Роза.
Глава XV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XV. (старая орфография)

XV.

Миновал день Семи спящих отроков. Суда с треской отплыли на юг, и сушильные площадки опустели. Начался листопад.

В Сирилунде как будто потише стало. Свен Дозорный и Оле Человечек забрали с собой часть людей и уехали. Уехала и Брамапутра, бывшая причиной многих веселых историй и бед в людской. Но и без того осталось еще довольно народа: приставные рабочие, приказчики, дворники, кузнец, бондарь, пекарь, два мельника, все работницы, Крючкодел,Туловище, Иенс Папаша и призреваемый Фредрик Менза, который не вставал с постели, но преисправно ел и пил и все никак не мог развязаться с жизнью.

Да, час Фредрика Мензы все никак не мог пробить. Вот уж с год лежал он так, все больше и больше впадая в детство. Ел он много, физическия силы его не падали, зато умственные совсем ослабели от старости. Если его о чем-нибудь спрашивали, он отвечал: бобо! - а то подолгу лежал, воюя с собственными руками в воздухе и испуская по их адресу безсмысленные звуки. С каждым днем он все больше и больше дряхлел, но каждое утро просыпался в добром здоровье, которого смерть как будто не могла сломить. Для Крючкодела, попавшого к нему в сожители, он был настоящий крест.

А между Крючкоделом и Туловищем завязалась забавная дружба: обоим не доставало Брамапутры, и так хотелось написать ей в Берген, да боязно было мужа. Тяжело, уродливо ковылял Туловище по двору; он носил из сарая дрова для всех печей в доме и носил чудовищными вязанками. Медленно, грузно топал он по двору, словно отбивая такт своими двумя подпорками. Взвалить себе на спину вязанку с добрый воз было нипочем этому великану, и он еще подолгу простаивал с такой ношей, болтая то с тем, то с другим; когда же двигался снова, то нес ее с осторожностью ребенка, а у кухонных дверей сваливал и принимался разносить дрова по дому охапками. А то как бы лестница не подломилась!

Дружба между Туловищем и Крючкоделом потому выходила особенно забавной, что Крючкодел всячески дразнил и изводил приятеля, выкидывая с ним разные штуки. Плутоватый щебетун старался только держаться от гиганта на безопасном разстоянии, когда осыпал его своими насмешками и обидными прозвищами. Кроме того, он придумал для Туловища особую мелодию, которую, подкараулив выход гиганта из дровяного сарая, и насвистывал в такт его ковылянию. Туловище отбивал такт по двору своими подпорками, а Крючкодел подсвистывал ему что было мочи. Туловище некоторое время продолжал итти терпеливо, потом старался менять шаг, чтобы уйти от этого аккомпанимента, но пронзительное чириканье сразу догоняло его, и опять бедняга шагал в такт. Одно спасенье было - добраться до кухонных дверей. Зато уж там Туловище оглядывался назад такими глазами, точно съесть хотел своего преследователя. Но к вечеру он опять был тою же незлобивою душой.

У Гартвигсена иногда бывали престранные фантазии. Так, однажды в лавке, он вдруг спросил меня, не могу ли я указать ему самую сподручную дорогу в Иерусалим.

В лавке было несколько покупателей, а у винной стойки выпивал лопарь Гильберт. Я и подумал, что Гартвигсен задал мне такой вопрос, чтобы показать себя перед приказчиками и посетителями: вот-де я каков; все мне нипочем, хоть-бы и в Иерусалим махнуть! Поэтому я и не принял вопроса всерьез, а только сказал:

- Ой, ой! Так-таки в Иерусалим? Далеконько.

- Да. Но ведь добраться-то можно?

- Несомненно.

- Но вы не знаете дороги?

- Нет, не знаю.

- А нельзя ли вам повыспросить за меня смотрителя маяка? Я с ним ведь не в ладах теперь.

- Если вам в самом деле нужно толком разузнать об этом, то я спрошу у него.

- Да, я хочу именно разузнать все толком.

Приказчики, лопарь Гильберт и покупатели притихли в изумлении; Гартвигсен отлично заметил это, напустил на себя еще пущую важность и сказал:

- Это у меня еще с детства было на уме - когда-нибудь да побывать во всемирнознаменитой Иудее.

Тут лопарь Гильберт закачал головой: какой, дескать, всемогущий этот Гартвигсен; что ни захочет, то и сделает! - ведь это, небось, за тридевять земель? И есть ли там море, и солнце, и люди, как у нас тут? Господи нас помилуй!

И лопарь Гильберт, который славился тем, что разносил по околотку все новости, поторопился допить свой шкалик, чтобы поскорее отправиться в путь.

В эту минуту вошла баронесса.

Я зорко следил за ней и лопарем. Ни единая черта в её лице не дрогнула, не выдала её; она равнодушно взглянула на лопаря, как на совершенно чужого человека. О, в ней сказывалась отцовская натура, удивительная власть обуздывать всех и каждого. Она прошла, как настоящая королева, завернула за прилавок и скрылась в конторе.

Лопарь Гильберт откланялся: - Мир вам! - и ушел из лавки.

А я сообщил Гартвигсену то, что успел наскоро сообразить насчет его путешествия: надо проехать по Европе до Константинополя, а оттуда с пароходом куда-нибудь в Малую Азию. Но для такой поездки нужно знать языки, и она возьмет страсть сколько времени.

- Особенно насчет самой сподручной дороги, - напомнил Гартвигсен. - Нас ведь двое едет: мужчина с дамой.

У меня захватило дух. Я сразу понял, почему я было так обрадовался его отъезду. Теперь все изменилось. Если и Роза уедет с ним, какая же мне радость?

- Но это очень опасное путешествие, - сказал я. - Я вот все думаю об этом и... разспрашивать смотрителя не решусь. Нет, нет, не могу.

Гартвигсен смотрел на меня с удивлением. В это время баронесса вышла из конторы, и Гартвигсен остановил ее сообщением, что я отказываюсь разспросить смотрителя насчет дороги в Иерусалим. Болтливость Гартвигсена как будто немножко покоробила баронессу, но она сксазала с улыбкой;

- Вот как? Но почему же? Это странно. Или вы боитесь, что мы с господином Гартвичем пропадем дорогой?

У меня опять захватило дух, и я снова расцвел радостью. О, я забыл всякий стыд; любовь увлекала меня, а любовь жестокая вещь!

- Да, - пробормотал я, - путешествие опасное. Но, конечно, не невозможное... о, напротив. И раз вы оба того желаете, я переговорю со смотрителем. Зайду к нему сегодня же. Непременно!

Баронесса не хотела придавать делу слишком серьезного оборота и сказала с легкой усмешкой:

- Ну, ну, незачем вам так усердствовать.

Но я усердствовал. Я забыл всякий стыд, пошел к маяку и решил приложить все старания, чтобы спровадить мужа Розы. Как я был испорчен! Я и не думал в ту минуту, что Роза, наверно, огорчится отъездом Гартвигсена с чужой женщиной. Ни о чем таком я не подумал.

На маяк я не попал. Когда я собирался уже подняться туда по лестнице, смотритель окликнул меня из сарайчика, где он возился с дровами.

После некоторых обиняков я добрался до настоящей цели своего прихода. Смотритель выслушал, тускло усмехнулся и покачал головой.

- В Иерусалим, он? Не давайте дурачить себя, молодой человек. Это просто... Вы понимаете по французски?

- Немножко.

- Это просто blague. И Эдвардочка туда же!

- Да, они как будто всерьез порешили, - сказал я.

- Так. Этот выскочка! Не может уняться, пока не порастрясет всех своих грошей. И на кашу не останется. Дорога в Иерусалим! Туда тысяча дорог. Всякая дрянь туда же в паломники! С чего это их разобрала такая набожность? - И вдруг смотритель воскликнул: - Чорт возьми, а что же говорит Роза?

Я в первый раз подумал об этом и не мог ответит.

Смотритель продолжал болтать, останавливался, обдумывал про себя и снова продолжал. В конце концов, он нашел, что затея не так уж нелепа. - И, пожалуй, с них станется. Эдвардочка знает, чего хочет. Да и почему бы им не совершить такой пустячной поездки и не увидеть кое-что на белом свете, кроме Сирилундского угла? Они попадут в чужия страны, где солнце греет жарче, где в море прыгают летучия рыбы, по берегу гуляют люди в шелковых платьях, мужчины в красных фесках и курят сигареты... Чем больше я раздумываю об этом, тем больше прихожу к тому заключению, что им следует поехать, проветриться от затхлого провинциального запаха. Так и скажите им. О, вы и не подозреваете, молодой человек, что такое Греция!

Смотритель Шёнинг забылся и обнаружил свои истинные чувства, что, наверное, было ему глубоко не по душе. Он весь ожил при воспоминании о чужих странах, в которых бывал; глаза его заблестели.

до какого-нибудь города на Средиземном море, до Греции. Оттуда уж недалеко до Яффы. А до Иерусалима доберутся на арабских конях. Так и скажите им. Я даже готов написать весь маршрут, если хотите. Ах ты, чортова баба, эта Эдварда!
 

{От администрации сайта: в исходном тексте пропущены две страницы 92 и 93.
Если кто-то найдет их текст и пришлет нам - будем благодарны} 
 

поможет мне это?

- Пожалуй. Даже наверно. Вы столько увидите, разсеетесь. А девочек ваших мы все будем беречь.

Тут глаза её становились такими большими и влажными, и она уж не могла успокоиться, сейчас же шла отыскивать детей и поочередно брала их на руки, высоко подымая на воздух. А я, каждый раз, как она признавалась, что ей столько надо искупить, невольно думал о её муже. Верно, он из-за нея застрелился.