Роза.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

Раз я возвращался с прогулки по дороге от мельницы, и меня обогнала баронесса. Платье её было в белых пятнах; видно, заходила на мельницу. Я поклонился; она бросила мне на ходу пару слов и уже прошла было мимо, но вдруг замедлила шаг и поравнялась со мной. Я попросил позволения обмахнуть муку с её платья; она остановилась и поблагодарила. Затем мы пошли дальше вместе, без всякого, впрочем, желания с моей стороны. Она стала перебирать разные воспоминания детства: вот тут она бегала девчонкой, ездила, стоя, на телегах с мукой, уходила одна на Осиновую кручу и сидела там подолгу...

Она была грустна, и в голосе её зазвучали чудесные бархатные ноты, когда она сказала:-- Переиграешь во все игры жизни, и ничего тебе не остается больше!

На этот раз она произвела на меня хорошее впечатление. Даже её длинные, худые руки вызвали мою симпатию, хотя до сих пор оне казались мне какими-то нецеломудренными. Мне припомнилось, что я слышал про нее на днях. Тут был один человек по имени Иенс Папаша. В дни молодости Эдварды он жил у Макка, но потом переселился на крайния шкеры, женился, потерял здоровье и впал в нищету. Жена уехала от него на Лофотены и пропала. Детей у них не было. Несколько дней тому назад Иенс и явился к Эдварде; ничего особенного он не сказал, а только стоял и глядел на нее покорным взглядом, как большой пес. А Эдварда сразу нашла ему дело в Сирилунде и окрестностях - продавать кости. Пусть, дескать, ходит по тем немногим дворам, где едят мясо, собирает там кости, приносит их в лавку и продает за хорошую цену. Потом их отправят на юг и перемелют в костяную муку. Таким образом, все кости в Сирилунде становились собственностью Иенса. Макк слегка усмехнулся тому, что ему приходится покупать, да еще по хорошей цене, свои же кости, но сказал только:-- Хорошо.-- Не такой он был человек, чтобы поднять историю из-за пустяков. Точно так же должны были поступать в мешок Иенса все кости из кухни Гартвигсена. Выходило забавно, но Иенс принял дело всерьез и слышать не хотел об отказе. Он зарабатывал порядочно, и в первый же раз, как продал свой сбор, выручил столько, что мог обзавестись кое-какой одеждой. Эдварда сама продавала за него и сама производила весь разсчет. Затем она же отвела ему угол в Сирилунде; сначала он делил коморку с призреваемым стариком, Фредриком Мензой, а потом ему отвели помещение получше, в одной из мансард.

Я теперь и припомнил эту историю, говорившую о находчивости и энергии баронессы. Но сейчас она находилась в каком-то угнетенном настроении. Я было заговорил с ней о том, какое счастье радовать других, радовать детей и всех окружающих. Она остановилась.

- Счастье? Что вы! - сказала она, хмуро сдвинув брови, и словно задумалась. Потом опять пошла дальше, но вскоре как-то торопливо свернула с дороги и опустилась на траву. Я пошел за нею, но остался стоять возле. Она продолжала.

- Счастье? Да, поглядела бы я на него, явись оно ко мне; долго бы глядела,-- так оно мне незнакомо. Но, разумеется, в жизни бывают минутки чуточку получше других.

- Должно быть, так,-- сказал я. И мне бросились в глаза морщины на её лбу, проложенные горем и годами. В эту минуту она не притворялась, не напускала на себя ничего, и даже нижняя губа у нея отвисла. Вся молодость была у нея позади.

- Тут жил когда-то охотник,-- снова начала она, указывая рукой вдаль.-- Его звали Глан. Вы слыхали о нем?

- Да.

- Да? Он жил тут. Он был молод, и звали его Томас Глан. Время от времени я слышала выстрелы, и меня так и тянуло ответить ему; иногда я и ходила встречать его. А, впрочем,-- что Глан? Да, минутами с ним бывало приятнее, чем когда-либо в моей жизни, но... И я его любила... О! я забывала весь мир, когда подходил он. Да, я помню человека, который умел подходить!.. С большой бородой; похож на зверя; на ходу иногда остановится и подожмет одну ногу; потом опять дальше. И часто одевался в звериные шкуры.

- Это все он же? - спросил я.

- Да.

- Как вы интересно рассказываете!

- Тому уже столько лет минуло. Разве люди еще не забыли про это? Я сама почти забыла и только вот, когда вернулась сюда и перехожу тут с места на место, припоминаю опять. И сегодня вспомнилось... Но он был совсем, как зверь лесной; и я его любила. Он был такой большой и ласковый. Он, наверно, питался иногда оленьим мохом: его дыхание отдавало оленем; пахло дичиной. Я вспоминаю теперь, что и он был влюблен в меня. Раз он явился с разстегнутым воротом; грудь у него была вся мохнатая. "Прилечь на нее - словно на лужайку," - подумала я; я ведь была еще так молода. Я несколько раз целовалась с ним, и вот знаю, что ничего подобного не переживала больше. А раз он шел по дороге; я смотрела на него и видела, что он потихоньку подходит ко мне; и он тоже все время смотрел на меня; взгляд его проникал мне в самую душу, и мне становилось так бесконечно сладко... А когда он подошел, я прильнула к нему и замерла... О, я была замужем и все такое, но не помню ничего подобного. Как он был хорош! Но иногда, бывало, падал духом. Галстух свой он повязывал по-детски, а часто и совсем забывал его дома. Но все-таки он был так хорош. И знать не знал никаких границ. Тут жил тогда один доктор, хромой, и Глан прострелил себе ногу, чтобы самому быть не лучше доктора. У него была собака, Эзоп, и он застрелил ее и послал труп одной... той, кого любил. Он не знал границ, ни в чем. Но он не был божеством; он был зверь лесной. Да, именно безподобный зверь!

- Но вы, верно, все еще любите его? Сдается, что так.

- Нет. Люблю ли я его? Не знаю, что сказать. Я не часто о нем вспоминаю; не ношусь с мыслями о нем. К тому же он, говорят, умер, так уж по одной этой причине... Нет, но мне все вспоминается, как хорошо было тогда. Часто мне казалось, что я не по земле хожу, и никогда потом я не испытывала такого сладкого трепета. В конце концов, мы, верно, оба ходили, как помешанные, так он был хорош. Раз я собиралась печь на кухне крендельки; он подошел и стал глядеть в окно. Я успела свалять мягкое тесто, раскатать его и разрезать ножом на куски. И вот я показала ему нож и сказала:-- А не лучше ли всего нам умереть обоим?-- Да,-- ответил он,-- пойдем ко мне в шалаш и так и сделаем.-- Я умылась и пошла с ним в его шалаш. Он сразу начал прибирать там, мыться и чиститься. Но я уже передумала и сказала ему, что не могу умереть. Он кивнул мне в знак того, что и так будет хорошо, но я видела, что он глубоко разочарован: он было поверил мне. Потом он объяснил мне это тем, что был слишком простодушен и не понимал шуток. Да, в нем часто бывало что-то странное, идиотское, что действовало на меня. Я думала про себя: его можно подбить на что угодно, и он будет молчать; можно склонить его на большой грех, и он будет молчать об этом. А то вдруг он становился таким сообразительным, прозорливым, видел все насквозь. О, куда девалось тогда его простодушие! Я помню одно дело. В лесу росла рябина, высокая и стройная на диво. Глан часто любовался на нее и показывал ее мне - какая она высокая, прямая. Видно, она ему особенно полюбилась. Мне и вздумалось раз сделать ему на зло, помучить его, и я нашла человека, который подрубил рябину у самых корней, так что она еле-еле держалась. На другой день Глан пришел ко мне и сказал:-- Пойдем в лес! - я пошла. Он показал мне рябину и сказал: - Вот злое дело. - Ну, коли злое, так, верно, это дело рук женщины,-- сказала я. Я не прочь была навлечь на себя его подозрение. О, мне даже хотелось этого. - Нет, это дело сильной и глупой левой этот только прикинулся левшой, или правая рука у него болит.-- Тут я поняла, что плохо придется тому человеку; он как раз ходил эти дни с подвязанной правой рукой, и я потому именно и выбрала его, чтобы сбить Глана со следа. Но Глан не дался в обман; он нашел человека и жестоко с ним расправился. У!.. Но при этом он пустил в ход только одну руку; не мог он, видите-ли, итти с двумя здоровыми руками против того, кто владел только одной. Я узнала об этом через несколько дней, пошла к Глану, чтобы еще помучить его, и сказала: - А ведь это я велела изуродовать вашу рябину.-- Сказала и ушла... Подумайте, я так хорошо помню все это! Одно за другим так и всплывает у меня в памяти. Да, он бывал страсть как проницателен иногда. А тот человек, мой подручный, еще жив. Он пришел ко мне на днях. Его зовут Иенс Папаша.

- Вот?

и мертвого, любит до ненависти и жестокости, так что готова терзать его и за гробом? Или Глан жив, и ей просто хочется продолжать делать ему на зло?

Я спросил:-- Да Глан, может быть, и не умер?

- Не знаю,-- ответила она.-- Впрочем, нет, наверно умер. Он был такой чуткий, изменчивый. Все на него действовало - и погода, и солнце, и луна, и трава; и ветер словно говорил с ним, и гуденье на вершинах скал отзывалось в нем. Конечно, он умер; уж сколько времени прошло с тех пор, как он жил тут; так давно это было; ужасно давно.

себе присесть тут же, а все время только стоял и слушал.