывки из псалмов в промежутки между рюмочками и читал молитвенник. Здесь же было как-то жутко,-- уж больно много оставалось пустого места: в горнице не было даже стульев, а всего пара диванов,-- стулья унесли в столовую к ужину.

Макк по старинному обычаю велел зажечь люстру с сотней хрустальных подвесок, и сам расхаживал по горнице разодетый, в вышитых бисером туфлях, и покуривал трубку с длинным чубуком. Он не говорил, как вчера и третьяго дня, о ценах на треску, о наживке, о купле и продаже, но - ради сочельника - о разных мелочах, рассказывал истории, вычитанные из газет, и про деда своего, который живал в Голландии. Время от времени он подливал в стаканчик Бенони, и сам выпивал с ним.

Но вот, ключница распахнула двери в столовую:-- Милости просим к ужину!

Макк пошел впереди, Бенони за ним. И в столовой было столько же света: горели и люстра на потолке и четыре пары канделябр вдоль длинного стола.

Ключница отворила дверь в кухню и тоже позвала:-- Милости просим, пожалуйте и вы сюда!

Стали потихоньку, степенно, входить все служащие и работники: дворники, два кузнеца, рабочие с пристани, пекарь, бондарь, молодцы из лавки, два мельника,-- почти все с женами, но без детей; затем кухарка, скотница, Эллен Горничная и, наконец, двое призреваемых стариков, седых как лунь, Фредрик Менза и Монс. Из этих двух стариков Монс попал в Сирилунд первый, чтобы отбыть свои положенные три недели. Было же это давно, когда Фердинанд Макк еще был женат, и дочка его Эдварда была девочкой. Но, когда три недели прошли, Монс заупрямился переходить к другому призревателю, пришел к Макку и мадам Макк без шапки и стал просить позволения остаться. - "Оставайся"! - сказал Макк. О, Макк был не из таких, которые выгоняют людей,-- большой барин! И Монс остался, бродил по двору, колол дрова и болтал сам с собой; жилось ему хорошо, и одежи и пищи было вдоволь. Монс был коренастый, сутуловатый старик, настоящий долгобородый Моисей, с носом крючком, безпритязательный и незлобивый, как ребенок. Прошло лет двенадцать, жена Макка померла, дочка Эдварда выросла, а Монс поизносился; руки и спина стали не прежния, и ему уже не под силу было таскать дрова для всех печей. Тогда он взял да свел знакомство с Фредриком Мензой, таким же дряхлым стариком, как он, чтобы иметь подмогу и приятную компанию в работе, Фредрик Менза в свою очередь пошел к Макку и Эдварде и стоял перед ними без шапки, кланяясь и прося позволения остаться. Макк был все тот-же и сказал:-- "Оставайся"!-- С тех пор в Сирилунде жило двое призреваемых; они были неразлучны, возились с дровами и все больше и больше впадали в детство. Монс был коренастый и плечистый, с походкой в развалку, а Фредрик Менза худой, высокий, словно монумент. Оттого-то, верно, и дочь у него вышла такая красивая, стройная. Ее сначала держали горничной в Сирилунде, а потом выдали замуж за младшого мельника...

Ужин был поставлен обильный. И всем полагались серебряные ложки и вилки,-- и богатому и бедному.

- А что же смотритель маяка с женой? - спросил Макк.

- Мы их звали.

- Позовите еще раз.

Эллен Горничная, такая субтильная, шустрая, мигом шмыгнула за дверь позвать смотрителя с женой. Никто и не дотронулся до кушаний, пока те не пришли; только выпили по рюмочке; наливать был приставлен один из лавочных молодцов, Стен.

Чета с маяка была незначительная скромная пара, по бедности своей в потертом старомодном платье. Безрадостная жизнь и губительная праздность на маяке рано наложили на лица мужа и жены печать тупости, придурковатости. И как они успели надоесть друг другу, с каким трудом принуждали себя хоть на людях быть между собой вежливыми, передавать друг другу то или иное блюдо!

На нижнем конце стола сидела жена младшого мельника; ей поручили угощать двух призреваемых, которые были вообще слабоваты. Какой красоткой расхаживала она по горницам Сирилунда лет двадцать тому назад! Теперь она растолстела и обзавелась двойным подбородком, но все-таки была еще очень недурна и сохранила свежий цвет лица. Ни следа старости! Дальше сидела Якобина, которую выдали замуж за Оле Человечка. Она была с юга, из Гельгеланда, востроглазая брюнетка, с курчавыми волосами, за что ее и прозвали Брамапутрой. Никто бы и не поверил, что прозвище это придумал в счастливую минуту высохший смотритель маяка.

Макк сидел и посматривал вдоль всего стола; он знал всех, а почти всех девушек и замужних женщин даже очень хорошо, и каждый сочельник сидел вот так, поглядывая на знакомые лица и вспоминая...

Да и мельничиха разве не вспоминала, тяжело дыша пышной грудью? А Брамапутра,-- поблескивая глазами и вскидывая курчавую голову? Когда подали еще водки, она выпила свой стаканчик до дна и совсем ошалела, далеко вытянув под столом носок своего башмака. Что же до Макка, то, глядя на его серьезное лицо, никому бы и в голову не пришло, как хорошо и приятно умеет он обниматься и нежно глядеть. Он с подобающими промежутками поднимал свой стаканчик и говорил Стену:-- Надеюсь, ты не забываешь подливать всем?-- Когда же он заметил, что бедняга виночерпий сам не успевает куска проглотить спокойно, он изменил приказ и приставил второго молодца Мартина наливать сидевшим по другую сторону стола. У Макка во всем был порядок. И беседу он вел о разных разностях, которые могли интересовать его гостей.

Одни старики Фредрик Менза и Монс ничего не слыхали; только чавкали медленно и тупо. Монс все больше и больше уходил головой в свой шерстяной шарф и ширился в плечах; Фредрик Менза наоборот все вытягивался кверху,-- худой и похожий на хищную птицу, но так же выживший из ума, как и тот. Они оба были похожи на выходцев из могил, и пальцы их тихо шевелились, словно червяки. Увидав что-нибудь на столе подальше, до чего ему было не достать, Фредрик Менза привставал и тянулся туда.-- Что ты, чего тебе? - тихо спрашивала дочь, подталкивая его; затем совала ему в руку кусок чего-нибудь, и старик был доволен. Монс облюбовал блюдо с ветчиной и давай ковырять в нем; ему сейчас же пришли на помощь и дали кусок. Монс поглядел на этот кусок, который сначала почему-то не давался ему в руки, а теперь вот попался, потом обильно намазал его маслом и начал уплетать. Ему сунули в руку еще ломоть хлеба, и червеобразные пальцы цепко его схватили. Скоро ветчина исчезла; Монс таращился на свою тарелку, но она была пуста. - У тебя же хлеб в руке,-- напомнила ему мельничиха, и Монс, довольный и тем, принялся за хлеб.-- А ты помакни его в чай,-- советовали ему. Все готовы были помочь этим живым трупам, поухаживать за ними. Кто-то спохватился, что у бедняги в руках один сухой хлеб и поспешил наделить его маслом и другими лакомыми вещами. Словно калека-великан, словно гора, сидел Монс и угощался. Но вот съеден и хлеб, и он таращится на свою пустую руку и говорит, словно человек: - Нету больше. - Нету больше,-- вторит ему, словно попугай, Фредрик Менза, так же выживший из ума, как и он.

Эти двое стариков, с замусленными лицами, грязными руками, воняющие от дряхлости, распространяли вокруг себя на нижнем конце стола невообразимо отвратительную атмосферу, какое-то скотское настроение, передававшееся и дальше, по обе стороны стола. Не будь это в столовой у самого Макка, не долго было бы совсем оскотиниться... Среди гостей за нижним концом стола не слышно было ни единого разумного слова, все были поглощены одним - ублажали дряхлость. Наконец, Монс устал есть, и принялся таращиться на свечи и смеяться над ними:-- Ха-ха!-- при чем глаза его были похожи на пару волдырей. Теперь он, чорт подери, был доволен.-- Ха-ха!-- смеялся и Фредрик Менза с серьезным видом и продолжал чавкать.-- Бедняги, и у них свои радости,-- говорили люди кругом. Только мельничиха еще настолько сохранила разсудка, что ей было стыдно.

И нигде в целом доме не было ни единого ребенка...

Потом подали сладости и херес. Ни в чем не было недостатка за этим ужином.

Вот это было в самую точку,-- по-барски и по отечески! Ах этот Макк! Какое почтение внушал он к себе!

Бенони все время следил за своим господином: как он кашлял в салфетку, а не на весь стол, как орудовал вилкой. Да, Бенони недаром был докой: везде и всюду перенимал и отовсюду возвращался обогащенным полезной мудростью. Поэтому, когда Макк чокнулся с ним, он уже подвинулся настолько, что сумел ответить, как подобало, и показать себя настоящим барином. Да, Бенони обещал догнать Макка во всем.

Хозяин выпил и за смотрителя маяка с женой - единственных соседей Сирилунда со стороны моря! Старая дама сконфузилась и даже покраснела, несмотря на свои пятьдесят лет и двух замужних дочерей с детьми. Смотритель с придурковатым видом повернул к Макку свое увядшее лицо:-- Ах, так! - и выпил свой стаканчик, не спеша; но рука его как-то странно дрожала. Не оттого ли, что Макк счел его человеком, с которым стоило чокнуться? Потом он опять погрузился в свое идиотское равнодушие.

А затем Макк выпил за здоровье всех своих людей: он никого не хотел выделять и никого не желал обойти; все работали усердно, и он благодарил всех.-- Счастливого Рождества всем!

Вот мастер говорить! И откуда только брались у него слова? Гости были растроганы. Брамапутра схватилась за носовой платок. Кузнец в былые годы не принял бы этого тоста,-- в нем кипела "вечная" вражда. Это была старая история, и в ней столькие были замешаны - и его молодая жена, которая умерла скоропостижно, и сам Макк, и еще один чужой, по имени лейтенант Глан, охотник. Случилось это несколько лет тому назад; жена его была влюблена в Глана, но Макк заставил ее покориться себе. Кузнец еще помнил ее; она была такая маленькая, и звали ее Евой. Больше же он ничего не помнил; жизнь шла своим чередом, и вот теперь он сидел за столом Макка и пил с ним ради сочельника. Вечная вражда погасла...

- Ну, все ублаготворены? - спросил Макк.

Все встали. Эллен Горничная начала живо перетаскивать белые с позолотой стулья обратно в парадную горницу; туда же ушел Макк, пригласив также смотрителя маяка с женой и Бенони. Всем прочим гостям предложили провести вечерок в столовой, и распить по стаканчику-другому пунша. Там уже шел оживленный говор после выпитых рюмочек водки и вина.

- Не сыграете ли нам, мадам Шёнингь? - сказал Макк, указывая на небольшой клавесин.

Нет, она не играет. Куда ей! Играть? Охота господину Макку так шутить!

- Но вы же играли нам прежде, в былые годы?

Нет, нет, когда? И не думала. Вот дочери её умеют немножко; выучились самоучкой замужем. Оне такия музыкальные.

- Вы из такой благородной семьи, урожденная Бродкорб, и говорите, что не учились музыке? Кроме того, я ведь сам слышал, как вы играете.

- Я из благородной семьи? Я? Все-то вы шутите!

- Ваши родители были владельцами целого прихода. Вы думаете, мне это неизвестно?

- Мои родители? У них было несколько дворов, пожалуй. И порядочно земли, но... Нет, господин Макк, это все сказки насчет целого прихода. Мои родители были крестьяне, у нас была своя усадьба, были лошади, коровы, но ничего такого, о чем стоило бы говорить.

Смотритель Шёнинг тем временем расхаживал по горнице с очками на носу и разсматривал картины по стенам. Ему ровнешенько безразлично было о чем разговаривала его жена с Макком. Ох, как ему прислушался её голос! Они были женаты тридцать лет, прожили вместе одиннадцать тысяч дней.

Макк приподнял крышку инструмента.

- Нет, нет,-- говорила мадам Шёяинг.-- Я не играла с тех пор, как была молода. Разве уж псалом какой-нибудь...

Она уселась, вся пунцовея и жеманясь. Макк отворил двери в столовую и только слегка поднял руку,-- там сразу водворилась тишина.

Смотрителя при первых же звуках слегка передернуло, но он постоял еще с минуту, тупо таращась на стену,-- на зло, чтобы не дать сбить себя с позиции,-- потом присел на стул, позаботясь, однако, повернуть жене спину. Мадам Шёнинг сыграла псалом. Проиграв его до конца и еще раз весь с начала, она опять съежилась и больше ничем о себе не заявляла.

Подали на огромном серебряном подносе коньяк, кипяток и сахар-рафинад, и Макк предложил господам мужчинам угощаться, а сам приготовил два стаканчика пунша - себе и мадам Шёнинг. Затем подошел побеседовать немножко и со смотрителем.

- Да, эту картину дед мой привез из Голландии...

- А там вид острова Мальты,-- сказал смотритель, указывая на другую картину.

- Верно,-- поощрил его Макк.-- Вы разве знаете?

- Да.

- Откуда же?

- Внизу подписано.

- Та-ак,-- сказал Макк, смекая, что немножко ошибся, слишком низко оценивая сообразительность идиота.-- А я думал, вы были на Мальте и узнали вид.

Теперь в свою очередь мадам Шёнинг имела удовольствие слушать супруга. О, как хорошо ей знакома его тощая спина с торчащими лопатками! Она начала потихоньку наигрывать на клавесине, чтобы только не слыхать этого знакомого голоса.

- Вы ведь когда-то были капитаном,-- пояснил Макк смотрителю.-- Я и полагал, что вы могли бывать на Мальте.

Что-то в роде улыбки промелькнуло на лице смотрителя.-- Я бывал на Мальте.

- В самом деле? Подумайте!

- Но, если я вижу ландшафт Гельгеланда, то я узнаю его не только потому, что бывал в Норвегии.

- Не-ет, само собой! - ответил Макк, соображая, что с этим идиотом все-таки надо быть настороже; лишнее с ним и разговаривать.

И Макк обратился к Бенони, выпил и заговорил:-- Видишь ли, любезный Гартвигсен, все это у меня унаследованное - и мебель, и эта сахарница, и картины на стенах, и серебро, и все в доме. Все это пришлось на долю Сирилунда, другая половина отошла к брату моему Макку в Розенгор. Увы, после меня все это, верно, пойдет с молотка. Не зевай тогда, Гартвигсен!

- Зависит от того, кто из нас первый помрет.

Макк только покрутил головой на это. Потом опять перешел к мадам Шёнинг,-- не хорошо, что она сидит все одна.

А Бенони думал про себя: "Это он просто так, чтобы сказать что-нибудь. У него ведь есть дочь, наследница всего имущества. Зачем же он подзадоривает меня?"

- Да, мадам Шенинг, со смерти моей покойной супруги этот инструмент так и стоит без дела. Некому играть на нем. А ведь не выкинешь,-- вещь дорогая.

Мадам Шёнинг задала разумный вопрос:-- Но ваша дочь ведь играла, пока была дома?

Тут у Бенони мелькнула смелая фантастическая мысль: а что ежели он, не глядя ни на какую баронессу, поладит с Макком насчет клавесина? Ему ведь не лишнее было обзавестись такой штукой,-- как раз понадобится к середине лета. Пожалуй, и Макк то заговорил не без умысла?

В столовой становилось шумно; люди, видно, затеяли игру; несмотря на все благоговение к месту, раздавались громкие взрывы мужского и женского хохота. Послышался звон стакана, упавшого на пол.

- Вы интересуетесь картинками,-- опять завел Макк беседу с Шёнингом. - Это вот берега Шотландии. Как там голо и печально!

- Весьма оригинальный вид,-- отозвался смотритель.

- Вы находите? Но там один песок да камни; ничего не растет.

- Ну, как же!

- Там?

- Песок такого красивого цвета, а это вот - базальтовые скалы. И вообще на камнях и песке много чего растет.

- То-есть, кое-что, конечно...

- Сосна растет на вершинах и с каждым днем становится все сочнее и пышнее. И в бурю не гнется; стоит себе гордо и только гудит.

- Да... с этой точки зрения,-- проговорил Макк, удивленный разговорчивостью смотрителя.

- Есть такое растение Асфаделус,-- продолжал смотритель удивлять Макка,-- на огромном стебле, в рост человека, с лиловыми цветами. Там, где оно водится, уж ничего другого не растет; оно означает безплодную почву, песок, пустыню.

- Поразительно! Вы видали этот цветок?

- О, да. Даже срывал такие цветы.

- Где же?

- В Греции.

- Поразительно! - опять сказал Макк, чувствуя себя все более и более сбитым с позиции этим идиотом.-- Ваше здоровье, мадам Шёнинг! - с достоинством вышел он из неловкого положения.

В ту же минуту стенные часы в длинном деревянном футляре пронзительно пробили одиннадцать.

- Позвольте мне приготовить вам еще глоточек пунша, мадам Шёнинг? - прибавил Макк.

- Нет, нет, благодарствуйте,-- пора нам домой присмотреть за лампой,-- ответила смотрительша.-- При ней ведь один Эйнар остался.

Вдруг смотритель посмотрел на часы и сказал:-- Одиннадцать часов; пора мне домой к лампе.

Сказал он это так, как будто жена и не заговаривала об этом, словно он первый начал,-- до такой степени слова жены были для него пустым звуком. Он допил свой стаканчик, подал руку Макку и пошел к дверям, где опять остановился поглядеть на картины. Смотрительша со своей стороны отнюдь не спешила, досказала Макку все, что хотела, и потом только пошла. А муж медленно двинулся за нею единственно потому, что как раз в эту минуту досмотрел последнюю картину.

Макк и Бенони остались одни. В столовой становилось все оживленнее; послышался женский визг, и чье-то глухое падение на пол.

- Веселятся, как видно,-- с улыбкой произнес Бенони, как будто сам был совершенно чужд такого рода веселью.

Но Макк ничего на это не сказал и не выказывал желания пускаться в интимности. Он закрыл клавесин, подул на крышку и обмахнул ее своим тонким носовым платком,-- верно, чтобы показать, какой это дорогой, ценный инструмент.

- Не выпьем ли еще по стаканчику? - предложил он Бенони.

- Нет, покорнейше благодарю,-- ответил тот.

В столовой раздалось громкое пение пекаря. Товарищи зашикали на него, уверяя его, что он пьян; он принялся спорить. Лишь время от времени из этого гама выделялись отдельные голоса.

- Извини на минутку,-- сказал Макк.-- Приготовь себе пока новый стаканчик; я только...

И Макк вышел в кухню,-- должно-быть, отдать какое-нибудь приказание. Там он застал ключницу, и Бенони слышал, как он сказал ей: - Если пекарь ослабел, пусть Оле Человечек и бондарь проводят его домой.

Ни упрека, ни сердитого слова по адресу злополучного пекаря. Но Бенони был малый сметливый: "Ага! таким манером Макк отделается от троих, а жены их останутся тут!"

Макк продолжал разговаривать с ключницей:-- Вы, конечно, были так добры, не забыли про ванну?

- Нет, нет.

Тут Бенони понял, что уже поздно и что Макк скоро захочет подняться к себе в комнату. О, ванны Макка славились, да и брал он их частенько, так что все о них знали. У него в ванне были постланы мягкая перина и подушки, на которых он преудобно укладывался. Да, много рассказов ходило насчет ванн Макка и насчет тех, кто помогал ему брать их; а также насчет серебряных ангелов по углам его кровати.

Бенони хотел уже распрощаться, но Макк, как любезный хозяин, заставил его налить себе новый стаканчик. Они покалякали еще о том, о сем, и Бенони набрался храбрости спросить: что может стоить такая штука, как клавесин? Макк покрутил головой,-- в такой вечер знать-де не знаю никаких цен,-- и сказал только: - Верно, не дешево. Мои предки не стояли за ценою, когда им хотелось чего нибудь. Там, в маленькой горнице, есть рабочий столик из розового дерева, выложенный серебром и черным деревом,-- вот поглядел бы ты!

- Так? - только сказал Макк. - Ну, это, верно, старая шутка; это оне каждый сочельник так пугают нас. В прошлом году вилки ведь отыскались?

- Да.

- Оне привыкли, что я сам ищу пропажу; им забавно, когда я обыскиваю их у себя наверху и чиню суд и расправу. Это у нас в усадьбе старый обычай.

Ключницу это не успокоило.-- Якобина с мельничихой помогали нам мыть посуду,-- сказала она.-- Потом я пересчитала серебро, и Якобина расплакалась... Говорит, что это не она. За ней и мельничиха... о том же.

- Нет... Не знаю.

- А у меня наверху все готово?

- Да.

- Так пусть жена пекаря пойдет сперва.

Бенони простился, и Макк проводил его до дверей. В сенях они столкнулись с женой пекаря, которая уже шла наверх.