Роза.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XVI. (старая орфография)

XVI.

Я пошел к Розе и сказал:

- Тут кто-то собирается в Иерусалим. И похоже, что поездка состоится. Все говорят о ней.

- Я знаю,-- ответила Роза.

Меня это так удивило, что я сразу осекся. Она говорила слишком спокойно; значит, правда, ей было все известно.

- Я потому только заговорил, что поездка, пожалуй, действительно состоится,-- начал я снова. - Смотритель маяка уже составил весь план. Скоро будет поздно помешать.

Да, совесть заговорила во мне вчера, говорила и сегодня; я уже не радовался больше отъезду Гартвигсена; напротив.

- А зачем же мешать? - спросила Роза.-- Нет никакой надобности.

- Нет?-- только сказал я.

- Бенони так хочется поехать, да и я ничего против этого не имею. Увидим столько нового.

- Да, да,-- отозвался я, словно блуждая в густом тумане. Значит, и Роза поедет! И, чтобы хоть чем-нибудь искупить свою вину, я прибавил:-- Вам ведь придется быть переводчицей.

- Ну, какая я переводчица! - ответила Роза.-- Я немножко училась по французски и по немецки, но... Эдварда тоже, но... Ну да, ведь мы еще не уехали,-- прибавила она.

Да, они еще не уехали.

Я встретил Гартвигсена и заговорил о поездке. И он сразу повел разговор так, как будто их ехало трое, и речи никогда не было ни о чем другом.

- Так Роза будет переводчицей,-- сказал я.

- Да,-- ответил он.-- Она все знает по этой части, чего ни коснись, и прочее. Вы бы послушали ее, когда тут приплывает бутылка с записками на разных заграничных языках: Роза читает без запинки, аккурат, как заповеди.

- Да. И Роза, верно, радуется поездке?

- Не знаю. Но я аккурат так сказал ей: ты, само собой, поедешь с нами; ведь не ехать же мне в чужие края с посторонней особой женского пола без тебя? И Макк то же сказал.

- Разумеется!

- К тому же мы ведь еще не уехали,-- прибавил и Гартвигсен.-- Тут столько всяких соображений. Надо к зиме закупить груз для всех наших судов, а об Рождестве начнется горячка в лавке. И мне за всем нужно иметь глаз; не посадить же мне своего компаньона на мель.

И у баронессы как-то пропала её набожность и унылый вид; она смеялась чаще прежнего и даже трунила насчет поездки.-- С чего Бенони ехать в Иерусалим? - говорила она, называя Гартвигсена попросту Бенони.-- Пусть себе остается здесь самым что ни на есть первым петухом на селе, ха, ха!

А смотритель Шёнинг разгорался все сильнее и сильнее.-- Спровадьте же их, наконец! - говорил он мне.-- Они еще могут захватить в Бергене средиземные суда.

Но один почтовый пароход за другим уходил на юг, а Гартвигсен со своей свитой все не трогался с места. Похоже было, что все кончится ничем. Я со своей стороны смотрел, как на милость Божью, что не успел спровадить путешественников и тем не помог себе впасть в ужасный грех. Хвала Господу! А Роза, быть может, с самого начала поняла, что поездка не состоится, но, ради приличия, хотела слыть в числе её участников.

Наконец, и смотритель смекнул, что разрабатывал свой план в пустую. Случилось ему как то встретить Гартвигсена в лавке, и его увядшее лицо даже побелело с досады, словно его мукой посыпали.

- Значит, так-таки и не уехали в Иерусалим? Кстати, и я ошибся маршрутом. Вам надо в Балтийское море, а оттуда на Гебридские острова. И, когда будете в Дувре, спросите город Пекин. Тогда сразу попадете, куда следует!

Но Гартвигсен сообразил, что это маршрут не ладный. Я успел поучить его немножко и географии на наших с ним уроках, а уж он что заучил, то помнил твердо.

- Пекин-то ведь в Китае,-- сказал он,-- а мы разве туда собираемся? Что же касается Довре, так и это нам не по дороге: Довре-то в Норвегии!

- Да вы бы слушали хорошенько. Я сказал: Дувр, а не Довре,-- ответил смотритель и слегка затрясся.-- В Дувре такая пропасть куриц: вот вам и засесть там! Хи-хи! Дрянь, слепой червь!

Смотритель в бешенстве бросился вон из лавки. Да, этот человек, видно, так уже радовался за других, радовался, что хоть для кого-нибудь еще открыта дорога в свет, что хоть кто-нибудь увидит его во всей красе,-- и вот, даже тут обманулся.

Я все-таки взял себя немножко в руки, чтобы закончить свою картинку и иметь повод побывать у Розы. После того, как картинка просохла, я подождал еще, пока Гартвигсен не прошел мимо Сирилунда, по дороге к мельнице. Тогда отправился и я. И Макк, и баронесса знали, что я предназначил эту картинку Розе, так никому не могло показаться странным, что я теперь понес ее. А вот, что я выбрал минуту, когда Гартвигсена не было дома, это было, конечно, глупо с моей стороны; но я готов был поплатиться за это. И поплатился. Посещение мое принесло мне мало радости.

Оказалось, что Роза, против всякого обыкновения, заперлась извнутри. Я постучал в дверь, но никто не отворил. И её нет дома, подумал я; я как раз перед тем видел маленькую Марту с детьми баронессы. Я уже повернул было обратно, как вдруг Роза постучала мне в окно и отворила дверь.

- Лопарь Гильберт шляется тут да разнюхивает,-- сказала она мне.-- Вы его видели?

- Нет.

- Входите же, милости прошу. Господи, какая славная картинка! Вот жаль, что Бенони ушел и не увидит её.

- Это вам,-- сказал я.-- Будьте же так любезны принять ее. Она вам, правда, немножко нравится?

Нет; я совсем не умел взяться за дело: был так смущен и взволнован, словно не подарок принес, а милостыню просил.

- Мне? Нет, нет, спасибо, никак нельзя!-- сказала Роза, медленно покачивая головой. - Так досадно, что Бенони нет дома; он, конечно, купил бы у вас картинку.

- Она не продажная.

Из вежливости Роза взяла картинку и стала разсматривать. Я всегда любовался её руками: как деликатно держали оне теперь картинку! А сама Роза говорила вполголоса, что узнает горницу Макка, серебряного купидона... и так бы вот и хлебнула из этого стаканчика на столе, такой он аппетитный!

- Это ваш стаканчик,-- сказал я.-- Вы поставили его тогда на стол.

- Помню, помню! - но тотчас же спохватилась, отставила картинку и сказала:-- Бенони, верно, скоро придет. Он только на мельницу пошел. Вы его не видали?

Молчание.

- Видел,-- наконец ответил я.

Этим ответом я раскрыл все свои карты. Роза поняла все, ласково взглянула на меня, но покачала головой.

- Разве это так нехорошо? - спросил я.

- Да. Вы же знаете, что вам не следовало-бы влюбляться в меня,-- ответила она.

- Знаю,-- сказал я с сокрушением.-- Прежде мне и было лучше.

Роза была так мила и естественна, что говорила без обиняков. Ну, конечно, мне не следовало влюбляться в нее. Но я влюбился. Как же она относилась к этому? Особенно резкого неудовольствия я не замечал в ней; напротив, известную снисходительность. Снисходительность эта меня, однако. не радовала: она превращала меня в ребенка. Но, к моей радости, Роза выказывала и безпокойство. Значит, я не просто ребенок в её глазах,-- думал я.

- Я даже не пригласила вас присесть. Да, пожалуй, и лучше нам постоять,-- сказала она и... села. Немного погодя, она сама это заметила, с улыбкой встала и сказала:-- Нет, подумайте только!-- Затем она, видимо, сделала над собой усилие, указала мне на стул и пригласила сесть:-- Впрочем, почему бы нам и не сесть? Пожалуйста. Я разскажу вам кое-что.

Мы оба сели.

Она была глубоко серьезна. Говорила не сгоряча, не перескакивая с одного на другое и не путаясь, но мягко и разсудительно. Только губы у нея были такия алые, а этот медленный, долгий взгляд из под усталых век!..

- Вы слышали, что я уже была замужем раньше? - спросила она.

- Да.

- Да. А теперь опять замужем. Мой первый муж умер. Я не ваших лет, да и будь я даже так же молода,-- я ведь замужем. Разве я показалась вам легкомысленной?

- Нет, нет.

- Я и не легкомысленна; настолько не легкомысленна, что чувствую себя все еще как будто замужем за Николаем, даром, что он умер. Так, верно, бывает всегда с нами разведенными; мы не совсем порываем с тем, с кем разводимся; да, да, не думайте. Он то и дело встает перед нами; кто чувствует это сильнее, кто слабее, но никому не отделаться от этого. Пожалуй, и не следует. Что же до вас, то это так нехорошо, так нехорошо! То есть, оно прекрасно, но это ужасная ошибка с вашей стороны. Что вам нужно? Я на семь лет старше вас и замужем. Я не из влюбчивых, да и влюбись я даже, я бы скорее сгорела заживо, чем выдала себя. Вы, пожалуй, припомните мне, что видели меня совсем разстроенной от любви? Ах, любовь эта шла не от сердца, а от желания занять место экономки. Я, видите-ли, очутилась на мели: ни кола, ни двора; не то - вы не увидели бы меня такой разстроенной. Вас не должен оскорблять такой цинизм с моей стороны.

- Он тут совсем не при чем.

- Не говорите. Я готова сказать, что будь я даже вашей ровесницей и незамужем, я бы все-таки не обратила на вас внимания.

- Вы думаете? - сказала она и улыбнулась. Тут она и выказала свою истинную женскую натуру; она, как видно, не прочь была, чтобы я понял ее именно так: оценил её готовность пожертвовать собой ради любви. Все это я, однако, сообразил только позже, теперь же я продолжал:

- А то, что вы тогда так разстроились из-за Гартвигсена, вполне понятно, по моему: вы попросту ревновали к сопернице.

Роза слабо улыбнулась.-- Пожалуй, чуточку,-- согласилась она, но затем ее зло взяло на мою настойчивость, и она опять принялась возражать:-- Нет, не так. Но это все равно. С какой стати мне сидеть тут и исповедываться?

- Конечно,-- ответил я смиренно. Но, все-таки, я, наверно, был прав: она вовсе не была так неспособна влюбляться, как представлялась.

- Так вы думаете, я ревновала? Но я вовсе не из влюбчивых, слышите! Я самая простая, обыкновенная женщина, как видите. Муж мой... я говорю про первого своего мужа, даже говорил, что я ужасно скучная. И, пожалуй, он был прав. Но, впрочем, что это за разговоры такие! - решительно перебила она себя самое.-- Вы так некстати увлеклись своими чувствами, что я не могу не остановить их.

- Вы не можете их остановить,-- сказал я.

- Нет, могу. Вы сами знаете, что будь здесь другия женщины, вы бы обо мне и не думали. Но здесь почти нет других, и сами вы нигде не бываете, никого не видите. Я должна, впрочем, сказать вам, что со мной такой случай впервые. Те, которые до вас любили меня, не особенно волновались; ели и спали себе, как ни в чем не бывало. Николай был спокоен. Бенони еще того спокойнее. Так я и не знаю уж, как мне быть с вами.

- Хотите, я вам скажу?

- Скажите.

- Поменьше материнского чувства, поменьше снисходительности.

Она усмехнулась и ответила:

- То есть, вы хотите сказать - какой мне не следует быть. Но иначе нельзя. Иначе вам не придется даже бывать здесь.

- И лучше было бы! - сказал я в своей юношеской горячности.

- Нет, послушайте, будьте же благоразумны! Вы сами знаете, что это ребячество с вашей стороны.

- И вы хорошо знаете, что я вовсе не ребенок,-- прервал я обиженно.

На это Роза ответила без обиняков, глядя мне прямо в глаза:-- Настоящий ребенок!

Я так и застыл, не сводя с нея глаз. А я то думал, что она деликатна! Как это было глупо, грубо, по бабьи. Мне ведь шел уже двадцать третий год.

- Может быть, вы не совсем неправы,-- сказал я, наконец.-- Я тоже думаю, что будь здесь другия...

- Да, конечно! - воскликнула она, вполне соглашаясь.

- Да, да. Так и сделайте! - сказала Роза, вставая и положив свою руку на мою, постояла так с минуту и опять села.-- Да, вообще, другого средства нет. Я останусь вашей кузиной, вашей взрослой, колоссальной кузиной, хэ-хэ!

Новая обида. Я был не так уж мал, чтобы она была колоссальной. Я еще рос, это правда, но этот злосчастный поздний рост мой должен же был скоро прекратиться. Я нарочно перемениль тон и сказал:

- А разве что помешало поездке в Иерусалим?

Молчание.

- Свита перессорилась?

Молчание.

- Вы-ли это, всегда такой робкий... который никогда ни о чем не спросите?.. Постойте-же, я разскажу вам кое-что, хотите? Я, верно, кажусь вам сегодня такой взволнованной, и, пожалуй, вы толкуете это по своему. Но дело-то в том, что лопарь был здесь сегодня; лопарь Гильберт. Он всегда наводит на меня такой страх. Он знает многое.

Она говорила о лопаре с ужасом; она уже не пыталась больше казаться спокойною, но ясно выдала всю свою тревогу. И мою обиду как рукой сняло.

- Как только Бенони ушел, он вынырнул из-за угла, поздоровался и сразу начал: "А старуха Малене-то!" Старуха Малене - мать моего мужа... моего первого мужа. Что же такое с нею? спросила я, хоть и знаю, что Бенони был для нея, как сын, и всячески помогал ей. "А то",-- говорит Гильберт,-- "что она разбогатела. Сто далеров ей прислали". Кто же прислал? - спрашиваю. "Никто",-- говорит он,-- "она сама не знает; по почте пришли". Тут у меня сердце готово было выскочить из груди, и я едва могла спросить: а письма при них не было? "Нет",-- говорит Гильберт. Молчание.

- Но ведь это хорошо, что старухе прислали деньги,-- попытался, наконец, заговорить я.

- Да, но..? Ведь им неоткуда было притти, кроме как...

- Ну, что вы! - ответил я, стараясь успокоить ее.-- Их могла послать администрация, после продажи имущества.

- Вы думаете? - спросила Роза с видимым облегчением.-- Нет; ведь тогда это было бы указано; при деньгах была бы бумага.

- Да... признаюсь, тогда я не понимаю. Но, во всяком случае, вы разведены со своим первым мужем.

Роза покачала головой и сказала как бы про себя:

- Развод ничего не значит.

- Ну, жив он или умер, у вас с ним уже не может быть ничего общого.

- Вы ошибаетесь. Мне сказали, что он умер... погиб,-- иначе я бы не вышла замуж за другого.

- Но Гартвигсен и Макк выхлопотали вам развод; они ведь говорили, что разрешение было получено.

- Ну, верно, так оно и есть,-- сказал я.

И меня вдруг взяла досада на этого мертвеца, который так неотступно занимал мысли Розы. Что ей за дело до того, жив он или нет? Или она все еще была привязана к нему? Я уж не ревновал больше к Гартвигсену, а только к этому мертвецу... О, моему другу Гартвигсену я желал всего хорошого. И в самом деле, что за птица был тот, другой? Продал жену, пропил деньги и умер!

- Вы меня назвали ребенком,-- сказал я, чтобы пристыдить Розу,-- а сами-то вы кто, по вашему? Вечно няньчиться в душе с таким... с памятью...

Я замолчал, а она подняла на меня глаза и ждала. Быть может, ей хотелось, чтобы я досказал свою мысль насчет продажи и его неладной смерти. Но раз она, повидимому, не смотря ни на что, продолжала так крепко держаться за своего Николая с кистерского двора, то я в свою очередь тоже лишь глядел на нее, а слова застряли у меня в горле.

- Ну? - спросила она.-- Няньчиться с памятью..?

- Да, согласитесь, это тоже... если и не ребячество, то недалеко ушло от того,-- сказал я.

Молчание.

Она сидела совсем растерянная.

- Простите! - сказал я тогда.

Ее словно толкнуло; она вдруг встала и положила мне на щеку свою бархатистую ладонь.

- Господь вас благослови! - сказала она. - Вы то понимаете, что тут не любовь... Увидите, теперь я буду спокойна,-- добавила она и опять села. - Я только так напугалась: Гильберт такой ужасный.

- Ну, я берусь обезвредить этого Гильберта!-- сказал я горячо.-- Я кое-что знаю про него. Макк по первому моему слову засадит его.

- Да? - спросила Роза. - Но в конце концов это ничего не изменит. Гильберт, в сущности, только предвещал, и каждый раз его предвещание сбывалось.

- Извините меня, но придавать веру таким вещам - попросту ребячество.

- Нет, нет, предвещания его всегда сбывались. Вот и сегодня он, может быть, предвещал правду. Богу одному известно. Но, Господи Боже, что же тогда будет? Вдобавок, в моем положении!..

Она опять встала и заломила руки. Я видел, в каком она отчаянии, а при последних её словах мне вдруг пришло в голову: уже несколько месяцев, как она замужем; пожалуй, ей вредно волноваться.

- Успокойтесь,-- сказал я.-- Вы не сделали ничего дурного.

Я увидал Гартвигсена на дороге и предупредил Розу. Она остановилась передо мной.

- Вам не нужно просить меня молчать,-- прибавил я.

И вовсе я этого не понял; опять эта женская болтовня! Напротив, по моему - первый муж Розы во всяком случае умер для нея, будь он даже в живых.

- А вы сами будьте молодцом, ступайте на охоту, побывайте повсюду,-- добавила она.

- Да,-- коротко ответил я.

Вошел Гартвигсен.

- От души желаю вам всякого успеха! - сказал я, искренно желая Гартвигсену всего хорошого.

А Гартвигсен, оживившись от моих слов, прибавил:

- Не все же одному моему компаньону Макку шевелить мозгами да загребать денежки.