Роза.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XX. (старая орфография)

XX.

Мункен Вендт ушел.

Я уже готов был думать, что он все-таки останется учителем у Гартвигсена, но день шел за днем, а он все отнекивался. Он насмехался и надо мною за мое учительство и спрашивал: зачем я вообще забрался сюда? - Чтобы найти судьбу свою,-- ответил я.

Баронесса покачивала головой по поводу того, что приятель мой все остается, и даже напрямик жаловалась мне.

- В нем много хорошого,-- сказал я.

- Нет... Впрочем, может быть,-- ответила она.-- Но он такой безбожник. Я понять этого не могу: постоянно бродить по лесам и скалам и быть - безбожником.

- Да, он безбожник.

- Да. А меня он только подбивает на легкомысленные поступки. И потом мне приходится каяться во всем, что ни скажу, что ни сделаю. Нет, пусть себе уходит. Он все только и твердит: ого! А к чему он это говорит? Пусть не воображает... О, Господи, я не скрываю, что я... что он... Я ничего не скрываю... Его наружность и борода... Но какая все-таки разница! Как между небом и землей! Бродить по лесам и скалам с такими чувствами и мыслями!

Потом я узнал, что баронесса переговорила с отцом. Вот что решило дело. Макк спокойно, но твердо высказал Мункену Вендту свое мнение и кивнул головой. Только и всего.

А Мункен Вендт, придя ко мне, опять подивился на господ и сказал, что уходит. На лопаря приходилось пока-что махнуть рукой.

- А ты когда же придешь? - спросил он меня.

- Потом,-- ответил я,-- скоро. Я еще не совсем покончил тут с делами. Жди меня.

И Мункен Вендт ушел.

Осень уже так давала себя знать, что сэр Гью Тревельян бросил свою рыбную ловлю, в соседнем поселке и перебрался в Сирилунд в ожидании почтового парохода. Он прожил несколько дней в доме Макка, ни с кем не разговаривал, а все лежал у себя в комнате и здорово пил.

С последняго своего посещения Сирилуяда он долго крепился, целых два месяца в рот не брал крепких напитков. Теперь же опять тянул коньяк в свое удовольствие, опоражнивая бутылку за бутылкой.

Баронесса очень его жалела и ежедневно справлялась о нем; в последнее время даже сама стала носить ему в комнату поднос с едой и кофе. Опять нашлось у нея занятие, и её обычная грусть и тревога прошли, как только ей было чем отвлечь свои мысли. Она подолгу разговаривала с сэром Гью, который все не вставал с постели, и под конец добилась того, что он стал отвечать ей и даже беседовать с нею, как разумный человек. Он рассказал ей про серебряные горы, которые купил у Гартвигсена; оне обошлись ему дорогонько, да он не жалел,-- в них скрывались баснословные богатства. А у него был сын тут на севере, по имени Гью; этот-то сын и являлся настоящим хозяином серебряных гор; купчая была сделана на его имя. Пусть себе горы постоят пока; оне только подымутся в цене к тому времени, когда мальчуган вступит во владение. Сэр Гью открыто говорил о том, что ребенок жил при своей матери Эдварде в Торпельвикене, и вот он теперь как раз собирался выстроить для них дом тут, на горах. Вот так участок для постройки - на серебряных горах! Сэр Гью сам нашел эти богатства; это был его единственный подвиг в жизни; он открыл их тут на севере Норвегии.-- Пусть-ка другой кто сделает это! - говорил он.

Баронесса со всем соглашалась и своим участием оживила-таки больного, добилась того, что он встал с постели и оделся.

На другой день пришел почтовый пароход, и сэр Гью уехал.

Но англичанин, как видно, крепко засел в памяти баронессы. Правда, он был не охотник, а рыболов, но тоже одинокая, странная душа, как лейтенант Глан. Баронесса говорила про сэра Гью, что он вовсе не был пьяницей, пил же так страшно просто от скуки и ради перемены образа жизни. Дома в Англии у него было множество замков.

Время подходило к половине сентября, и суда из Бергена ожидались со дня на день. Гартвигсен радовался тихой погоде. Верно, все обойдется благополучно, и он заработает страховую премию. О, не этот маленький барыш сам по себе занимал Гартвигсена, но честь обделать выгодное дельце под самым носом у Макка. Между тем, какое же это было дело? Просто риск, лоттерея.

И вот пришел с распущенными парусами новый большой корабль Свена Дозорного. Мы все стояли около сарая Гартвигсена и смотрели. Свен Дозорный почти и не коснулся парусов, как уж повернул по ветру и бросил якорь, а команда в ту же минуту бросилась по реям и вантам, и парусов как не бывало. Нагруженное товарами судно было теперь в полной безопасности, сидя в воде глубоко и устойчиво.

Роза тоже была с нами. Она была все та же, только ходила в большой шали по причине своего положения. Держалась она спокойно и приветливо и всем своим обликом уже походила на мать. Протянув мне руку, она не ограничилась пожатьем наскоро, но дала мне задержать её руку в своей подольше. О, Господи, во всем-то сказывалась её натура, такая глубокая и деликатная, как ни у кого. А я со своей стороны не мог сделать для нея ничего хорошого, как только стать около нея с подветренной стороны, чтобы прикрыть от холода.

- Давно мы вас не видали. Не зайдете-ли на днях сыграть нам что-нибудь? - сказала она.

- Я больше не играю,-- ответил я.

Она, верно, заметила по моему лицу, что у меня есть особые причины отвечать так, и потому не разспрашивала меня больше. Зато я заметил, что она все старается понемножку передвинуться так, чтобы стать у меня по другую руку и прикрыть собою от ветра меня,-- я был одет довольно легко. Я, однако, не допустил до этого. И теперь еще, пятнадцать лет спустя, я помню все это! Когда она передвигалась, я в свою очередь забирал все выше в гору, и мы, таким образом, все больше и больше отходили от сарая.

- Вам теперь хорошо живется? - спросила она.

- Да, благодарю. А вам?

- Спасибо; день пройдет и слава Богу. Время немножко долго тянется; Бенони все занят, дома не бывает.

Я подумал: прежде-то ей, пожалуй, больше хотелось, чтобы муж не бывал дома; теперь, видно, по другому стало. И я порадовался и за нее, и за него, что они зажили дружнее. Тогда и подлинно выходит: день пройдет и слава Богу.

- Бенони с утра до вечера в делах,-- продолжала она.-- Прямо скажу: нет ему равного. Я мало понимала это вначале, но теперь вижу. Всем то он нужен и всем помогает.

- Это правда; он всем помогает.

- Только-бы нас оставили в покое. На меня часто нападает такой страх; дня не проходит без этого.

- Разве опять пришло письмо старухе Малене?

- Нет. Но это все равно. Ведь откуда-же пришло первое? Я рассказала обо всем Бенони, и он обошелся со мною совсем как отец. Мне так хорошо теперь, как только может быть.

Гартвигсен крикнул людям на корабле:-- Добро пожаловать! А где же остальные?

Мы с Розой стояли высоко на горе и слышали ответ Свена Дозорного:

- Яхта, верно, отстала от нас на несколько миль, а шкуна еще не покончила с нагрузкой, когда мы отплыли.

- Ну, придут и те! - сказал Гартвигсен, кивая нам.-- Никакой беды не станется от того, что у них с собой женский пол. Это моя безхитростная вера. Не стойте там на ветру, озябнете!-- крикнул он нам, повысив голос.

- Сам-то не стой там и не мерзни! - откликнулась Роза.-- На тебе одна куртка, а на мне и пальто и шаль.

Такая заботливость пришлась по душе Гартвигсену. Он взял да еще разстегнул куртку и крикнул:

- Я-то мерзну? Смотри! - потом поднялся к нам и сказал мне:-- Пойдемте лучше к нам. Супруге моей не годится стоять тут на холоду.

Меня словно кольнуло, когда я увидал эту нежность; милые пальчики так усердно бегали от пуговицы к пуговице, а Гартвигсен стоял себе счастливый и гордый.

- Не женитесь никогда! - шутливо обратился он ко мне.-- Покоя не дадут. Она воображает, что мне холодно. Ну, ступайте-же оба, а я живо приду.

Я извинился, чувствуя, что лицо у меня вытянулось и окаменело.

- Ему, кажется, пора домой,-- сказала Роза, видимо желая выручить меня.

- Да, да,-- сказал я и простился.

Роза спросила на прощанье:-- А Эдварда как поживает? Кланяйтесь ей!

Три дня спустя, пришла в гавань яхта, но шкуны все не было, и никто её не видал. Тем не менее, Гартвигсен расхаживал спокойный и довольный, кивая головой,-- опасаться, дескать, нечего!

В бухте закипела жизнь; лодки сновали взад и вперед, разгружая суда. От пристани же товары перевозили на лошадях. Обе Сирилундския лошадки были заняты, и амбары и кладовые наполнялись.

Дни шли.

Я начал понемножку заниматься с девочками: старшую учил читать, а младшую только азбуке. Впрочем, маленькая Тонна сама выучилась от старшей сестры узнавать буквы и знала их все по порядку, так что мне собственно нечего было делать с нею. Не играй я с детьми подолгу, да не будь у меня моего рисованья и живописи, мне бы вовсе пришлось сидеть без дела. Разумеется, я также рассказывал детям разные сказки про птичек, про кукол, про деревья в лесу. Некоторые из этих сказок я придумывал сам. Но, случалось, что дети просили меня повторить их, а я не мог рассказать точь-в-точь так же, как в первый раз, и девочки с восторгом ловили меня на моих неточностях и принимались рассказывать сами. Никогда я не забуду тех славных незабвенных дней. Чаще всего в эти часы, посвященные сказкам, обе девочки сидели у меня на коленях.

Наступила чисто осенняя погода, суровая пора равноденствия; над морем то и дело нависали тучи, разражавшияся снегом. Шкуна все не приходила. Гартвигсен начал было пенять на то, что другия суда покинули Фунтус в Бергене; глубокосидящую шкуну с её неуклюжей оснасткой, напротив, следовало нагрузить первую и отправить раньше хоть на недельку. Выяснилось, однако, что другия суда тут не причем; Макк сам написал своему поставщику в Бергене и велел Фунтусу дождаться нового списка нужных товаров. Список этот ожидался с следующим пароходом, но Свен Дозорный уже отплывал, а списка все еще не было получено. Вот Фунтус и остался ждать.

Потянулись ненастные дни и темные ночи. Когда над Сирилундом раздавался ночью свисток почтового парохода, казалось, что воет какой то зверь. Жутко становилось.-- Да-а, не весело теперь в море,-- говорили люди. Но Гартвигсен все еще не тужил о шкуне.

- Ровнешенько никакой беды нет, что у них там на судне Брамапутра,-- говорил он.-- Просто их задержал противный ветер.

Раз вечером дул сильный ветер, но небо было совсем ясное, звездное, и я решил пройтись к пристани, опять-таки потому, что с поворота к дому Гартвигсена открывался особенно красивый вид на звезды. Молодой месяц совсем не давал света, но млечный путь тянулся по небу, словно шлейф сверкающей мантии.

Пока я стоял там, Гартвигсен увидал меня с своего крыльца и крикнул мне, чтобы я зашел к ним. Мне стало не по себе, что меня накрыли врасплох так близко от дома Гартвигсена, но я все-таки сейчас же спустился вниз на зов. Гартвигсен был весел и доволен.-- В такой вечер Фунтус, должно быть, шибко подвинется вперед!-- сказал он.-- Погода ясная, и ветер самый что ни-на-есть попутный.

Входя в сени, я услыхал шорох юбок. Верно, Роза укладывается спать,-- подумал я.

Гартвигсен показал мне, что хорошого привез ему Свен Дозорный из Бергена: водолазный костюм и еврейскую библию. Ну что он был за ребенок! Просто удивительная смесь острого крестьянского ума и простодушия. Он показал мне водолазный костюм, как диковинку и сокровище какое, зорко посматривая при этом на меня: достаточно ли сильно я поражен.

первый же день, а Свен Дозорный накачал в него воздуху.

- Должно быть, в нем и повернуться трудно? - спросил я.

- Да, в нем не запляшешь. Ха-ха! Пойди-ка я плясать в такой аммуниции, все бы разбежались от Гартвича.

- Да, да, водолазная аммуниция и прочее пусть себе висит тут. Скоро у меня, куда ни повернись, будет полным-полно всякого добра. Но что вы скажете насчет этой махины?

моя уже ушла к себе, а то вы, может быть, почитали бы нам немножко?

Я прочел кое-что, как сумел, а Гартвигсен слушал и дивился мне. Он достал из шкапа вина и опять пожалел, что супруга его не могла присутствовать. Я долго сидел с ним. И мне не было неприятно отсутствие Розы: мне не приходилось бояться за себя, и все-таки я был у нея в доме.

Когда я уходил от Гартвигсена, все небо затянуло тучами; не было видно ни одной звездочки. С моря слышался глухой вой; в лицо мне летели снежные хлопья.