Роза.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XVII. (старая орфография)

XVII.

Я просто не знал теперь, что мне и думать о Розе. Она предстала передо мною в новом свете. Эта её сантиментальная привязанность к своему покойному мужу, который не заслуживал ничего, кроме презрения, делала Розу совсем неузнаваемой. Кроме того, она стала так откровенна, так много говорила на этот раз, она, вообще такая деликатная, сдержанная! Все-таки я ведь был совсем чужой ей. Не слишком ли уж она полагалась на мою безграничную любовь? Дитя, - называла она меня.

Прошла неделя-другая; я все поджидал осени. А баронесса однажды сказала мне:

- Семь лет не чувствовала я, что у меня есть сердце. Пожалуй, его и нет больше.

И она продолжала, что сердце её умерло, что она в последнее воскресенье была в церкви и теперь хочет бывать там постоянно со своими девочками. Опять ударилась в набожность, - подумал я.

Я написал несколько слов Розе и спрятал письмо в карман. Ночью, когда стемнело, я отправился из дому. И лишь тут собственно я задумался о том, что не так-то просто доставить письмо. Очутившись у дверей Розы, я было достал письмо из кармана, словно ничего не стоило сунуть его в дверную щель. Но, сделав это, я покачал головой и снова спрятал письмо.

Так же глупо вел я себя на другой вечер. Я написал новое письмо, а старое сжег. Что же я написал? Глупости: "Я скоро отправлюсь на охоту; я люблю вас"... О, да, конечно, я был ребенок! Я писал все новые и новые письма, все короче и короче. На третий вечер я уже написал только одно слово: "Роза". И это показалось мне совершенно достаточным. Я запечатал письмо, спрятал его у себя на груди и лег с ним спать.

Рано утром в дверь ко мне постучали. А я еще не успел встать. Это была баронесса. Она как будто ничего не слышала, ничего не видела, вошла в шляпе и накидке и остановилась у порога. Должно быть, она уже успела погулять.

- Вы, кажется, говорили, что у вас есть приятел? - спросила она.

- Да. Я прошу извинить меня, я сейчас встану.

- Это все равно. Сколько ему лет?

- Приятелю моему? Он двумя-тремя годами старше меня.

- Выпишите его сюда. Как его зовут?

- Мункен Вендт.

- Выпишите его.

К ужасу своему, я увидал, что письмо мое к Розе лежит на полу. Надо было поскорее спровадить баронессу, и я обещал ей написать Мункену Вендту: - Сейчас же, - сказал я, - вот только встану.

- А не можете-ли вы вскинуть ружье на спину да отправиться ему навстречу? - спросила она.

- Да. Это будет отлично.

Ох, это было вовсе не отлично. Теперь-то как раз мне больше, чем когда-либо, не хотелось уходить от этих мест, к которым я был так крепко привязан. Через месяц, пожалуй, мне было бы легче.

А баронесса опять спросила: - Он студент?

- Мункен Вендт? Да.

- Так пусть он будет учителем Марты. И Бенони хочется иметь в доме учителя, - сказала она, слегка кривя губы.

Я вздрогнул: Мункен Вендт в доме Розы! Да ведь он способен... он такая забубенная голова, такой ловкач... настоящий дьявол!

- Вряд ли Мункен Вендт годится в учителя, - заметил я. - Я позволю себе, когда встану...

- Тогда меня не будет дома; я спешу. А вы напишите письмо. Иенс Папаша ждет внизу и отнесет письмо. Будет итти и день и ночь. А вы отправьтесь за ним следом.

- Хорошо, - сказал я.

- Когда же встретите своего приятеля, приведите его с собою. Тогда и увидим. Пусть пока погостит у вас.

- Благодарю, - сказал я.

Глаза её стали как-то осмысленнее; как-будто их окликнули и вернули назад к действительности. Она огляделась вокруг.

- А, вон рисунок Алины! - сказала она, с улыбкой глядя на стену. На меня же она так ни разу и не взглянула. Наконец, она сказала:

- Так вы сегодня же пойдете?

- Сейчас же, - ответил я.

- Ну, прощайте пока. Извините.

Она ушла.

Я вскочил и сжег письмо, оделся и вышел. Было восемь часов. Баронесса уже ушла со двора. Я захотел пройтись немножко, - хотелось передать кое-кому, что я ухожу далеко, в лес, на север, - как вдруг меня догнал Иенс Папаша и спросил у меня письмо, которое он должен был отнести. Ах, этот сутуловатый, длинноногий человек! От него не отвязаться было; он исполнял волю своей госпожи. Я вернулся с ним и написал письмо. Я хотел было написать покороче и посуше. Но к чему было корчить кислые мины? Всеми нами правит судьба. Иенс Папаша, этот раб баронессы, все равно доставит сюда Мункена Вендта живым ели мертвым. Он так же не примет никаких отказов там, как и тут, когда ходит по дворам, собирая кости.

Я пошел к Розе и сказал: - Дело в том, что я ухожу далеко. Вот собственно почему я и зашел.

- Вот как? - спросила она. - На охоту?

- Да. Я иду за учителем для Марты. Он будет жить тут у вас... под одной крышей с вами.

- Я не понимаю... Он сюда собирается?

- Я иду встретить его, чтобы он наверно попал сюда. Вы не радуетесь этому?

Роза улыбнулась на мои загадочные речи. Я же чувствовал, что все лицо мое кривится, становится уродливым.

- Я не понимаю, - повторила она, - разве Бенони сказал так?

- Баронесса так сказала. Значит, у Марты будет учитель. Тут у вас; каждый день с вами.

- Да, теперь я припоминаю, что Бенони говорил насчет учителя, - сказала Роза, желая показать, что и она причастна к делу. - Но вы на это не обращайте внимания. Почему вы такой странный?

- Да вот вы увидите, что влюбитесь в этого учителя. Он старше меня, и у него совсем другая наружность. Вы в него влюбитесь.

- Чему вы смеетесь? - спросил я.

Она ответила уже серьезно: - Никогда. Ни в него, ни в кого.

Я уже отворил было дверь, но вернулся опять, быстро схватил ее за руку и крепко-крепко пожал.

- Прощайте, прощайте! Счастливой охоты! - сказала она.

- Нет, я хотел только поблагодарить вас, - ответил я и вышел.

Роза вышла за мною на крыльцо; она, видимо, испугалась - не подала ли она мне какую-нибудь надежду, не ввела ли в заблуждение.

- За что вы благодарите меня? - спросила она.

- За то, что вы не спросили у меня, как его зовут, сколько ему лет, и каков он собой.

Она покачала головой: - Меня это нисколько не интересует. Я никем не интересуюсь.

Это уже во второй раз она говорила со мной без обиняков.

И вот я двинулся к северу лесом. Я опять был одет по старому, в то самое платье, в котором пришел весною в Сирилунд. Я словно был все тот же; и ружье мое было со мною.

Осина роняла яркую осеннюю листву; с тихим шуршаньем сыпалась она с деревьев; шуршало по всему лесу. Ни одной птицы. Тропа шла то в гору, то под гору. Впереди и справа слышался шум моря. Ни единой души человеческой, ничего, кроме протяжного гуденья в воздухе. Я шел по совершенно нетронутому лесу. Он сам себя рождал, отживал свой век и снова возрождался; тут были и хвойные деревья, и осина, и рябина, и можжевельник - куда ни оглянись. Высокия сосны стояли как исполины, огромные камни и скалы, одетые мохом, прочно покоились в своих гнездах. Я уже шел несколько часов, не видя живого существа, и принялся сдвигать с места некоторые камни полегче, чтобы посмотреть - нет-ли под ними червей или личинок. На душе у меня становилось все спокойнее, и я мог уже думать о разных вещах.

Зачем я, в сущности, иду? - раздумывал я. Госпоже моей захотелось увидать моего приятеля, посмотреть, не из той же ли он породы, как Глан; она подбила Гартвигсена и устроила все очень ловко. Как эта баронесса сама себя вечно запутывает! Никогда она не ищет общества других женщин. С отцом обменивается только самыми необходимыми словами. За столом Макк благодарит ее, когда ей вздумается иногда быть внимательной, передать ему хлеб; затем он справляется о девочках, а то вообще держится молчаливо и вежливо. Никогда он не подзовет к себе дочь, не спросит: отчего у тебя такое измученное лицо, дитя мое?

Да, над Сирилундом нависла какая-то тайна! И почему разошлись эти две подруги, баронесса и Роза? Оне больше не разговаривают друг с другом, хоть и не враги; просто оне не нуждаются одна в другой. Да, выходит так.

Так я шел да шел до самого вечера, пока не набрел на землянку, где Иенс Папаша, по уговору, оставил для меня провизии. Я развел огонь на очаге, поджарил себе на угольях кусок холодного вареного мяса и запил еду водой из ручья. Потом я навалил хворосту на огонь, наломал хвойных веток для ложа и улегся.

Проснулся я среди мрака, озяб, подбросил еще хворосту на очаг и, наконец, снова уснул. Когда я проснулся во второй раз, было все еще темно, но я чувствовал, что уже выспался, встал, опять поджарил себе мяса, вышел на воздух и дождался разсвета.

Вот, позади меня на востоке посветлело, мрак разсеялся, и я вновь пустился в путь, к северу.

Так шел я два дня, а Мункена Вендта все не видать было. Спал я в пустовавших землянках дровосеков. Прошел я и еще день, оставив за собой уже много миль; время от времени мне открывался с высот вид на море; начали также попадаться птицы. Я подходил к незнакомым селениям. Вдруг вижу - идет Мункен Вендт, и Иенс Папаша с ним.

Все теперь было забыто; вот была радостная встреча! Мы сделали привал на часок и принялись болтать о том, о сем, обо всем на свете. Час пролетел быстро, и мы продолжали беседу дорогой. Мункен Вендт был все тот же молодец, по прежнему ходил в перчатках, хоть и не боялся снять их и пустить в дело свои руки. У него была красивая борода и глаза с большими зрачками; походка же у него была такая упругая и легкая, что ему ничего не стоило загнать нас всех; но, когда он шагал, на штанах у него, сзади, зияла прореха. Да, он ходил таким оборванцем, был так страшно беден, что даже не имел жилетки. Вообще у Мункена Вендта не было ничего за душой, как и у меня.

Но руки у него были необычайно красивы, и им предстояло встретиться с руками Розы!

По мере того, как мы подвигались дальше, мы все реже и реже перекидывались словом. Тропа была узка, мы шли гуськом, и тому, кто был впереди, приходилось для разговора оборачиваться назад.

В Мункене Вендте живо сказался охотник; у него было такое острое чутье, что там, где я не видел и признаков жизни, он в какие-нибудь четверть часа или полчаса настрелял куропаток на целый обед.

- нет! - расхохотался и прибавил: - Ты спятил? Мы же отправимся с тобою бродить.

Видя его нежную любовь и привязанность к лесной природе, видя, как все деревья и кусты, и камни, и скалы были ему словно родными, я и понял, что ему не ужиться в четырех стенах. Некоторые камни нравились ему больше других, как будто манили его к себе, - не только, чтобы присесть на них, но просто полюбоваться ими, приласкать их. Я никогда так не смотрел на камни; и я, верно, был им чужой, как человек комнатный; да и какой же я был охотник!

Ну, покажу-ка я ему один камень; что он скажет! - думал я.

Так мы шли два дня и уже позднею ночью стали подходить к окрестностям Сирилунда. Тут я отослал Иенса Папашу вперед, а Мункена Вендта повел к жене младшого мельника, чтобы она починила ему платье. Потом я поспешил свести его на кряж, к чаще, где стоял у прудка каменный идол.

Мы проползли к прудку. Здесь царила все та же тишь. Мункен Вендт сел. Ноздри его раздувались, словно он чуял, что, кроме нас, тут есть еще кто-нибудь.

- Разве мы не одни? - спросил он.

- Думаю, что одни. Кому же еще быть здесь? Я было видел тут однажды паука, да и тог исчез.

- Как здесь тихо! - сказал Мункен Вендт. - Знаешь, хорошо, что даже паук исчез, а то он бы нашумел тут.

Я посмотрел на кисти его рук. Как оне были нежны и белы!

- Сними перчатки! - сказал я.

Он снял перчатки и сидел себе, посмеиваясь.

Тогда я быстро перевел его через прудок, указал на каменного человечка и сказал: - Вот тебе камень; что ты о нем скажешь?

Мункен Вендт преспокойно голыми руками снял идола с его подпорок и осмотрел со всех сторон. Я в это время отвернулся.

- Языческий божок, - сказал он. - Я их видывал раньше. Это лопари их ставят. Мы возьмем его с собой?

- Нет, - сказал я.

Он поставил божка обратно на место, усмехнулся его безобразию и тряхнул головой.

- Каково было взять его? - спросил я. - Рукам не было больно?

- Нет. С чего бы им стало больно? - ответил он и снова надел перчатки. - Но он весь такой сальный, липкий.

Мы пошли. Прошло часа два, как мы разстались с Иенсом Папашей, так что тот теперь давно был дома. Перед нами, как на ладони, лежали массивные строения Сирилунда, а подальше виднелся дом Гартвигсена и пристань.

- Как здесь важно! - сказал Мункен Вендт.

Он шел беззаботно и смело, словно был одет щеголем, а не в лохмотьях. Он был в наилучшем настроении, так как успел два раза пообедать сегодня. - Не часто это со мною случается! - сказал он и разсмеялся. Навстречу нам медленно подвигалась женская фигура, высокая и стройная, и Мункен Вендт успел два раза крикнуть ей: Эй! прежде, чем услыхал от меня, что это сама баронесса.

- Тсс! Это баронесса вышла встречать нас! - сказал я.

При оклике Мункена Вендта она приостановилась и стала ждать, глядя на нас.

Мункен Вендт, последовав моему примеру, стоял с шапкой в руках.

- Очень жалею, что крикнул: эй, эй! - сказал он просто и улыбнулся. - Я не знал, кто это идет; вижу только высокую... стройную...

- Мне-то собственно нужно дальше, - сказала она и кивнула нам на прощанье.

Но, верно, она сказала это только для того, чтобы не показать, что пошла встречать нас.

Мы разошлись. Мункен Вендт и в ус себе не дул. Он, впрочем, нашел баронессу старой и чудной.