Роза.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава IX. (старая орфография)

IX.

Нет, видно, не к добру так разбогател Гартвигсен, так пошел в гору за последний год. Его самодовольство стало переходить всякия границы. Словно никого, кроме него, и не было во всем местечке, а для всего округа он был и царь и бог!

В своем самомнении он бывал и глуп и несносен; но природное добродушие его все еще было велико. Он отдал Стену Приказчику такое распоряжение: - Ежели смотрителю Шёнингу что-нибудь понадобится в лавке, то ты, аккурат как по ошибке, записывай все на мое имя: В. Гартвичу.

Мне же он откровенно объяснил, что без посредничества смотрителя не разбогатеть бы ему на серебряных горах, которые он продал, а потому ему и хочется показать признательность. Точно так же велел он оказывать "всяческий кредит" Арону из Гопана, тому человеку, у которого сам купил горы почти что задаром.

Но смотрителю Шёнингу ничего не требовалось в кредит. Он всегда приходил в лавку с наличными.

Раз Гартвигсен и сказал ему:-- Ежели вам нужны какие-нибудь товары,-- платить незачем.

Смотритель стоял перед нами, худой, выцветший и недоумевающий.

Тогда Гартвигсен пояснил:-- Вы просто велите записать на мое имя.

Наконец, смотритель ответил:-- Да какая же это будет покупка? И почему бы мне не платить за свой товар?

От такого ответа Гартвигсен не поумнел; напротив.

- Что же,-- я хотел оказать благодеяние! - сказал он.

Но тут смотритель принялся хохотать над ним, тряся своей седой головой, да еще сплюнул. Гартвигсен вскипел, обозвал его идиотом и с шумом вышел из лавки.

Он никак и не мог забыть отказа смотрителя; обида грызла его, хоть он и уверял, что ему наплевать на это.-- Пожалуй, и ты когда-нибудь так заважничаешь, что не захочешь знать меня,-- брякнул он Розе. А когда она только покачала головой в ответ, не желая вдаваться в эту тему, он обиженно сказал: - Да, да, делай себе как знаешь.

По вечерам он любил рассказывать нам, какие он обделал дела за день, хоть и не Бог весть что это были за дела. Он ходил день-денской туда и сюда и во все вмешивался, во всякия мелочи, и отрывал людей от дела только, чтобы показать себя хозяином. Встретит по дороге старшого мельника и скажет ему:-- А, тебя-то мне как раз и надо: сегодня тебе придется доставить нам столько муки, сколько сможешь только! - А мельник и без того ничего другого не делал, как молол каждый день сколько мог. Но он покорно ответит:-- Слушаю,-- а Гартвигсен еще добавит: - То-то; я ведь прямо с пристани; у нас на складе осталось всего два десятка мешков.

А то позовет меня с собой на сушильные площадки. Приедем туда, и Гартвигсен начнет перебирать рыбу с видом хозяина и задавать Арну Сушильщику разного рода вопросы.-- Ты подумал ли, что завтра может пойти дождь и опять смочит рыбу? Ежели у тебя мало народу, так ты только скажи мне.-- Арн Сушильщик ответит, что народу-то у него довольно, да вот солнца мало, и на сушку нужно свое время, а Гартвигсен на это:-- Да, да; я так порешил, чтобы рыбу упластовали еще до конца июля.-- И хотя Арн Сушильщик сам отлично знал это, он все-таки всплеснет руками и прикинется изумленным. Тогда Гартвигсен примется растолковывать ему, как дело велось прежде: что и в прошлом году рыбу упластовали, погрузили и отправили к этому сроку, и в позапрошлом, и всегда так было. Делать нечего, Арну Сушильщику приходится сдаться. А Гартвигсен позовет меня с собой дальше и продолжает:-- Да, хорошо ему, Макку,-- знает только свою контору да счеты, а вот по части всякого надзора да присмотра, да всей этой головоломщины с рабочими - это все на мне одном. Того и гляди, жениться не выберу досуга!

Роза отдохнула и похорошела от этой мирной жизни. Она часто брала Марту за руку, отправлялась с ней к детям баронессы и подолгу проводила с ними время на прибрежных скалах. В эти часы весь дом бывал в моем распоряжении, и я мог вполне спокойно предаваться тому своему тайному занятию, о котором уже упоминал раз. Я запирал все двери и окна, чтобы никто ничего не слыхал, и каждую четверть часа выходил посмотреть на дорогу - не идет ли кто, а затем опять возвращался к своему делу. О, я решил, что прежде всех узнает об этом Роза; и пока я еще помолчу насчет этого.

Как она была искренна и мила! Когда она заметила, что Гартвигсену хотелось скрыть свои уроки со мной, она стала уходить в эти часы из дому под видом покупок в лавке. Так же деликатно вела она себя по вечерам, когда мы с Гартвигсеном болтали о том, о сем; она была дама образованная, но снисходительно относилась к нам, хотя бы мы даже мололи вздор; снисходила она втихомолку и к Гартвигсену, когда он бывал груб. Гартвигсен же иногда выражался прекурьезно. Став тузом, он не придерживал языка, даже когда ровно ничего не смыслил в деле, а, напротив, сыпал такими фразами, каких я сроду не слыхивал. Господи, что только творилось у него в голове! Раз он разсуждал о море житейском и выразился удивительно:-- Да, Лютер - вот был самый главный корабль в сем море житейском; я, понятно, не могу этого знать, а только так разсуждаю по простоте своей. И вера его, я полагаю, самая отличная вера для хорошого человека.

Что было Розе отвечать на это? - Ну, конечно, Лютер - еще бы, такой человек! - И при этом даже ни тени улыбки.

Вдруг однажды Гартвигсен заявил, что, пожалуй, мне предстоит уехать.

Случилось это на другой день после того, как я вечером сидел с Розой и Мартой на крылечке, болтая то с Розой, то с девочкой,-- больше как раз с последней. Тут вернулся Гартвигсен.

- Присаживайся к нам и ты! - шутливо сказала ему Роза. Но Гартвигсен проголодался и вошел в дом. Мы все трое тоже пошли за ним. Гартвигсен, как видно, вернулся из Сирилунда и, верно, кто-нибудь там разстроил его. После ужина он вдруг спросил Розу:

- Что же ты подумала, что лету чуть не конец? И пора нам жениться или нет?

Роза испуганно взглянула на меня.

- Нет, студента это вовсе не касается,-- сказал Гартвигсен.

Я с улыбкой покрутил головой и, сказав:-- Ну, разумеется! - вышел. Я и не вернулся, пока Гартвигсен сам не позвал меня. Роза сидела в горнице. Ей, видно, захотелось немножко загладить мое удаление из комнаты, и она заговорила со мной:

- Ну! - вдруг вмешался Гартвигсен: - Так ты, пожалуй, отправишься?

- Нет,-- ответила она,-- я же осталась тут.

- Да, я желал бы только, знать,-- продолжал. Гартвигсен раздраженно. - Впрочем, дело не станет за лодкой для вас,-- прибавил он, уже добродушно взглянув на меня.

- Я лучше пешком пойду,-- ответил я. Беседа опять потекла мирно, но я хорошо заметил, что Гартвигсен держится на-стороже, чтобы не дать мне особенно разговориться. Я и замолчал. Пожалуй, кто-нибудь настроил его против меня; как знать.

насчет игрушки. Все было делом одной минуты, не больше, но Гартвигсен порывисто встал и вышел из комнаты.

Все это было накануне вечером. Утром-же Гартвигсен вдруг дал понять, что мне придется уехать.

Я только что начал писать строения Гартвигсена заново, в светлых летних тонах, на фоне общественного леса, но он, видно, забыл об этом.

- Хорошо,-- сказал я.

- Дело-то в том, что старуха теперь переберется к нам, так понадобится помещение,-- прибавил Гартвигсен в извинение.

- А как же быть с картиной?

- Картину вы сначала докончите,-- ответил Гартвигсен; у него, видимо, сразу отлегло от сердца, раз я не выказал другой печали.-- Само собой, картину надо непременно докончить.

Было еще утро, а мне для картины требовалось послеобеденное освещение; таким образом, у меня оставалось еще несколько часов свободных, и я пошел в Сирилунд.