Роза.
Глава XVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XVIII. (старая орфография)

XVIII.

Прошло несколько дней. Мункен Вендт был весел; за ним ухаживали; а баронесса расцвела в его обществе, даже помолодела и разговаривала бархатным голосом.

За столом они оба вели себя одинаково невоспитанно, словно явились прямо из людской: раскладывали локти на столе, набивали себе рты, намазывали маслом кусок, от которого только-что откусили, а замасленный нож оставляли прямо на скатерти вместо того, чтобы положить себе на тарелку. Проделывала баронесса все это, наверно, просто из неряшества, а не только, чтобы показать свое пренебрежение установленными обычаями и привычками. Сам же Макк сидел, по прежнему важный и снисходительный, и виду не подавал.

Сегодня Мункен Вендт один без меня пошел на пристань; там встретила его баронесса, и они долго гуляли вместе. А я гулял с девочками. У Мункена Вендта высыпала на руках мелкая красноватая сыпь; вообще же он чувствовал себя превосходно и ходил победителем, а по вечерам, от избытка благополучия, распевал у меня в комнате.

Я нарочно ушел с детьми подальше; мне показалось, что так будет лучше. Через два часа мы вернулись, а баронессы с Мункеном Вендтом все нигде не было видно. Мы с детьми вошли в дом, и я заглянул в большую горницу; и там никого не оказалось. Тогда я прошел к себе на верх.

Там я увидал в окно баронессу и Мункена Вендта. Они только-что вышли из дома Гартвигсена, и Роза еще стояла на пороге. Мункен Вендт нес шаль баронессы. О, да, погода была холодная, и я видел, как баронесса сама накинула ему на плечи шаль и расправила ее так, что она совсем прикрыла ему спину и грудь. Но уж, конечно, баронесса сделала это под тем предлогом, чтобы шаль не смялась.

Они разстались на дворе Сирилунда. Баронесса поднялась на крыльцо, а Мункен Вендт, как был в шали, отправился в лавку.

Прождав с час, я спустился туда и застал Мункена Вендта у винной стойки. Он напился, - никогда он ни в чем не знал меры, - но на ногах держался твердо, что твоя башня. Я хотел было спасти баронессину шаль, которую он волочил по грязному полу, но он запротестовал: - Нет, оставь; пусть висит; так теплее. - Он был настоящий скоморох, шутил с приказчиками и богохульствовал. И теперь, как прежде, он возставал против Бога.

Наконец, мне удалось увести его к себе в комнату. Там он заснул и проспал с час. Проснувшись, он осушил весь мой кувшин с водой и спал еще час. А потом опять стал молодцом и душою, и телом, такой веселый, ласковый. Ах, ты мой сумасбродный приятель, Мункен Вендт!

Сыпь на руках у него стала хуже; пальцы опухли; там и сям натянуло пузыри.

- Фу, ты чорт! - ухмыльнулся он. А потом все сидел и посматривал на свои руки.

Мы поболтали. Но я все время был разсеян и отвечал только по необходимости. Вдруг я взял и отдал Мункену Вендту свою жилетку. Она не совсем была ему впору, маловата, но лучше какая нибудь, чем никакой. Потом мы еще поболтали некоторое время.

- Что за фигура эта Роза? - спросил он.

- Не знаю, - ответил я. - Роза? Да, верно, нет в мире человека лучше её. Но почему ты спросил?

- А баронесса что за фигура? - задал он опять вопрос. - Мудреная дама.

- И баронесса, наверно, прекрасная женщина, - опять ответил я. - Она вдова, мать двух милых девочек. Мудреная дама? Право, не знаю. Она сама такая взвинченная, и всех тут мутит, мешается во все и здесь в доме, и у Гартвигсена; даже я заговорил другим языком с тех пор, как она тут. Она все сокрушается о каком-то лейтенанте Глане, которого знавала в молодости.

- Она вас всех водит за нос! - сказал Мункен Вендт. - Статочное-ли дело давать командовать над собой такой старушенции! Я ей так и сказал.

- Ей самой?

- Именно. А она что ответила? То же самое сказал-де доктор, который жил тут когда-то. Умный был человек, значит!

- Не знаю, - отозвался Мункен Вендт. - Она меня совсем заговорила, я даже ошалел. "Я, - говорит она, - верю в безумие, в силу его необходимости; да, в силу скрытого в нем самом разума, как противовеса обычному разуму". А я ей на это: зайду-ка лучше в лавку выпить стаканчик.

И Мункен Вендт самодовольно захохотал.

Я спросил: - Ты видел маленькую Марту? Берешься быть её учителем?

- Чему-бы я стал учить ее? - ответил он. - Тебе известны мои познания. Вообще ни чьим учителем я не буду, а вернусь во-свояси. Нет, тут мне долго не выдержать.

- Да, да! - сказал я.

Я взглянул на его руки. Оне имели довольно жалкий вид: пальцы все больше и больше становились похожими на сосиски. Он уже не мог надеть перчаток. Я взял и подарил ему пару рубашек. Когда же он поблагодарил меня, я прослезился и стал просить у него прощения.

Мункен Вендт удивленно разсмеялся и спросил: - В чем ты просишь у меня прощения?

Я на это не ответил, но сказал только: - Любовь жестокая вещь.

Тогда он вытаращил на меня глаза и спросил:

- Надеюсь, ты не влюбился в эту старую... в эту... ну как ее назвать?

- Нет, нет; в Розу, - сказал я.

Дни проходили. Мункену Вендту не сиделось в четырех стенах; хотелось пойти пострелять, но с больными руками ничего не поделаешь. С баронессой у него вышла стычка; они никак не могли поладить между собой. Мункен Вендт даже запасся хорошим хлыстом и показал ей, как отхлещет лопаря Гильберта. Случилось это в лесу у мельницы. Я слушал его рассказ, затаив дыхание.

- Этой сумасшедшей женщине вздумалось!.. Ну, ей бросилась в глаза сыпь у меня на руках, и ее вдруг словно осенило. "Да ведь не побывали же вы... там, у божества?" говорит она мне. - У божества? - спрашиваю я. "То есть, у каменного изваяния?" говорит она. - Был, - говорю. "Несчастный!" крикнула она, и пошла и пошла. Я-де дотронулся до бога лопаря Гильберта, до святыни, и вот он отомстил за себя! Я давай хохотать и вышучивать ее и, кажется, довел таки до белого каления. Потом я сломил себе подходящую ветлу и стал ее общипывать. - Подайте, - говорю, - мне этого лопаря! - Ты знаешь, его зовут Гильберт; должно быть, настоящая гадина. - Давайте его сюда! - твержу я ей. Она меня не слушает, и все свое: бедный-де я, несчастный и тому подобные жалкия слова. "Теперь - говорит, - я вижу, что он может отомстить, этот каменный бог. Это не простой камень. Какой же это камень? Вы заметьте себе, лопари поклонялись ему из рода в род, и поклонение их освятило его, влило в него чудесную силу!" Вот до чего она договорилась. Настал мой черед, и я давай пробовать хорош-ли мой хлыст: только в воздухе свистело! Досталось же тут моим пальцам, но я ничего не замечал от злости. - Давайте мне сюда лопаря! - твержу я. "Лопаря?" спрашивает она. "Он вам не поможет". - Так я сам пойду и добуду его! - говорю. "Вы с ума сошли! Что вы хотите с ним сделать?" спрашивает она, бросилась за мной, ухватила и не пускает. Баба сильная, удивительно сильная, а я с этими руками просто калека. - Подайте мне лопаря, или я сам его найду и пригоню хлыстом к вам на двор! - говорю я. "На что вам лопаря?" опять спрашивает она и дышит на меня просто как зверь. Я поднял хлыст да как свистну по воздуху и говорю: - Клянусь Богом! - "Да объясните же мне, на что вам лопарь?" вопит она. Я и объяснил, что хочу вздуть его. - Но я - говорю - подстелю ему мягкой хвои и мху, когда отделаю его. Этот негодяй вымазал своего бога ядом, чтобы всякий, кто до него дотронется, поплатился за это. Ох, я даже предчувствую, что прикрою лопаря Гильберта своей курткой, так я его отделаю; придется ему там полежать! - пока я это говорил, баронесса в лице вся переменилась, глядит на меня, как помешанная. "Вы говорите - яд? Он намазал камень ядом?" - Да - говорю - смолой, а к смоле подмешал, наверно, бородавочника и ртути. - "Я пошлю за лопарем", говорит она. И мы вышли из леса и пошли домой. Я даже невольно пожалел ее: такая глупая, - видно, и впрямь поверила всем проделкам этого лопаря! Теперь она поручила Иенсу Папаше день и ночь искать лопаря Гильберта и привести его с собою. - Вы меня простите, что я был так груб, - говорю я ей. "Да, вы ужасный человек!" говорит она. Тут мы помолчали. "А вы правда хотите отхлестать лопаря?" спрашивает она опять. - Да - говорю - хочу и сделаю.

Я опять взглянул на руки Мункена Вендта: несколько пузырей лопнуло, и образовались кровавые язвы. Я знал, что у него нет ни гроша, и дал ему два далера, которые сам накануне взял вперед у Макка, и опять прослезился от тревоги и горя. Да, любовь жестокая вещь! думал я все время. Я падал все ниже и ниже; во мне уже не было ни гордости, ни тени былой честности. Причинив кому нибудь зло, я не спешил признаться в этом, а пропускал день за днем. Господи, прости мне!

Но тут представлялся такой хороший случай, что я все-таки открылся-бы Мункену Вендту, не будь он так занят своим приключением с баронессой; он, пожалуй, готов был даже заподозрить, что я о ней плачу.

- Полно тебе, - сказал он. - Ей бы самой не мешало дать встрепку.

За обедом в тот день баронесса впервые после долгого промежутка опять вела себя за столом прилично. Я подумал: она желает дать понять Мункену Вендту: всяк сверчок знай свой шесток; только напрасно она хлопочет; он ничего не заметит, не последует её примеру, а будет вести себя по прежнему. Но недаром он был вдобавок таким юным и беззаботным и так заразительно смеялся; даже Макк с удовольствием прислушивался к его болтовне и улыбался его жизнерадостности. И Макк тоже подарил ему кое-что из своей одежи, а Мункен Вендт горячо поблагодарил и был в отличном настроении.

Под вечер баронесса принесла ему свинцовой воды, чтобы сделать на ночь примочки.

Он сразу заволновался: - А лопарь где? - спросил он.

Она, видимо, боялась дальнейших разговоров о лопаре, и я постарался угомонить Мункена Вендта.

- Какой ваш товарищ буйный! - сказала баронесса, улыбаясь мне.

- Какой я такой? Чего мне еще не достает? - шутливо спросил Мункен Вендт. - Смотрите, каким я стал франтом в платье вашего отца. Хоть куда!

Он встал и вышел. Чужое платье, правда, делало из него совсем другого человека. Но в нем не было ни капли тщеславия и носил он новую одежду совсем, как свои старые лохмотья, с которыми он уже свыкся.

И вечером у них опять разыгралось сражение.

Мункен Вендт зашел ко мне часов около одиннадцати, когда в доме все уже спало, и начал рассказывать. Руки у него были перевязаны, но тряпки сбились, и он просил меня перевязать их получше.

- Неужто баронесса такая неловкая? - спросил я.

Мункен Вендт мурлыкал, словно был очень доволен, но я видел ясно, что мысли его где-то в другом месте.

- К баронессе? - спросил я. - В её комнату?

- Да что-ж мне было делать, коли я её нигде больше не мог найти? Что тут такого? - ответил он. - "Идите вниз в гостиную!" говорит она. - А что мне там делать? - говорю. Тогда она положила мне примочки и говорит: "Спокойной ночи!" - Это почему? - говорю я. Ох, все-то у таких дам одни фокусы да кривлянье!

Молчание. Я намочил тряпки в свинцовой воде и перевязал ему руки. А Мункен Вендт тем временем все болтал и бранил баронессу. Видно, он пытался подступиться к ней, но ничего не добился, и я от души порадовался этой её победе. О, я знал, что она вовсе не таковская, как думал Мункен Вендт.

Он все болтал без умолку, и я предложил ему пойти на покой. Но ему не хотелось спать, и он не собирался еще ложиться.

Ого!

- Ни за что не поверю! - сказал я.

- Ого! Как же! Только бы ей повыкачать из себя все это кривлянье. Я таки долго сидел у нея. "Нельзя вам тут сидеть", сказала она мне, а я уселся еще поудобнее. "Ну, хорошо, но только на минутку", сказала она. - А почему так? - говорю я. Тогда она схватилась за шнурок от звонка, но позвонить не позвонила. Потом насупилась и пошла к дверям, но и их не отворила. Словом, одно кривлянье!

- А потом? - спросил я.

- Потом? - передразнил он. - Что же я мог поделать с этими тряпками на руках? Но она из одного только упрямства не сдалась.

что перед тобой простая деревенская девка?

- Не-ет, - протянул Мункен Вендт тоном пониже. - Ты говоришь, попросить прощенья? Ладно.

- Завтра же утром.

- Сегодня же вечером, сейчас! - вдруг сказал Мункен Вендт. - Чем больше я думаю об этом... Решено! Сегодня же вечером. Ты прав, я сдурел; я не умею обходиться с такими людьми; да и откуда мне было научиться этому? Когда я поцеловал ее, она закусила себе губу до крови. Я даже испугался: кровь так и брызнула, а рот у нея как будто расцвел. Так я пойду сейчас и попрошу у нея прощения. Не так ли по твоему? Сразу покончить?

- Нет, - сказал я.