Роза.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XIX. (старая орфография)

XIX.

Я уже долгое время старался держаться подальше от дома Розы. Да, большое испытание наложил я на себя. Но по делом мне было! И я дал себе слово вновь стать человеком долга и чести, не прокрадываться в дом Розы с задними мыслями.

Я встретил Гартвигсена. Он пригласил меня к себе. Я поблагодарил, но отказался.

- Я было хотел, чтобы вы того... уговорили своего приятеля поступить ко мне учителем,-- сказал он.

- А вы сами не приглашали его?

- Приглашал. Не хочет.

- Что говорит на это ваша супруга? - спросил я.

- Моя супруга? - повторил Гартвигсен, повидимому, стараясь запомнить это слово. И, в самом деле, с тех пор он стал всегда говорить "моя супруга", а никогда больше не называл ее Розой.-- Моей супруге ни до чего: у нея всякие страхи в голове,-- продолжал Гартвигсен.-- Приходится мне самому решать все дела. Моя супруга не входит в это.

- Хорошо, я поговорю с Мункеном Вендтом,-- сказал я.

Но Мункена Вендта не уломать было. Ему в самом деле было здесь не по себе, и его тянуло во-свояси. Я и рад был и огорчен его решением. Вдобавок, он крепко держался за наш план, чтобы и я отправился с ним. Я просто измучился от этой мысли. Но руки его, слава Богу, почти совсем зажили.

Мункен Вендт попросил-таки у баронессы прощения за свое поведение, но после того ему еще пуще не по себе стало. Он так позорно промахнулся, что потерял под собой всякую опору. Он очень радовался, что руки его опять годятся в дело, и все поджидал лопаря Гильберта. Но лопарь словно в воду канул. Иенс Папаша давно вернулся домой ни с чем. О, разумеется, и тут не обошлось без баронессы; верно, она послала Иенса Папашу не отыскивать лопаря, а предупредить. Она так разсуждала, что если лопаря отыщут да прижмут хорошенько, то он все откроет и ее запутает. Бедная, заблудшая баронесса Эдварда!

Наконец, она спросила меня: долго ли еще пробудет тут Мункен Вендт? - не знаю,-- ответил я,-- он не хочет уходить без меня. - На другой день она была еще безпокойнее и опять спросила: - да скоро-ли Мункен Вендт уйдет? С ним просто слада нет,-- добавила она, и хотя поведение его давало ей достаточный повод приказать ему уйти, она ни словом не заикнулась об этом. Она была дама образованная! Зато она все тревожилась, как бы вдруг не появился лопарь Гильберт, и Мункен Вендт не схватил его.-- Ваш приятель меры не знает,-- говорила она,-- того и гляди, беды наделает.

- Я поговорю с ним,-- сказал я.

Я и поговорил с ним. Он выслушал меня с явной досадой и, видно, крайне жалея о том, что ему придется отступиться от лопаря. Он объяснил мне, что именно собирался сделать: я бы вертел ему точило, а он, Мункен Вендт, обточил бы руки лопаря в кровь, потом велел бы ему поняньчить этими руками каменного божка этак с полчаса, хорошенько его погладить да поласкать! После же того меня бы отпустили с миром, не заставляя глядеть на дальнейшую расправу. Но Мункен Вендт торжественно обещал накинуть на лопаря свою куртку, когда оставит его отлеживаться в кустах.

- Баронесса не хочет, чтобы ты трогал лопаря,-- сказал я в ответ.

После того Мункен Вендт взял да отпрвился в лес, захватив за собой топор. Я выждал несколько минут, пошел за ним следом и услыхал, что он рубит кусты. Он раздробил бедного каменного божка и сбросил обломки в пруд; потом повырубил все ветлы и сделал широкую просеку в священной роще. Это уж было совсем лишнее.

- Если готов, так отправимся завтра же утром,-- сказал мне Мункен Вендт на пути домой.

- Я не могу,-- ответил я.

- Так я один уйду,-- сказал он.

Мункен Вендт не скрыл ни от кого, что собирался уйти завтра. Баронесса взглянула повеселевшими глазами. осталась посидеть с нами вечером и была чрезвычайно любезна. Поди, разберись в женской душе! Теперь, когда Мункен Вендт собирался покинуть нас, нельзя было допустит, чтобы он унес с собой память о ней, как о женщине холодной, пресыщенной, нет, ни в каком случае! Я и подумал: ага, теперь тебя уж больше не смущают безпокойные, горящие глаза Мункена Вендта!

Она сидела, сложив руки над головою, словно в воротах. Платье на ней было такое узкое, что облегало вплотную бедра.-- Ого! - сказал Мункен Вендт.-- Баронесса говорила о Финляндии, как о своей родине: там родила она своих многочисленных дочерей, а потому и называла своей родиной.-- Да, полюби я мужчину, я бы извела его своими ласками,-- сказала она, между прочим.-- Ого! - отозвался Мункен Вендт.

Но я-то полагаю, что баронесса так разговорилась, главным образом, по той причине, что у нея отлегло от сердца, и с радости, что спаслась. Мункен Вендт сокрушил божка, стер с лица земли всякий след его, даже вырубил всю рощицу; теперь же он уйдет, и она никогда больше не увидит его. С ним было столько всяких тревог,-- слава Богу, что он уходит!

Она налила нам вина и извинилась, что её отцу некогда сегодня провести с нами вечерок. Мункену Вендту она набила и поднесла трубку с длинным чубуком, а меня угостила сладким печеньем, так как я не курил.

Да, песня была странная. И баронесса прочла ее своим бархатным голосом медленно, протяжно, местами почти нараспев:

"Все сущее на свете,-- ко мне!

Поддержи меня, подкрепи!

Весна так тиха; она покоится в тиши ночной и ничего не разрешает, а только мутит мой покой. О, весна не нападает прямо и понятно; она только приходит и не отступает от меня, пока я не сдамся.

Такова весна.

Все сущее на свете,-- ко мне!

Еслиб я могла порадовать тебя своими слезами там, где ты бродишь вдали от меня! Тебя, подарившого мне в дни юности два счастливых мига! Тебя, расточившого все богатство своей жизни на три великия настроения! Но у меня нет больше слез. Помнишь ты, как я пришла к тебе, поцеловала и хотела уйти? Ты разом вскинул голову и впился в меня глазами,-- так горячо я любила тебя!

Такова я.

Топор так ласков и добр; в нем нет яду. Топор не орудие самоубийства; он не распарывает, он только целует. Под его поцелуем расцветает алый рот; алые уста раскрываются под его поцелуем.

Таков топор.

И я отдаю ему мое сердце.

Но увы, жизнь такова:

вечная разлука с тобой. Такова жизнь. И никому не пережить её, кроме того, у кого так легко и светло в голове от глупости, что он не понимает ничего, кроме загадок. О, приди же весною, мой великий возлюбленный, и возьми с собою топор! Я стою под звездным небом и жажду отведать топора. Такова я.

Такова жизнь".

По мере того, как баронесса читала, щеки её все больше и больше разгорались; многия слова она почти пропела. Окончив чтение, она протянула бумажку Мункену Вендту. А он сказал:-- Все одни фокусы да ломанье! Бумажка перешла ко мне и осталась у меня.

Баронесса сидела унылая; ее смутили слова Мункена Вендта, как будто она сделала что-то неладное; пожалуй, она чувствовала себя смешной, так как прочла некоторые слова нараспев.-- Поблагодарите же меня за чтение! - сказала она, чтобы как-нибудь спасти положение. Мы и поблагодарили ее оба.

- Быть может, это следует декламировать под музыку? - спросил я.

- Еще бы! - подхватил Мункен Вендт.-- Выйдет еще того хуже. Пусть уж лучше моя Блис споет; ха-ха-ха!

Но так как Мункен Вендт собирался уезжать, то баронесса и считала своим долгом ухаживать за ним, снова налила его стакан до краев и сказала:

- Чокнемся за ваше здоровье! Смотритель маяка как-то рассказывал мне о тех краях, где растет виноград. Такая жалость, что наше паломничество не состоялось, а то бы и мы побывали там.

Мункен Вендт ответил:

- Что-ж, и у нас славно: хвойные леса, скалы, северное сияние. У меня там, дома, есть одна пещера... вот где хорошо!

- Да, но у нас зимою снег, это нехорошо. И все воды замерзают, брр! А в тех краях только солнце и дождь, солнце и дождь, говорит смотритель. И люди ходят в легких одеждах; на девушках только рубашка да юбка.

- Ого! - сказал Мункен Вендт.

Скоро он осушил свой стакан, поблагодарил и вышел из комнаты. Было уже поздно; огни в лавке погасали один за другим; светилось еще только одно крайнее окошко у винной стойки; потом и оно погасло.

Мункен Вендт зашел ко мне в комнату; он побывал в лавке и еще выпил, так что был весьма в духе.

- Ты бы лучше бросил это,-- сказал я.

- Помолчи! - ответил он.-- Ты, словно красная девица, ничего себе не позволяешь, а велик от этого прок? Все лицо в угрях и только. Ты их помажешь чем-нибудь, они пройдут, а там опять новые, и ты опять возишься с ними. Вот какой ты кисляй!

- Поди и ляг, раз тебе завтра надо в путь,-- сказал я.

Мункен Вендт ответил:-- Я не пойду. Впрочем, в одном баронесса права: ты, пожалуй, не парень. Играешь на фортепьяно, что твоя барышня, говорит она.

Эти слова больно задели меня. Какого труда стоило мне научиться играть; теперь и это ставили мне не в честь, а скорее в поношение. Что-ж, каким я был создан и пущен в свет самим Провидением, таким мне и оставаться - тщедушным, добропорядочным и прилежным юнцом. А Мункен Вендт был мужчина.

- Так ты не уходишь завтра? - спросил я.

- Нет. И после завтра тоже. Я, видишь ли, поджидаю лопаря. Кроме того, она сказала мне на лестнице, что я сегодня вечером был такой красивый... глаза у меня так и горели. Ха-ха-ха!

- Кто это сказал?

- Кто? Баронесса.

- А ты что на это сказал?

- Я что сказал? Ого! - сказал я. Нет, ты бы спросил, что я сделал! Послушай, сколько времени, по твоему, я пробыл у тебя?

- С четверть часа,-- ответил я.-- Лишнюю четверть часа.

- Так я ухожу.

Ох, верно, он затевал что-то, раз спросил на счет времени. Я слышал, как он потихоньку пробирался по корридору. Я тоже не собирался ложиться, а напротив оделся потеплее, чтобы пройтись, как вдруг опять вошел Мункен Вендт.

идешь?

- Да.

- Да, ты отделываешься от этого прогулками, вот твое средство. А потом смажешь чем-нибудь угри. А там опять новые...

Я порывисто распахнул дверь настежь. Мункен Вендт взглянул на меня и, хотя был уже готов расхохотаться мне в лицо и упасть на стул от смеха, все-таки вдруг стал серьезным и сказал:

Мункен Вендт задумался. - Разве? Но ведь она же позволила мне поцеловать себя. А такое позволение!.. Это, по твоему, тоже, чтобы отвязаться от меня?

- Да.

- Пожалуй, что и так. Не мастер я разбирать этих господ. Но теперь я пойду и лягу.

Я прогулялся по дороге к пристани, взглянул вниз на освещенные окна в доме Гартвигсена, но прошел мимо. На обратном пути я остановился как раз у поворота к его дому и засмотрелся на звезды. Я шагу не сделал по той дороге; я только стоял и смотрел на звезды.