Роза.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Двое суток шел дождь. Треску сложили под навесы. Работы на сушильных площадках приостановились. Погода была такая пасмурная, неприятная. Зато поля и луга становились все пышнее и волновались под ветром.

Макк предложил Гартвигсену включить его имя в фирму; за это надо было лишь заплатить сколько-то. Гартвигсен спросил моего совета, хотя, наверно, и сам уже решил, как поступить. Я не имел понятия о крупных торговых делах и совета дать не мог. Имя Макка было старинное, всем известное, что, вероятно, имело значение. Но с другой стороны Гартвигсен внес в дело свое частное богатство и солидность. Да и, кроме того, компаньонство было уже делом совершившимся.

Гартвигсен написал что-то на бумаге и показал мне.

- Вот как бы мне хотелось. Чтобы вышло совсем по иностранному.

На бумаге красовалось: Макк & Гартвич.

У меня сразу явилось подозрение насчет этой перемены фамилии: тут не обошлось без участия баронессы. Гартвигсен испытующе смотрел на меня, пока я сидел и раздумывал над бумагой. Я научил этого человека читать и писать немножко, но недостаточно, о, далеко недостаточно, а только на показ - как эти часовые цепочки без часов! Гартвич!.. Но Роза ведь любила его,-- если приходила к нему и так унижалась и плакала.

Три раза приходила она. И, когда она пришла в третий раз и бросилась на землю, Гартвигсена, видно, забрало за живое; в нем проснулось старое чувство, и к тому же он, наверно, был польщен своей ролью господина и владыки, которого молят о милости. Он и смиловался над Розой, попросил ее встать и войти с ним в дом. И там они поладили между собой, столковались. Вернувшись, добрый час спустя, я нашел их в полном согласии. Я с величайшим изумлением глядел на Розу: на лице её не было больше и следов страдания; полное довольство и спокойствие.

- Ну, так ты придешь на днях,-- сказал ей Гартвигсен, когда она уходила.

Мне же он ничего не сказал. Роза пришла, ведя за руку маленькую девочку, дочку Стена Приказчика.

- Вот и мы! - сказала Роза, улыбаясь. Марта присела, как ее учили, подошла к нам, подала руку и опять присела. А Гартвигсен сказал обеим:

- Добро пожаловать!

В ту же минуту кто-то остановился на дворе под окном и заглянул в горницу. Это был лопарь. Роза как увидала его, сразу закрыла лицо рукой:-- Ой!

- Да это же Гильберт,-- успокоительно посмеиваясь, заметил Гартвигсен.-- Он тут вечно бродит.

Роза ответила:-- И каждый раз приносит мне несчастъе.

Гартвигсен вышел. Я остался и поболтал с девочкой, обменялся несколькими словами и с Розой, а она вдруг, без всяких разспросов с моей стороны, заговорила о лопаре.

- Так странно. Каждый раз, как я переезжаю, он тут, как тут. И каждый раз, как со мной случается что-нибудь особенное, он опять тут, как тут!

Так как она уже сказала, что эти переезды и случаи приносили ей несчастье, то я не хотел разспрашивать ее насчет этого, а попросил сыграть что-нибудь. Марта, которая никогда не слыхала такой музыки, подошла и застыла около Розы, широко раскрыв глаза, и лишь время от времени оборачивалась на меня, словно вопрошая, слыхал-ли я когда подобное.

Тут вернулся Гартвигсен, тихонько присел на стул и стал слушать. Он словно почувствовал, что в дом его вошел добрый гений, так как он, против обыкновения, снял шапку и держал ее на коленях. Время от времени и он поглядывал на меня, многозначительно покачивая головой и высоко подымая брови в горделивом удивлении. Он как будто больше ценил музыку на своем инструменте, чем в доме Макка.

Нас теперь образовалась целая семья - четверо людей, не считая старухи, которая была оставлена приходящей прислугой для черной работы в доме. Розе прислали из дому все её вещи и платья, и она поселилась у нас совсем. Маленькая Марта спала с ней вместе в её комнатке. Дни шли за днями.

В первое время не случалось ничего такого, что стоило бы отметить. Разве только мои собственные маленькия радости и горести; больше, впрочем, выпадало мне радостей. Когда Розе случалось выносить поднос, я отворял ей дверь и придерживал, пока она не пройдет; когда она спускалась утром сверху, я срывал с головы шапку и кланялся. Большого счастья я не ждал, да и не заслуживал; я ведь был здесь чужой. Но по вечерам мы часто сиживали все вместе в большой горнице за беседой. И если Гартвигсен умолкал, то начинала Роза или я. Но Гартвигсен иногда не смолкал целый вечер, только чтобы не дать заговорить нам с Розой. Он был настоящий ребенок. Тогда Розе ничего не оставалось, как сыграть что-нибудь на клавесине, и она играла много чудесных вещей.

Ежедневное общение с Розой, однако, отозвалось на этом человеке только тем, что он становился все небрежнее в тоне и обращении. Это было неприятно.

- Что ты скажешь, если я опять надену свое кольцо на правую руку? - спросил он ее раз, посмеиваясь, в моем присутствии. Он все время носил гладкое золотое кольцо на безымянном пальце левой руки; должно быть, это было его старое обручальное кольцо. Теперь он без дальнейших разговоров и не дожидаясь ответа Розы, взял да надел его на правую руку. Как будто Роза, само собой разумеется, должна была согласиться.

- А тебе я куплю новое взамен того, которое ты потеряла,-- продолжал он.

Она глухо ответила:-- Я же не могу принять никакого кольца.

Тогда Гартвигсен рассказал, что король расторг её брак с некиим Николаем из кистерского дома.-- Мы с Макком оборудовали это дело,-- сказал он.-- Само собой, мы с Бенони дали ему отступного.

Я заметил, как Розу всю передернуло, и она опустилась на стул.

Я вышел из комнаты.

Потом Гартвигсен объяснил мне, что он купил у мужа Розы согласие на развод. Это обошлось ему в несколько тысяч далеров. Но как только Николай получил денежки, так окончательно спился, и теперь его уже не было в живых.

"Так ли?" подумал я.

Мне не было никакого удовольствия присутствовать при подобных выходках, и я не раз подумал про себя, что не следовало бы Розе переселяться в этот дом. Это ревность заставила ее - раздумывал я дальше,-- ревность к баронессе сломила Розу.

Но почему же эта самая баронесса так легко выпустила Гартвигсена из рук? Почему не продолжала свою игру с ним? Она ведь было прибрала его к рукам как нельзя лучше. Должно быть, тут что-нибудь такое скрывалось, о чем мне невдомек было. Пожалуй, старик Макк знал суть; он - такая умница, настоящий орел! И с какой стати было Гартвигсену платить за то, чтобы его имя попало в фирму? О, все это, конечно, обмозговал Макк; настоящий орел!

он успел с тех пор стать богачем. Так, пожалуй, этому человеку не во блого было богатство! Да, видно, так.

в него в молодости. Когда же маленькой Марте понадобилось кое-что из одежды, Гартвигсен сразу сказал Розе:-- Хорошо,-- и прибавил:-- Тебе стоит только пойти в лавку и записать на меня. Так просто и запиши: Б. Гартвичу, мануфактуры на столько-то! - и он с самодовольной улыбкой повернулся ко мне. Настоящий ребенок!

Еще одно. Он завидовал Макку, что Крючкодел попал к нему, что этот бедняк с птичьим горлышком обратился за пристанищем к Макку, а не к нему, Гартвигсену. Крючкодел был в глазах Гартвигсена такой молодец, каких мало. На днях его поймали в овине с Якобиной, по прозвищу Брамапутрой; поймал их сам муж её, Оле Человечек. И все дело было ясно, как на ладони. А что же, вы думаете, Крючкодел? Взял да и открестился! Удалая голова! Положил правый указательный палец на глаз и торжественно пригласил дьявола прихлопнуть!

Вот что рассказал нам Гартвигсен, да еще всю подноготную Брамапутры, нисколько не стесняясь присутствием Розы. А про Крючкодела прибавил:-- Я бы дорого дал, коли бы он ко мне пришел; у меня нашлось бы для него всяческое дело.