Фауст (отрывок)
(Старая орфография)

Часть первая, сцена "Кабинетъ", стх. 221 - стх. 276

Часть первая, сцена "Вальпургская ночь" сп. 78 - стх. 117

Часть первая, сцена "Ночь" стх. 335 - стх. 431

Часть первая, сцена "Темница" стх. 161 - стх. 208

Часть первая, сцена "Комната Гретхенъ."

Песня Миньоны

ФАУСТЪ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Хочу я чувственностью жить

И ей залить огонь страстей мне сердце жгущихъ;

Пускай во мраке чаръ могучихъ,

Свершатся чудеса тобой;

Спеши низринуться со мной

Въ бушующее жизни море,

Случайностей безумныхъ въ ураганъ;

И пусть въ нихъ - наслажденье, горе,

Успехъ, несчастiе, действительность, обманъ

Сменяются другъ другомъ, какъ попало!

Мне деятельности малой - мало:

Мужаемъ духомъ мы - въ большой.

Безъ исключенiя, безъ меры - требуй смело!

Изъ благъ ты на-лету любое выбирай,

И чуть которое прельстить тебя съумело --

Бери, хватать лишь только успевай.

Ужь не о благахъ речь. Хочу тревогъ, волненiй;

Хочу мучительныхъ, не кроткихъ наслажденiй:

Позора, зависти живительныхъ досадъ;

Любви, чтобъ ревности въ ней были желчь и ядъ.

Отъ жажды исцелясь познанiй,

Пусть буду жертвой я всехъ золъ и всехъ страданiй.

Что людямъ всемъ въ уделъ дано,

То долженъ я узнать, то быть моимъ должно;

Хочу я, чтобъ мой духъ ничто не устрашало;

Чтобъ высь и глубь - чтобъ все ему доступнымъ стало;

Чтобъ онъ вместилъ въ себе все благо и все зло;

безгранично онъ распространился,

И съ человечествомъ всемъ - я одинъ сравнился,

И такъ бы съ нимъ и сокрушился.

Съ техъ поръ какъ этотъ я жую ломоть --

Прошли века; его жуетъ

Отъ колыбели до могилы

И человеческiй весь родъ:

И истощаются напрасно только силы*

Мне, духу верь: то все обширное - оно

Единому лишь Богу суждено.

Онъ - въ вечномъ свете пребываетъ;

Насъ - мракъ подземный окружаетъ;

Въ васъ - ночь меняется со днемъ!

Но я - хочу!

Не вдругъ.... повремени.... потомъ!

Ты знаешь - время мчится,

А дело длится.

Я думалъ мой советь тебя поукротилъ!

Но помогу тебе еще другимъ советомъ:

Ты бъ дружбу свелъ съ какимъ нибудь поэтомъ!

Пускай бы онъ въ эфиры воспарилъ,

И светозарною почтивъ тебя хвалою,

Возможными дарами наградилъ:

Льва мужествомъ, оленя быстротою,

И юга страстью огневой,

И севера терпеньемъ;

И пусть бы изумилъ тебя соединеньемъ

Душевной доблести съ душевной чернотой.

Пускай бы показалъ и большее искусство:

Тебя - въ комъ юное кипитъ и пышетъ чувство --

Но цифрамъ, старчески-разсудливо влюбилъ!

Но признаюсь, когда бъ и впрямь такое

Где было чудо неземное --

Я бъ Микрокозма далъ ему названье.

О, я несчастный! где жь мое призванье?

И кто же, кто же я такой,

Коль человечества венца не достигаю,

Къ которому души все силы устремляю?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Lass in den Tiefen der Sinnlichkeit

Uns glühende Leidenschaften stillen!

In undurchdrung'nen Zauberhüllen

Sei jedes Wunder gleich bereit!

Stürzen wir uns in das Rauschen der Zeit,

Ins Rollen der Begebenheit!

Gelingen und Verdruss,

Mit einander wechseln, wie es kann;

Nur rastlos belhätigt sich der Mann.

Euch ist kein Mass und Ziel gesetzt.

Beliebt's euch überall zu nasehen,

Im Fliehen etwas zu erhaschen,

Bekomm' euch wohl, was euch ergötzt.

Nur greift mir zu, und seyd nicht blöde!

Du hörest ja, von Freud' ist nicht die Rede.

Dem Taumel weih' ich mich, dem schmerzlichsten Genuss,

Verliebtem Hass, erquickendem Verdruss.

Mein Busen, der vom Wissensdrang geheilt ist,

Soll keinen Schmerzen künftig sich verschliessen,

Und was der ganzen Menschheit zugetheilt ist,

Will ich in meinem innern Selbst geniessen,

Mit meinem Geist das Höchst' und Tiefste greifen,

Ihr Wohl und Weh auf meinen Busen häufen,

Und wie sie selbst am End' auch ich zerscheitern.

О, glaube mir, der manche tausend Jahre

An dieser harten Speise kaut,

Dass von der Wiege bis zur Bahre

Kein Mensch den alten Sauerteig verdaut!

Glaub' unser einem, dieses Ganze

Ist nur für einen Gott gemacht!

Er findet sich in einem ew'gen Glanze,

Uns bat er in die Finsterniss gebracht,

Und euch taugt einzig Tag und Nacht.

Allein ich will!

Das lässt sich hören!

Doch vor einem ist mir bang;

Die Zeit ist kurz, die Kunst ist lang.

Ich dacht, ihr liesset euch belehren.

Associirt euch mit einem Poeten,

Und alle edlen Qualitäten

Auf euren Ehrenscheitel häufen:

Des Löwen Muth,

Des Hirsches Schnelligkeit,

Des Italieners feurig Blut,

Des Nordens Dankbarkeit!

Lasst ibn auch das Geheimniss finden,

Grossmuth und Arglist zu verbinden,

Und euch, mit warmen Jugendtrieben,

Auf einem Phne zu verlieben!

Möchte selbst solch einen Herren kennen;

Würd' ihn Herrn Mikrokosmus nennen.

Was bin ich denn, wenn es nicht möglich ist

Der Menschheit Krone zu erringen,

Nach der sich alle Sinne dringen?

Душевной доблести съ душевной чернотой.

Пускай бы показалъ и большее искусство:

Тебя - въ комъ юное кипитъ и пышетъ чувство --

Но признаюсь, когда бъ и впрямь такое

Где было чудо неземное --

Съ нимъ встретиться я бъ любопытенъ былъ!

Я бъ Микрокозма далъ ему названье.

О, я несчастный! где жь мое призванье?

И кто же, кто же я такой,

Коль человечества венца не достигаю,

Къ которому души все силы устремляю?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ФАУСТЪ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дай-ка руку, что бояться!

Вонъ, съ той горки, чуть подняться --

Виденъ ужь, въ огне, чертогъ,

Где духовъ подземныхъ богъ.

Здесь светъ печальный и туманный,

Какъ будто светъ денницы раннiй

Блуждаетъ среди скалъ, стремнинъ

И въ самой глубине пучинъ!

Здесь паръ какой-то надъ землею!

Здесь пахнетъ серой и смолою!

Изъ кущей, сквозь туманъ болотъ,

Я вижу пламенъ показался;

Вотъ тонкой онъ струей поднялся,

Вотъ онъ ключемъ могучимъ бьетъ.

Здесь - онъ на нити разделился.

По всей долине разлился;

Тамъ - въ токъ одинъ соединился

И вихремъ къ облакамъ взвился.

Горящимъ, огненнымъ дождемъ,

И золотымъ ее пескомъ,

Какъ глазу лишь обнять, устлали....

Но тамъ что? Посмотри, утесъ

Громадой всей своею, весь -

          Объятый пламенемъ пылаетъ!

Не правда ль, славно освещаетъ

Хозяинъ къ пиру свой чертогъ?

Что видишь - кто бъ то видеть могъ!

Но чую ведьмы подлетаютъ,

Съ гостьми на праздникъ поспешаютъ.

Уфъ! ураганъ завылъ какой!

Меня такъ въ спину и толкаетъ.

Держись! Не то вонъ будешь въ бездне той.--

Съ туманомъ ночной чернее сталъ мракъ;

Ты слышишь ли шумъ и рокотъ въ лесахъ?

Шнырянье совъ пробужденныхъ?

Скринъ той могучей опоры

Сводовъ вечно-зеленыхъ?

Сень ихъ къ земле приникаетъ

Съ шелестомъ, будто укоры;

Буря дебелые сучья ломаетъ;

Корчась, наружу лезутъ коренья:

Царствуетъ всюду хаосъ разрушенья!

Другъ черезъ друга все въ бездну несется;

Въ прахъ распадается самая бездна:

Въ воздухе гулъ раздается

Стопы и вой и шипенье!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

WALPURGISNACHT.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Fasse wacker meinen Zipfel!

Hier ist so ein Mittelgipfel,

Wo man mit Erstaunen sieht,

Wie im Berg der Mammon glüht

Wie seltsam glimmert durch die (künde

Ein morgenröthlicb trüber Schein!

Und selbst bis in die tiefen Schlünde

Des Abgrunds wittert er hinein.

Da steigt ein Dampf, da ziehen Schwaden,

Hier leuchtet Glutb aus Dunst und Flor,

Dann schleicht sie wie ein zarter Faden,

Dann bricht sie wie ein Quell hervor.

Hier schlingt sie eine ganze Strecke,

Mit hundert Adern, sich durchs Thal

Und hier in der gedrängten Ecke

Vereinzelt sie sich auf einmal.

Da sprühen Funken in der Nähe,

Wie ausgestreuter goldner Sand.

öhe

Entzündet sich die Felsenwand.

Erleuchtet nicht zu diesem Feste

Herr Mammon prächtig den Palast?

Ein Glück, dass du's gesehen hast;

Ich spüre schon die ungestümen Gäste.

Wie ras't die Windsbraut durch die Luft!

Mit welchen Schlägen trifft er meinen Nacken!

Du musst des Felsens alte Rippen packen;

Sonst stürzt sie dich hinab in dieser Schlünde Gruft.

Ein Nebel verdichtet die Nacht;

Höre, wie's durch die Wälder kracht!

Aufgescheucht fliegen die Eulen.

Hör'! es splittern die Säulen

Ewig grüner Paläste,

Girren und Brecheu der Aeste,

Der Stämme mächtiges Dröhnen,

ähnen!

Im fürchterlich verworrenen Falle

Ieber einander krachen sie alle,

Und durch die übertrümmerten Klüfte,

Zischen und heulen die Lüfte.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ЧАСТЬ 1.

СЦЕНА "НОЧЬ."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ солнцу здешнему скажи же ты - прости!

Безъ робости вели дверямъ темъ отворяться,

Въ которыя никто безъ робости нейдетъ.

Теперь-то та минута настаетъ,

Что можетъ человекъ смотреть на небо смело;

Отнюдь предъ бездной той не трепетать;

Которая напрасно умъ пугаетъ;

Спокойно въ тесныя врата вступать,

У коихъ адъ всемъ пламенемъ пылаетъ,

И этотъ шагъ последнiй предпринять

Съ невозмутимой, ясною душою,

Хотя бъ въ ничтожестве пропалъ онъ вместе съ нею!

Такъ выходи жь изъ ветхаго гнезда,

Давно забытый мной, бокалъ заветный!

На пиршествахъ отцовъ, въ былыя времена,

Переходя кругомъ, блисталъ ты такъ приветно

И гостя строгое развеселялъ чело.

Я помню также время то;

Когда бывало здесь пируемъ мы съ друзьями,

И каждый, взявъ тебя, предъ всеми объяснялъ

Замысловатую резьбу твою стихами,

И тутъ же, вмигъ тебя опорожнялъ.

Теперь я не займусь твоей резьбою,

Вотъ влага черная, составленная мною --

Ужь не сыскать другой хмельней!

Тебя я наливаю ей,

И съ торжествующей душою

Я изъ тебя последнiй тостъ мой пью,

И имъ приветствую всходящую зарю!

Славное хвалимъ

Мы Воскресенiе,

Ада плененiе,

Мiра спасенiе!

Хвалимъ и славимъ!

Какая песнь мой поражаетъ слухъ,

Грудь чувствомъ сладостнымъ мне наполняетъ

И съ силою необоримой, вдругъ

Отъ устъ моихъ бокалъ съ напиткомъ отклоняетъ?

Я слышу благовестъ! То наступаетъ часъ

Тотъ хоръ - то Ангеловъ небесный гласъ,

Въ ночь смерти и на месте погребенья,

Провозвестившiй всемъ спасенье!

Мы нардъ и ароматъ драгой

На Господа возлили;

Мы чистой пеленой

Святаго Мертвеца обвили;

Во гробе сложенъ здесь

Онъ верныхъ насъ руками.

Мы видимъ, гробъ предъ нами;

Но где жь Христосъ?... Христосъ воскресъ, воскресъI

Христосъ воскресе!

Все въ Немъ живущiе,

Все крестъ несущiе,

Въ царство грядущее

Дверь вамъ отверзъ Онъ!

Не мне васъ слышать Я - во прахе, грехъ одинъ!

Сердца бы кроткiя достойнее васъ были.

Заветъ - сынъ веры и любимый сынъ,

Во мне же веры, по несчастью, мало;

И въ область ту, отколь впервые для земли

"Спасенье" слово прозвучало,

Я не дерзаю мыслей вознести;

Но этотъ голосъ благовестный

Знакомъ мне съ самыхъ юныхъ летъ,

И къ жизни вновь меня влечетъ.

Въ то время поцелуй любви небесной

Въ святыне празднества ко мне слеталъ!

Съ какимъ тогда благоговеньемъ

Я раннiй благовестъ внималъ!

Молитва мне была чистейшимъ наслажденьемъ;

Непостижимому для самого себя,

Но сладкому я чувству предавался:

Спешилъ въ поля, въ леса, въ долины я;

Горячими слезами заливался,

Великiй праздникъ мне всегда провозвещалъ,

Что и весны съ нимъ праздникъ наставалъ,

И резвыхъ игръ и кроткихъ наслажденiй.

Всесильна память техъ мгновенiй!

Небесной песни звукъ съ восторгомъ слышу я:

Вновь льются слезы, вновь я твой, земля!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"NACHT."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ja, kehre nur der holden Erdensonne

Entschlossen deinen Rücken zu!

Vermesse dich die Pforten aufzureissen,

Vor denen jeder gern vorüber schleicht

Rier ist es Zeit, durch Thaten zu beweisen_K

Dass Manneswürde nicht der Götterhöhe weicht;

öhle nicht zu beben,

In der sich Phantasie zu eigner Qual verdammt;

Nach jenem Durchgang hinzustreben,

Um dessen engen Mund die ganze Hölle flammt;

Zu diesem Schritt sich heiter zu entschliessen,

Und wär' es mit Gefahr, ins Nichts dahin zu fliessen.

Nun komm herab, krystallne, reine Schale,

Hervor aus deinem alten Futerale,

An die ich viele Jahre nicht gedacht!

Du glänztest bei der Väter Freudenfeste,

Erheitertest die ernsten Gäste,

Wenn einer dich dem andern zugebracht.

Der vielen Bilder künstlich reiche Pracht.

Des Trinkers Pflicht, sie reimweis' zu erklären,

Auf einen Zug die Höhlung auszuleeren,

Erinnert mich an manche Jugendnacht;

Ich werde jetzt dich keinem Nachbarn reichen,

Ich werde meinen Witz auf deiner Kunst nicht zeigen;

Hier ist ein Saft, der eilig trunken macht,

Mit brauner Flulh erfüllt er deine Höhle;

ähle,

Der letzte Trunk sey nur, mit ganzer Seele,

Als festlich hoher Gruss, dem Morgen zugebracht!

Glockenklang und Chorgeaang.

Christ ist erstanden!

Freude dem Sterblichen,

Den die verderblichen,

Schleichenden, erblichen

Mängel umwanden.

Welch tiefes Summen, welch ein heller Ton

Zieht mit Gewalt daÿ Glas von meinem Munde?

Verkündiget ihr dumpfen Glocken schon

Des Osterfestes erste Feierstunde?

Ihr Chöre, singt ihr schon den tröstlichen Gesang,

Der einst, um Grabesnacht, von Engelslippen klang,

Gewissheit einem neuen Bunde?

Hatten wir Ihn gepflegt;

Wir, seine Treuen,

Hatten Ihn hingelegt;

Tücher und Binden

Reinlich umwanden wir;

Ach! und wir finden

Christ nicht mehr hier.

Christ ist erstanden

Selig der Liebende

Der die betrübende,

Heilsam' und übende

Prüfung bestanden.

Was sucht ihr, mächtig und gelind,

Ihr Himmelstöne, mich am Staube?

Klingt dort umher, wo weiche Menschen sind.

Die Botschaft hör' ich wohl, allein mir fehlt der Glaube;

Das Wunder ist des Glaubens liebstes Kind.

ären wag' ich nicht zu streben,

Woher die holde Nachricht tönt;

Und doch, an diesen Klang von Jugend an gewöhnt,

Ruft er auch jetzt zurück mich in das Leben.

Sonst stürzte sich der Himmelsliebe Kuss

An mich herab in ernster Sabbathstille;

Da klang so ahnungsvoll des Glockentones Fülle,

Und ein Gebet war brünstiger Genuss.

Ein unbegreiflich holdes Sehnen

Trieb mich durch Wald und Wiesen hinzugehn,

Und, unter tausend heissen Thränen,

Fühlt' ich mir eine Welt entstehn.

Liess Lied verkündigte der Jugend muntre Spiele,

Der Frühlingsfeier freies Glück;

Erinn'rung hält mich nun, mit kindlichem Gefühle,

Vom letzten, ernsten Schritt zurück.

O, tönet fort, ihr süssen Himmelslieder!

Die Thräne quillt, die Erde bat mich wieder!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ФАУСТЪ.

ЧАСТЬ I.

сцена "ТЕМНИЦА".

Стх. 16t. - стх. 208.

СЦЕНА "ТЕМНИЦА".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Намъ бы ту гору скорей миновать:

Тамъ на горе той. на камне сидитъ моя мать --

Всю меня дрожь принимаетъ --

Тамъ на горе той, на камне сидитъ моя мать;

Сидитъ, головой все качаетъ.

Закрыты глаза и молчитъ, все молчитъ:

Здесь какъ заснула, такъ ужь и спитъ.

Для счастья нашего когда-то засыпала,

Но время счастья - миновало!

Напрасны все мои мольбы и убежденья!

Не слушаю тебя и уношу съ собой!

Прочь, прочь!... Не потерплю обиды никакой!

На что такъ стиснулъ ты меня!....

Когда-то - я была твоя!

Душа моя! Взгляни, ужь день; ты погибаешь!

Да, мой последнiй день! Мне надо подъ венецъ!

А ты - хоть что и знаешь

Про Гретхенъ - ты молчи 1 Всему конецъ,

Конецъ печальный!

Гарланды нетъ венчальной!

Но ты на пиръ ко мне пожалуй --

Ты пиръ увидишь небывалый:

Гостей собралось тьма, но гости все молчатъ;

Толпы колышатся, какъ волны;

А тутъ колокола гудятъ!

Но вотъ и руки мне скрутили,

Ведутъ на смерть; ужь надо мной

Топоръ блеснулъ!.... Подъ сталью роковой,

Какъ я, все голову склонили....

Все стихло! мiръ безмолвствуетъ, какъ гробъ!

Ахъ, лучше бы на светъ мне не родиться!

Скорей! Пора наговориться!

Беда виситъ надъ головой,

А вы ведете толкъ пустой.

Еще лишь мигъ - и нетъ спасенья!

Ужь кони не стоятъ;

Грызутъ поводья и дрожатъ --

Копытами рвутъ землю съ нетерпенья;

Смотрите, разсвело!

Ахъ!... онъ.... тотъ самый! Вышли вонъ:

Какъ смелъ прiйти за мной - сюда въ святыню онъ?

Спасайся, умоляю.

Судъ Божiй! къ одному тебе я прибегаю.

Я брошу съ нею и тебя.

Отецъ Благiй! Спаси меня:

Сошли небесныя ты силы,

Чтобъ отъ враговъ и бедъ мне тутъ защитой были.

О, Гейнрихъ! Какъ же страшенъ ты!

Погибла!

Спасена!

Но ты - ты мой, иди!

Гейнрихъ! Гейнрихъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Wären wir nur den Berg vorbei!

Da sitzt meine Mutter auf einem Stein;

Es fasst mich kalt beim Schopfe!

Da sitzt meine Mutter auf einem Stein,

Und wackelt mit dem Kopfe;

Sie winkt nicht, sie hickt nicht, der Kopf ist ihr schwer;

Sie schlief so lange, sie wacht nicht mehr.

Sie schlief damit wir uns freuten.

Es waren glückliche Zeiten!

Hilft hier kein Flehen, hilft kein Sagen,

Lass mich! Nein, ich leide keine Gewalt,

Fasse mich nicht so mörderisch an!

Sonst hab' ich dir ja alles zu Lieb' gethan.

Der Tag graut! Liebchen I Liebchen!

Tag! Ja es wird Tag! der letzte Tag dringt herein;

Mein Hochzeittag sollt' es seyn!

Sag' niemand, dass du schon bei Gretchen warst.

Weh meinem Kranze! *

Es ist eben geschehn!

Wir werden uns Wiedersehn,

Aber nicht beim Tanze.

Die Menge drangt sich, man hört sie nicht.

Der Platz, die Gassen

Können sie nicht fassen.

Die Glocke ruft, das Stäbchen bricht.

Wie sie mich binden und packen!

ückt.

Schon zuckt nach jedem Nacken

Die Schärfe, die nach meinem zuckt.

Stumm liegt die Welt wie das Grab!

O, wär' ich nicht geboren!

Auf! oder ihr seyd verloren!

Unnützes Zagen, Zaudern und Plaudern!

Meine Pferde schaudern;

Der Morgen dämmert auf.

Was steigt ans dem Boden herauf?

Der! Der! Schick ihn fort!

Was will er an dem heiligen Ort!

Er will mich!

Du sollst leben!

Gericht Gottes! Dir hab' ich mich übergeben!

Komm! Komm! Ich lasse dich mit ihr im Stich.

Dein bin ich, Vater! Rette mich!

Ihr Engel, ihr heiligen Schaaren,

Lagert euch umher, mich zu bewahren!

Heinrich! Mir graut's vor dir.

Sie ist gerichtet!

Ist gerettet!

Her zu mir! (Verschwindet mit Faust)

Heinrich! Heinrich!

ЧАСТЬ I.

СЦЕНА "КОМНАТА ГРЕТХЕНЪ."

Ахъ, где мой покой?

Пропалъ онъ, покой мой --

Пропалъ навсегда!

Где милаго нетъ --

Не милъ мне и светъ

И жизнь опостыла:

Не жизнь, а могила!

И что со мной сталось,

Что съ беднымъ умомъ?

Въ немъ сбилось, смеша лосъ,

Пошло все вверхъ дномъ.

Ахъ, где мой покой?

Ахъ, что за тоска!

Пропалъ онъ, покой мой --

Пропалъ навсегда!

Въ окно ли гляжу я --

Его только жду;

Повсюду брожу я --

Его я ищу.

Какъ видъ благороденъ!

улыбка!

Всесиленъ въ немъ пламень очей;

Чаруетъ волшебство речей;

Онъ руку мне жалъ!...

Ахъ, какъ же онъ страстно,

Ахъ, какъ же онъ сладко

Меня цаловалъ!

Где, где мой покой?

И что за тоска!

Пропалъ онъ, покой мой --

Пропалъ навсегда!

Когда-то мне друга

Увидеть придется?

Душа къ нему рвется!...

Ахъ!... крепко бы къ сердцу

Я друга прижала,

И все бъ целовала,

И такъ въ поцелуяхъ

И жизнь бы скончала!

Meine Ruh ist hin,

Mein Herz ist schwer;

Ich finde sie nimmer

Und nimmermehr.

Wo ich ihn nicht hab'

Ist mir das Grab;

Die ganze Welt

Ist mir vergällt.

Mein armer Kopf

Ist mir verrückt,

Mein armer Sinn

Ist mir zerstückt.

Meine Ruh ist bin,

Mein Herz ist schwer:

Ich finde sie nimmer

Und nimmermehr.

Nach ihm nur schau*

Nach ihm nur geh'

Ich aus dem Haus.

Sein hoher Gang,

Sein' edle Gestalt,

Seines Mundes Lächeln,

Seiner Augen Gewalt,

Und seiner Rede

Zauberfluss,

Sein Händedruck,

Und ach! sein Kuss!

Meine Ruh ist hin,

Mein Herz ist schwer;

Ich finde sie nimmer

Und nimmermehr.

Mein Busen drängt

Sich nach ihm hin.

Ach, dürft' ich fassen

Und halten ihn!

Und küssen ihn,

An seinen Küssen

Vergehen sollt'!

ПЕСНЯ МИНЬОНЫ.

ВОЛЬФГАНГА ГЕТЕ.

Ты знаешь ли тотъ край желанный,

Край, где лимонъ въ лесахъ цвететъ;

Где рощи миртъ; где лавръ ростетъ,

Блеститъ сквозь темныхъ листьевъ сводъ,

Я дышетъ воздухъ сладострастно

Подъ синевою неба ясной --

Ты знаешь ли тотъ край?

Туда!

Летела бъ я, о, милый мой!

Ты знаешь ли край вдохновенный?...

Я помню тамъ великолепный домъ --

И много было залъ въ чертоге томъ --

Блестевшихъ золотомъ, украшенныхъ резьбою!

Въ нихъ статуй, дивной красоты,

И сжалились те статуи надъ мною: --

"Кто, кто тебя, дитя? - Скажи намъ - что съ тобою?"--

Туда! туда съ собой

Зову тебя, о, покровитель мой!

Ты знаешь ли те горы-великаны?...

По ихъ вершинамъ путь подъоблачный лежитъ,

Едва, едва его следитъ.

На дне ихъ безднъ еще живутъ драконы,

И съ громомъ съ ихъ высотъ утесъ стремится въ волны.

Те горы ты?

Туда бы намъ съ тобой!...

Тотъ горнiй путь - нашъ путь, отецъ ты мой!

* Миньоне, похищенной въ раннемъ детстве изъ отечества ея, Италiи - представляются, какъ во сне, воспоминанiя о ней.

Kennst du das Land, wo die Citronen bliihn,

Im dunkeln Laub die Gold-Orangen gluhn,

Ein sanfter Wind vom blauen Himmel weht,

Kennst du es wohl?

Dahin! Dahin

Möcht' ich mit dir, o, mein Geliebter ziehn.

Kennst du das Haus? Auf Säulen ruht sein Dach;

änzt der Saal, es schimmert das Gemach,

Und Marmorbilder stehn und sehn mich än: --

"Was hat man dir, du armes Kind, gethan?" --

Kennst du es wohl?

Dahin! Dahin

öcht' ich mit dir, o, mein Beschützer ziehn.

Kennst du den Berg und seinen Wolkensteg?

Das Maulthier sacht im Nebel seinen Weg;

In Höhlen wohnt der Drachen alte Brut;

Es stürzt der Fels und über ihn die Fluth.

Dahin! Dahin

Geht unser Weg! o, Vater, lass uns ziehn.