Роза.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XIII. (старая орфография)

XIII.

И баронесса, и Макк вспомнили меня в день моего рождения и надарили мне разных хороших вещей. Узнали они число и день, верно, от девочек; те раз спросили меня об этом, и мне не захотелось солгать им. Но мне не особенно приятно было, что мое рождение отпраздновали таким образом; за обедом даже подали вино, и Макк сказал несколько отеческих слов по поводу моего пребывания на чужбине. Девочки же поднесли мне хорошеньких раковин и камешков, набранных на отмели, и, кроме того, Алина нарисовала для меня удивительный город на крышке от коробки. Я повесил эту картинку у себя на стене и тем очень порадовал девочку. А маленькая Тонна назвала меня в своем поздравлении старшим братом; написала же за нее это поздравление сама мама.

Лето подходило к концу; лес запестрел желтыми и красными пятнами, а небо как будто поднялось выше и побледнело. Треска провялилась; суда были нагружены и только поджидали ветра.

- Знай я про ваше рождение, я бы уж не забыл его,-- сказал мне Гартвигсен со своей добродушно-чванной манерой.-- Пойдемте теперь к нам посидеть.

Я пошел не только с охотой, но и с радостью, радуясь и самому приглашению и тому, что Гартвигсен ничего больше не имеет против меня. Мы застали Розу дома, и Гартвигсен сказал ей, чтобы она подала вина и печенья.

- Я знаю, ты не заставишь себя просить долго,-- сказал он, шутя.-- Студент - человек образованный; не то, что я.

Роза ничего на это не сказала, но взгляд у нея был такой усталый.

Пока мы угощались, Гартвигсен продолжал шутить и болтать, часто спрашивая:-- Что скажешь на это, Роза? Не знаю, как это тебе покажется, Роза? - а Роза как-то вяло отвечала:-- Да,-- или:-- что мне сказать? - словно умаляя себя и говоря: да стоит-ли спрашивать моего мнения?

Вдруг Гартвигсен сказал серьезно:-- Да, да, я ведь знаю, почему ты такая неповадливая. Но не советую тебе!..

Роза промолчала, слегка опустив голову.

- Я видел в Сирилунде маленькую Марту,-- вставил я.

Никакого ответа.

- А голуби-то страсть как расплодились за лето,-- опять вставил я, глядя в окно.

- Да, не советую тебе! - прогремел вдруг Гартвигсен, глядя на Розу из-под сдвинутых бровей.

Она встала и отошла к печке, где постояла немножко, потом присела и принялась разсматривать фигурки на печных дверцах.

В дверь постучали. Гартвигсен встал и вышел. Я услыхал в сенях голос баронессы:

- Здравствуйте!

- Не сыграть-ли что нибудь? - спросил я Розу, чувствуя себя прескверно.

- Да, спасибо.

Проходя по горнице к клавесину, я увидел в другое окно, как удалялись вместе Гартвигсен и баронесса.

Я стал играть первое, что пришло мне в голову. И на душе у меня было так тяжело, что я часто сбивался. Когда я окончил, Роза сказала:

- Не поехать ли нам половить рыбу? Хотите?

Я взглянул на нее. Если она предлагает мне ехат с нею ловить рыбу, значит, она стала посмелее; верно, и с ней случилось что-нибудь особенное; пожалуй, она решила платить тою же монетой?

Роза оделась, мы пошли в сарай, взяли донную удочку и дорожку и поехали. Гребя, я раздумывал: что такое творилось тут у меня на глазах? Неужто меня пригласили только для того, чтобы составить компанию Розе, когда сам Гартвигсен уйдет с баронессой?

Не было ни малейшого ветерка; залив лежал, как зеркало. Я попытался было рассказать об одном моряке, весельчаке и хвастуне, который раз в бурю потерпел крушение, но не утонул; вокруг него кишмя кишели потонувшия птицы морския, а он вот взял да не потонул!

Ну, засмейся же! - сказал я про себя, но Розе, видно, не до смеха было. Тогда я сам разсмеялся над моряком, чтобы немножко подбодрить Розу своей веселостью.

Я обратил её внимание, как моя оловянная рыбка блестит на солнце, и, когда погрузишь ее - словно луч сверкнет и потухнет в воде,

- Да,-- сказала Роза и только.

Как она была угнетена! Я сидел и смотрел на нее. Одета она была хорошо, но в этом-же платье из прочной и простой материи ходила она еще весною, до замужества. На корме лежал её жакет; и он был далеко не новый, только носили его, видно, бережно. Пуговицы приходились на правой стороне, а петли на левой. Значит, жакет перелицован,-- подумал я,-- и как мило это сделано! Так вот чем она коротает время.

- Ваши родители живы? - спросила вдруг Роза.

- Да.

- Есть у вас сестра?

- Да.

- А у меня нет брата! - После небольшой паузы она прибавила, слегка улыбаясь:-- Зато ведь у меня есть папа.

- Отец ваш удивительно красивый мужчина.

- Да, красивый и счастливый.-- И она опять слегка улыбнулась и сказала:-- Только я одна огорчала его всю свою жизнь.

По воде начала пробегать рябь; солнце перестало греть; Роза надела жакет и снова уселась с донной удочкой, тогда как я ловил на дорожку. Мы наловили немножко, но на уху не хватало,-- рыбка попадалась все мелкая; приходилось посидеть еще, и Роза сидела очень терпеливо. Мне захотелось допытаться - не хочется ли ей попросту протянуть время, так как дом ей стал не мил. Я и сказал:

- Ваше кольцо было вам немножко велико; смотрите, как бы оно не соскользнуло с пальца.

Ей представлялся теперь удобный случай равнодушно ответить: Ну, и пусть его! Но она, напротив, вздрогнула, переменилась в лице и взяла удочку в левую руку.

Через час мы наловили достаточно и направили лодку к берегу.

Гартвигсен был уже дома и добродушно, хотя, пожалуй, не без насмешки, заметил Розе:

- Так и ты начинаешь приносить в дом? Да, да, пожалуй, нам есть нечего,-- как знать.

- Разве мы мало потрудились? - сказал я.

- Нельзя пожаловаться. Ну, я помогу вам чистить рыбу, и вы оставайтесь с нами ужинать.

Я остался. Больше ничего особенного не произошло, но тон был какой-то несердечный, и мне весь вечер не по себе было. Гартвигсен то и дело выходил то за тем, то за другим, оставляя нас вдвоем. То он долго стоял и разговаривал во дворе с каким-то прохожим, то сыпал горох голубям, хотя голуби давно уже улеглись. Я по всему видел, что он перестал ревновать ко мне, но Розе как будто не было до этого дела. Она ходила по комнате и прибирала там и сям; закрыла, словно по разсеянности, крышку клавесина. Видно, не хочет, чтобы я попросил ее сыграть,-- подумал я. Так, верно, оно и было.

Скрепя сердце, я продолжал болтать о том, о сем, хоть мне и очень тяжело было. А когда Гартвигсен вернулся в комнату, я встал и простился.

По дороге домой, я решил поскорее окончить картинку, изображавшую горницу Макка. И, когда мне удастся отделать стаканчик Розы так, что любо-дорого будет взглянуть, я поднесу картинку Розе. Гартвигсен еще на днях говорил мне, что получит с судами из Бергена всякие багеты для рамок.

Раз после обеда, когда я сидел и писал свою картинку, вошла баронесса и поразила меня, затронув в разговоре религиозные струны. Как она была разстроена и несчастна! Хваталась за грудь так, что несколько крючков разстегнулось,-- словно хотела вырвать сердце. Она сказала:

- Нет, не найти здесь покоя! Но вы, может быть, нашли?

- Я? Нет, не могу сказать.

- Нет? Так, пожалуй, не мешало бы вам немножко поохотиться. Теперь ведь скоро наступит время. Постреляйте себе в лесу. Это вас освежит.

Я подумал: не во мне и не в моем покое тут дело. Не самой ли ей хочется бродить, прислушиваясь к моим выстрелам в лесу, и вспоминать выстрелы Глана в старину?

- Я собирался было пойти на охоту, когда подмерзнет,-- сказал я.

Она встала, побродила по комнате, поглядела в окна, опять бросилась на стул и сказала несколько слов в похвалу моей картине. Но мысли её были где-то далеко. Я смотрел на нее с состраданием. В сердце моем ей не было места, но я желал ей всего хорошого; она, видно, столько страдала и так заблуждалась.

лицом к былинкам, чтобы приласкать и их, быть доброй и к ним! Да. И, в сущности, это было не так уж давно, мне кажется; не Бог весть сколько человеческих веков прошло с тех пор. Но куда девались теперь все те былинки и тропинки, и все прочее? Я хожу и смотрю на все другими глазами. Что же такое сталось со мной? Я перестала быть ребенком,-- это так. Но есть же тут люди, которые какими были, такими и остались. Иенс Папаша - все тот же в душе, лопарь Гильберт все тот же. А я вот выросла, стала совсем другой. Я такая дурная, что подняла бы самое себя на смех, вздумайся мне теперь прильнуть щекой к былинкам. А вот Иенс Паваша и лопарь Гильберт все полны старых ребячеств и лелеют их по прежнему. Достанься мне тот, кого я любила, и оставайся я тут, броди по тем же лесам и тропинкам, я бы, пожалуй, и сохранила в душе мир,-- как вы думаете? Так выходит, что сама жизнь толкнула меня в какой-то враждебный мне мир, а с какой стати? То, от чего я ушла, было лучше того, к чему я пришла. Я попала в образованный, богатый дом; там не было никаких былинок, никаких лесных тропинок. Я кое-чему выучилась, привыкла выражаться получше... О, хромой доктор, который жил здесь когда-то, не узнал бы меня теперь. А дальше что? Да, был человек, который говорил не лучше меня, но заставлял меня всю вспыхивать от радости. Когда ему случалось сказать что-нибудь неладное или заануться в разговоре, не находя слов, мне это казалось так хорошо. О, продолжай, продолжай, запинайся! - хотелось мне сказать. Ведь тогда он оказывался не лучше меня, не из другой породы. Мы оба знали тут каждую былинку и с десяток людей, которые тоже знали нас; мы различали следы друг друга на тропинках и в траве, бросались на них и целовали. Раздастся выстрел в лесу, взовьется дымок над верхушками деревьев, послышится издалека радостный визг Эзопа - и что же я делаю? Я глажу листья, ласкаю кусты можжевельника и затем целую свою же руку. Возлюбленный мой!-- шепчу я, и внутри у меня словно дрожат и поют скрипки. Я вынимаю свои груди навстречу ему, чтобы хоть чем-нибудь порадовать его за его выстрел, посланный мне. Жизнь моя принадлежит ему, я ничего не вижу от волнения, тропинка колышется подо мной, я падаю. Но вот, я чувствую, что он близко; словно ток пробегает по мне, я встаю и жду его. А он ни слова не может сказать, да и что тут говорить? Но я знаю, где найти грудь, на которой так сладко отдыхать! Прильнуть к ней все равно, что прильнуть к целому миру блаженства... И я утопаю в его дыханье, пахнущем лесом, дичиной...

Баронесса на минуту прервала свое экзальтированное признание. Я кончил писать; солнце ушло от стаканчика Розы.

- Бросьте на сегодня свою работу и пойдемте со мной,-- сказала баронесса.

прогулки, она стала спокойнее.

- Господи, как жизнь жестока! Один пожирает другого. Мы режем курицу, чтобы съесть ее, связываем и колем поросенка, чтобы тоже съесть. Мы топчем цветы в лугах. Заставляем плакать детей. Они смотрят на нас и плачут. О, во мне все переворачивается от отвращения к жизни!..

- Да, пожалуй, все-таки лучше; не знаю. Да, вы правы; пожалуй, и такая жизнь лучше смерти.