Роза.
Глава ХXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава ХXIV. (старая орфография)

ХXIV.

Рождество миновало, но не обошлось без довольно крупных событий в Сирилунде.

Сочельник прошел сравнительно спокойно. Только баронесса жестоко провела своего отца по части обыска дворовых женщин: сама вышла в кухню и потребовала обратно все вилки и ложки. Жены бондаря и младшого мельника не хотели было сдаться добровольно, но у баронессы был под рукою Иенс Папаша. Как дошло до щипков и синяков, серебро все оказалось в целости.

За такое попрание всех обычаев Макк отплатил тем, что совсем не лег в постель в ту ночь, а ушел из собственного дома и вернулся только утром. Никто не знал, где он был, и сам он о том молчал, но с виду был вполне доволен проведенной ночью. Он даже побеседовал с девочками и оставался все тем же спокойным и обходительным человеком, как всегда.

Но вот, дело-то вышло какое: зарыв в землю ванну Макка, зарыли и кусок хлеба Крючкодела! К чему было теперь приставить этого лядащого человека? А, между тем, невесте его, Петрине Горничной, надо было как можно скорее пристроиться замуж. Дела, таким образом, запутывались, и баронесса с Гартвигсеном не раз держали серьезный совет между собою.

Хуже всего было, однако, то, что сам Макк стал прихварывать. Ему жизнь была не в жизнь без его милых ванн; оне были для него настоящей потребностью, незаменимым благом. Но где-же было Гартвигсену, который сам никогда не брал ванн, понимать такия тонкости. К тому-же он решительно не мог взять в толк, почему это для мужской ванны требуются две женщины. И кончилось тем, что у компаньонов пропало всякое взаимное доверие, и они даже не заводили разговоров между собой. Между тем, подошло время снаряжать суда на Лофотены, так что хлопот было много.

- Я начинаю все больше и больше не уважать его,-- говорил Гартвигсен про своего компаньона.-- Пусть он себе там возится в конторе, а мое дело надзирать за всем, чего ни коснись.

Раз теперь ванна исчезла, а Макк даже не заикнулся об этом, Гартвигсен набрался такой важности, что стал приписывать себе всю честь исчезновения этого цинкового чудовища с лица земли, исполнился невероятных представлений о своем могуществе и влиянии. Не будь теперь Свен Дозорный ему необходим на судах, которые шли на Лофотены, Гартвигсен, чего доброго, сейчас-же отправил-бы его покупать пароход, чтобы можно было вывозить треску прямо в Испанию. О, самомнение Гартвигсена проявлялось и более курьезными выходками! Так он выдумал ехать в церковь в водолазном костюме.

- Что вы на это скажете? - спросил он меня. Я просто онемел и не мог ничего ответить, а он продолжал:-- Уж наверно в церкви еще ни разу не бывало человека в такой редкостной амуниции, и, как по вашему, пожалуй, на меня будут смотреть больше, чем на самого пастора? Но, само собой, я захвачу Свена Дозорного накачивать воздух.

Я подумал, что с человека, щеголявшого под венцом в меховых ботфортах, только чтобы поразить купцов с дальних шкер, станется поехать в церковь в костюме водолаза. Такой уж он был взбалмошный! Но так как Гартвигсен требовал моего мнения, то я отрицательно покачал головой и отсоветовал ему.

- Да, да, вы всегда такой тихоня и сурьезный, чего ни коснись,-- сказал он. - Но то-то важно было бы явиться в церковь в таком параде! А то к чему же мне эта амуниция? Лежит себе. Кроме того, и Эдварда ничего не находит сказать против этого.

Да, милейшая баронесса Эдварда сама была достаточно безразсудна; она так страдала от разных своих вспышек, настроения у нея так менялись, то она впадала в меланхолию, то ударялась в набожность,-- отчего-ж ей не поддаться и бесу издевательства? Правда, она была также способна к доброте и к нежности, но это лишь когда ей вздумается. Такая уж изменчивая была эта баронесса.

Впрочем, скоро у Гартвигсена явились другия заботы поважнее катанья в церковь в водолазном костюме. Однажды утром Макк спустился из своей комнаты в контору с широким красным шерстяным шарфом вокруг пояса. Кое-кто увидал это, и весть о том обежала всю усадьбу. Видимое дело, Макк опять серьезно занемог животом.

Всем нам как-то жутко стало, и старым и молодым; но сам Макк не жаловался, не выставлял на вид своих страданий; он только стал меньше кушать, а, когда баронесса осведомилась о его здоровье, равнодушно ответил:-- Просто маленькое ухудшение моей всегдашней желудочной болезни.

Прошло несколько дней; вся жизнь в Сирилунде как-то притихла; но Макк лишь не снимал своей красной повязки, а то выходил и стоял за конторкой по прежнему. Никакой беды пока не предвиделось, и все-таки у всех щемило сердце, а Гартвигсен отложил попечение насчет своей поездки в церковь.

Начался отъезд рыбаков на Лофотены, и Сирилундския суда готовились к отплытию. Страсть сколько хлопот было в эти дни: команда ожидала выдачи рыболовных снастей и провизии, шкиперам Свену Дозорному и Вилласу Приставному предстояло закончить снаряжение судов. И вдруг, однажды, контора опустела; Макк не явился; он слег в постель.

Какая сумятица поднялась во всей усадьбе и далеко вокруг! Гартвигсем был на своем месте; конечно, Гартвигсен был везде, где надо, но контора опустела! Все книги и счета, письма и депеши, заказы, цены на притраву и на соль - все это было для Гартвигсена тарабарщиной, и где-же было ему разобраться в ней! В каких местах в этом году ожидалось появление трески? Куда плыть судам? На конторке Макка всегда лежала куча депеш с нужными сведениями, и, согласно им, Макк ежегодно распределял свои суда по местам; но в этом году Макка не было. Гартвигсен прибег ко мне: не могу-ли я помочь ему разобрать одну депешу насчет притравы? В ней были какие-то числа и цены, но как понять ее - настоящая загадка!

Тут, однако, за Гартвигсеном пришел посланный от Макка позвать его к одру больного. Да, Макк был не такой человек, чтобы только валяться в постели, не думая о делах; напротив. - Позовите ко мне моего компаньона,-- сказал он,-- и пусть он захватит с собой все письма и депеши с моей конторки. - Он всегда и во всякое время оставался барином и хозяином. Гартвигсен отправился к Макку и узнал, как вести все счеты да разсчеты, чтобы остаться в барышах. Гартвигсен вернулся в контору преважный и стал разглагольствовать обо всем, что ему предстоит сделать да разсчитать. Но, наверное, многое было сделано им наугад; Гартвигсен смыслил в делах так мало; он был только богачом.

- Вот тут говорится насчет пустых мешков из-под муки, и дано им название "тара", а они попросту из холста; по каковски же это написано? - спросил он меня. И впрямь ему туго приходилось; извольте-ка то и дело бегать наверх к Макку спрашивать обо всем! - Хорошо, кабы мой компаньон скорее встал на ноги! - говорил он.

тому же Гартвигсену волей-неволей приходилось принимать участие в самой торговле в лавке: народ уже привык иметь дело с самим Гартвигсеном и больше ни с кем, смекая, что к нему обращаться выгоднее; получив отказ у приказчиков, все и шли к Гартвигсену, зная, что его не придется просить напрасно. И, правду сказать, он так трогательно и красиво разрешал всякия такия затруднения одним своим словечком. Придет какой-нибудь бедный рыбак со своей нуждой, и Гартвигсен скажет Стену Приказчику:-- Да, да, у человека семья; запиши на Б. Гартвича в его большую книгу! - вот чем всегда кончалос. А когда пришел Арон из Гопана, этот первоначальный хозяин драгоценных серебряных гор, Гартвигсен собственноручно похерил в книгах весь его старый долг и отпустил ему полное снаряжение для Лофотен даром. Этот же самый Арон слыл теперь между своими соседями за весьма состоятельного человека.

Макк все продолжал лежать в постели, худел, бледнел, и слабел. Позвали доктора, появились лекарства; одно давалось утром, другое вечером. Но Макк от них не поправлялся. Наконец, контора и все дела почти~что стали. Переполох и почти полное разстройство во всем Сирилунде!

Я зашел к Розе передать поклон от её родителей. Гартвигсен был дома. У нас и не вышло никакого особенного разговора, кроме того, что я заодно передал Розе привет от её комнатки в родном доме, от нот, которые она там оставила, и еще поклоны от девушек с пасторского двора. Она все выслушала и растрогалась, что, верно, объяснялось её положением.

- У супруги моей в голове всякие страхи,-- сказал Гартвигсен.-- Хорошо, кабы вы немножко потолковали с нею.

- Эдварда, верно, здорова? - спросила тогда Роза, чтобы свести разговор на другое.

Гартвигсен встал, немножко обиженный, и заявил:-- Что-же, я ведь только так, без всякого злого умысла сказал.-- Затем взял шапку и вышел.

Роза пошла за ним, и они еще поговорили немножко в сенях, а когда Роза вернулась обратно, глаза у нея были красные. Она сейчас же заговорила:

- Это просто от того, что... я никак не могу заставить его одеваться, как следует, в холодную погоду.

Молчание.

- Итак, могу передать вам привет от вашей комнатки в родном доме,-- сказал я.

- Да, да, спасибо, вы уж говорили.

- Я заходил туда каждый день... по нескольку раз в день и смотрел из вашего окна; оттуда виден весь двор. А раз я даже встал ночью и пошел туда.

Она быстро взглянула на меня и перебила:

- Нет, не начинайте же сызнова! Будьте умницей.

- Я и не буду начинать сызнова. Я хотел только взглянуть на то, на что падал ваш взор, если вам случалось проснуться ночью и выглянуть в окно: звездное небо, северное сияние и соседний двор.

- Это двор Моа.

- Да, Моа. Я раз был там.

- И хорошо сделали. Как поживает дочка? Ее зовут Антора; она такая хорошенькая.

- Да, хорошенькая. У нея ваши глаза. Я нарисовал ее и сказал, что хочу получить за свою картинку поцелуй. Она кивнула на это. Потом я побывал в Торпельвикене.

- А, так вы поцеловали Антору? - сказала Роза.

Губы у Розы слегка дрогнули, и она спросила:

- В глаза? Нет, я просто не знаю, как мне быть с вами! Вы все еще влюблены в меня?

- Да,-- ответил я.

- А потом вы побывали в Торпельвикене. Но там ведь никого нет. Одна Эдварда...

- Да, у нея ребенок от англичанина, сэра Гью Тревельяна. Славная, красивая она мать. Она меня накормила, напоила. И такая доверчивая,-- дала мне подержать ребенка, пока приготовляла для меня угощение. Ей самой стыдно было заставлять меня няньчиться,-- как она говорила; но это она напрасно; ребенок чудесный, крупный такой, красивый.

- А потом куда вы пошли?

- Когда я уходил, Эдварда сказала мне:-- Спасибо вам за то, что зашли ко мне в гости!

- Скажите пожалуйста!

- Да, подумайте! Она меня накормила, напоила, и она же меня благодарит! И еще дала мне подержать своего ребенка!

- А потом вы, верно, пошли к ленеману? Но там тоже никого.

- Да,-- сказал я,-- там тоже никого; да и нигде. Я ходил и туда, и сюда и нигде не нашел никого. Тогда я вернулся на пасторский двор. И на другой день вошел в вашу комнату и посмотрел из окна на все четыре стороны, где я накануне ходил, искал и никого не нашел.

- Но, милый мой, вы еще не везде побывали,-- сказала с улыбкой Роза.

- Я был и еще во многих местах.

- И все-таки никого не нашли?

- В сущности, нашел одну. Я ведь не искал себе невесты; я просто обходил окрестности, чтобы найти в кого влюбиться. И в одном доме я засиделся долго и чувствовал себя хорошо,-- у Эдварды в Торпельвикене.

Роза вся вспыхнула и возмущенно произнесла:

- Да вы совсем с ума сошли!

- Она оказалась не из камня,-- заметил я.

- Положим. Не из камня? Впрочем, у всякого свой вкус.

Увидишь! Та, первая твоя любовь, сама к тебе придет, ей не снести будет твоей "погибели", она захочет спасти тебя, отвлечь от края бездны. Порядочная женщина полна слепой вражды к непорядочной и готова зайти очень далеко, даже пожертвовать собою, чтобы только спасти тебя из рук недостойной".-- Вот что говорил Мункен Вендт; он сам испытал это на себе, и гордая фру Изелин из Оса была примером. О, Мункен Вендт был человек знающий.

Но что же из того? Я был из другого теста, чем Мункен Вендт, и тут опять дал маху. Роза занялась чем-то, но я видел, что она раздосадована и без нужды по нескольку раз обтирает пыль с клавесина. Идет на лад! - сказал я про себя.

И я думал подлить масла в огонь, продолжая расхваливать Эдварду из Торпельвикена:-- Да, она-то не камееная; еще поблагодарила меня за посещение.-- Но Роза уже смотрела равнодушно, перестала обтирать пыль и села.

- Да, вот представьте, мне так было хорошо у Эдварды из Торпельвикена! - прибавил я.

- Ну, хорошо, и слава Богу! - ответила Роза.-- Сами теперь видите, стоит вам побывать где-нибудь... увидеть других...

При этих словах я впился в Розу, как нищий, как осужденный. А она просияла всем лицом, верно, обрадованная перспективой избавиться от моей докучной любви, и сказала:

- Вот видите! Да, я отлично понимаю, что вы могли влюбиться в нее. Она такая добрая, милая. Отец мой говорил также, что она очень хорошо отвечала на конфирмации. Значит, она и способная, вдобавок.

- Да,-- только и мог проговорить я.

- Теперь вам надо почаще навещать ее; непременно. Вы ведь можете каждый раз останавливаться у моих родителей; они всегда будут вам рады.

- Ну вот, теперь я, по крайней мере, поболтал с вами и отвлек вас хоть на минуту от ваших собственных горестей.

По дороге домой я встретил Гартвигсена, возвращавшагося от Макка. Вид у него был крайне задумчивый.

- Компаньону моему все хуже, а не лучше,-- сказал он.-- Завтра суда наши отплывают, а мне же не разорваться; надо и в конторе быть, и везде. Хуже всего то, что оне просто житья не дают Макку в собственном доме; взяли теперь новую горничную...

Я уже знал про новую горничную, взятую на место Петрины, которой пора было замуж. Это баронесса добыла с помощью Иенса Папаши такую девушку с крайних шкер. Звали ее Маргаритой; она была и молода, и миловидна, но при всем том удивительно степенна и богобоязненна.

- На вениках! - изумился я.

- Да, видали вы таких сумасшедших? - сказал Гартвигсен.-- В лавке меня и ждала записка от Макка, чтобы я зашел к нему. Потому, скажу я вам, он не может обойтись без меня. Ну, я зашел к нему, а он и на человека больше не похож и говорит мне:-- Мне теперь нужен твой добрый совет, Гартвич! - Вы можете быть спокойны, не всякому-то скажет такия слова Макк Сирилундский; но без меня ему окончательно не обойтись. Я и говорю ему, что, как поистине он, а не кто другой, поднял меня однажды из праха, так и я, ежели ему нужен мой совет, всегда готов. Макк и рассказал мне про веники.-- Не бывать этому! - сразу сказал я.-- Белены оне объелись что-ли, эти бабы! - а Макк говорит опять:-- Спасибо! Я хотел услыхать слово разумного человека.-- И еще заговорил о том, что надобно ему найти средство выздороветь, стать опять на ноги.-- Не то,-- говорит,-- ежели я буду все лежать тут, мне только и останется думать без конца, не смыкая глаз по ночам, да начать спасать душу.

Тут Гартвигсен приостановился. Ему такая перемена в Макке показалась столь неестественною, что он даже глаза вытаращил от изумления.

- Вот так диво! - сказал я.

- Неужто-же нет на земле средства против живота? На кой чорт тогда нам доктора?

И вдруг, собрав всю свою крестьянски острую сообразительность, прибавил:-- Всем нам, я думаю, вдомек, что, коли такой работящий человек, как Макк, останется лежать в постели, то ему крышка. Его надо поставить на ноги.

- Да, вот в том-то вся и штука!

- Да, да,-- сказал Гартвигсен и двинулся дальше.-- Но я скажу: чем дать ему спасать душу, лежа на вениках, я лучше возьму да выкопаю ему его ванну!