Эгмонт.
Действие второе

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ПЛОЩАДЬ В БРЮССЕЛЕ

Еттер и плотник идут вместе.

Плотник. Разве я этого не предсказывал? Уже восемь дней тому, как на сходке цеха я говорил, что тут крутая каша может завариться.

Еттер. А неужели правда, что они во Фландрии церкви разграбили?

Плотник. Полностью и церкви и часовни загубили. Одни голые стены оставили. Форменный сброд! И ведь это портит все наше хорошее дело. С самого начала ведь был уговор: в порядке и с твердостью заявить правительнице свои права. На том нам и следовало стоять. А теперь поговори-ка да соберись - ан выйдет, что мы с бунтовщиками заодно.

Еттер. Да, всякий сначала думает: "Что тебе свой нос вперед совать? Ведь от него близко и до шеи".

Плотник. Боюсь я, как шум-то пойдет по голытьбе да по черному народу; ему терять-то ведь нечего! Им это всего только предлог, на который и мы опереться можем, а стране от того прямая погибель.

Подходит Зуст.

Зуст. Здравствуйте, господа. Какие новости? Правда ли, будто иконоборцы устремляются прямо сюда?

Плотник. Здесь они ничего тронуть не посмеют.

Зуст. Заходил ко мне солдат купить табаку, я все у него выспросил.Правительница, хоть и остается достойной, мудрой женщиной, на этот раз потеряла голову. Должно быть, уж очень плохо дело, коли она без всякого стеснения прячется за своей охраной. В замке сильный гарнизон. Полагают даже, что она хочет бежать вон из города.

Плотник. Ей от нас не уйти! Присутствие ее защищает нас, и мы хотим доставить ей больше безопасности, чем ее подстриженные франты. И если она возьмет да закрепит за нами права наши да вольности, мы готовы ее на руках носить.

Подходит мыловар.

. Плохо дело! Дрянь дело! Беспокойно будет и скверно кончится. Остерегайтесь, сидите смирно, а то и вас за бунтовщиков примут.

Зуст. Видно, к нам из Греции семеро мудрецов являются.

Мыловар. Знаю, знаю много таких, что тайком держат руку кальвинистов, хулят епископов, короля не боятся. Однако настоящий верноподданный, правильный католик...

К ним присоединяется и слушает все больше и больше народу.

Фанзен подходит.

Фанзен. Помогай бог вам, господа! Что нового?

Плотник. С этим не спутывайтесь. А он - сущий негодяй.

Еттер. Не писарь ли это, что служит у доктора Витса?

Плотник. Он уже многих хозяев переменил. Сперва был он писарем, а как один за другим его патроны прогоняли его, то он теперь, наполовину плутовским манером, изловчается в ремесле нотариуса и адвоката, пьянчужка!

Сходится еще больше народу, стоят группами.

Фанзен. Раз вы собрались, шушукайтесь в одной куче... Так всегда полезно потолковать.

Зуст. И я так полагаю.

Фанзен

Зуст. Господин хороший! Вы бы так не выражались: мы королю присягали.

Фанзен. А король присягал нам? Не забудьте.

Еттер. Это стоит послушать! Выскажите свое суждение.

Несколько других. Этот, слышь-ка, дело понимает! Малый не промах!

Фанзен. Был у меня старик патрон, владелец пергаментов и грамот древнейших учреждений, всяких договоров и привилегий; у него же были редчайшие книги. В одном таком рукописании значилось все наше государственное устройство: как сперва нами, нидерландцами, правили особые свои князья, полностью по исконным правам, вольностям и обычаям; как предки наши воздавали князьям своим всяческое почтение, когда кто правил по положению, и как они немедля принимали предохранительные меры, чуть только тот хотел свернуть с прямого пути. Депутаты тут как тут уже стояли за ними, потому что у каждой провинции, какой она ни будь маленькой, были свои депутаты, свои земские чины.

Плотник. Полно молоть-то! Уж давно это известно! Всякому честному гражданину знакомо, сколько ему надобно, государственное устройство.

Еттер. Пусть говорит! Как-никак еще кое-что да узнаешь.

Зуст. Правильно!

Несколько голосов. Рассказывайте! Рассказывайте! Такое не каждый день слышишь.

Фанзен. Такие уж вы люди, мещане! Живете со дня на день и как приняли свое дело от родителей, так и предоставляете начальству проделывать с вами все, что ему заблагорассудится, не задумываетесь над происхождением существующего порядка, над историей, над правами правителя. А из-за такого нерадения и испанцы-то вам сеть на голову накинули.

Зуст. Кто об этом думает? Был бы кусок хлеба.

Еттер. Дьявольщина! Что ж давным-давно никто не выступил и ничего такого нам не сказал?

Фанзен. Вот я вам теперь говорю. Королю Испании выпала удача владеть одному нашими областями, но он не вправе в них расправляться иначе, чем это делали малые князья, которые в прежнее время владели ими в отдельности. Понимаете?

Еттер. Растолкуйте нам еще.

. Ведь это ясно как день. Не обязаны ли вас судить по вашему местному праву? А такое к чему поведет?

Один из горожан. Правильно!

Фанзен. Что ж - у брюссельца разве не другое право, чем у антверпенца? У антверпенца, чем у гентца? А такое к чему же приведет?

Другой горожанин. Ей-богу, верно!

Фанзен. А коли вы допустите, чтобы этак шло дальше, скоро с вами и по-другому расправятся. Чего нельзя было Карлу Смелому, Фридриху воителю, Карлу Пятому, то проделывает Филипп через бабку.

Зуст. Да, да. Старые князья тоже это пробовали.

Фанзен. Конечно! Только предки наши знали, как с ними сладить. Как недовольны владетелем, захватят этак у него сына и наследника да и держат у себя, а выпустят только на самых выгодных условиях. Да, люди были отцы наши! Знали свою пользу! Умели кое-что соображать и налаживать! Правильный народ! Оттого-то наши права так точны, наши вольности так обеспечены.

Мыловар. Что толкуете вы о вольностях?

Толпа. О вольностях наших! О привилегиях наших! Еще рассказывайте о наших привилегиях!

Фанзен. Мы, брабантцы, хотя и у прочих областей есть свои преимущества, мы особенно широко обеспечены. Это я все вычитал.

Зуст. Скажите же!

Еттер. Не мешайте слушать!

Горожанин

Фанзен. Во-первых, там писано: герцог Брабантский должен быть нам добрым и верным господином.

Зуст. Добрым? Так и написано?

Еттер. Верным? Подлинно ли так?

Фанзен. Так, как я вам говорю. Он обязался нам, как мы обязались ему. Второе - он не должен проявлять над нами никакого самовластия или произвола, ниже дать заметить, ниже заподозрить в каком бы ни было виде.

Еттер. Чудесно! Чудесно! Не проявлять.

Зуст. Ниже дать заметить.

Другой. Ниже заподозрить! Это - главная статья. Ниже кого-нибудь заподозрить в каком бы ни было виде.

Фанзен. Точными словами.

Еттер. Добудьте нам эту книгу!

Горожанин. Необходимо.

Другие. Книгу! Книгу!

Горожанин. Мы к правительнице пойдем с этой книгой.

. Вы должны ей речь говорить, господин доктор.

Мыловар. Эх вы, простофили!

Другой. Еще что-нибудь из книги из этой!

Мыловар. Я ему зубы в глотку забью, ежели он еще слово скажет!

Толпа. Посмотрим, кто его тронет! Скажите нам что-нибудь о вольностях! Есть у нас еще какие вольности?

Фанзен. Немало, и очень ценных, очень благодетельных. Там еще написано: владетель области не должен ни улучшать, ни умножать духовное сословие без согласия дворянства и депутатов! Обратите на это внимание! И не изменять управления областью.

Зуст. Да так ли это?

Фанзен. Я готов вам показать, как это черным по белому написано лет двести-триста назад.

Горожанин. И мы терпим новых епископов? Дворянство должно нас защитить! Мы спор затеем.

Другие. Не дадим инквизиции гнуть нас в бараний рог!

Фанзен. Вы сами виноваты.

Толпа

Фанзен. Братья ваши во Фландрии благое дело начали.

Мыловар. Пес ты эдакий! (Бьет его.)

Другие(сопротивляются и кричат). Да что ты? Испанец, что ли?

Горожанин. Что? Благородного человека?

Другой. Ученого?

Бросаются на мыловара.

Плотник. Ради господа бога успокойтесь!

Другие вмешиваются в свалку.

Граждане, что же это такое?

Мальчишки свистят, науськивают собак, швыряют камнями.

Горожане стоят и глазеют. Сбегается народ. Одни равнодушно проходят взад и вперед; иные отпускают всякие веселые шутки, кричат и ликуют.

Другие

Входит Эгмонт со свитой.

Эгмонт. Тихо! Тихо, граждане! Что здесь происходит? Спокойствие! Разойдитесь!

Плотник. Милостивый господин наш, вы как ангел небесный являетесь. Тишина! Не видите вы, что ли, граф Эгмонт? Привет графу Эгмонту!

Эгмонт. И здесь? Что у вас начинается? Гражданин на гражданина! Даже близость нашей царственной правительницы не останавливает этого безумия? Расходитесь, возвращайтесь к своим трудам. Плохой признак, если вы празднуете в будни. Что тут было?

Смятение постепенно затихает, все стоят вокруг него.

Плотник. Они дрались из-за своих вольностей.

Эгмонт. Которые так же легкомысленно разрушат. А кто вы такие? Мне кажется, вы люди добропорядочные.

Плотник. Стараемся быть такими.

Эгмонт. Ваше ремесло?

Плотник.Плотник и цеховой мастер.

Эгмонт

Зуст. Мелочной торговец.

Эгмонт. Вы?

Еттер. Портной.

Эгмонт. Вспоминаю. Вы шили ливреи для моих людей. Вас зовут Еттер.

Еттер. Великая милость, что вы мое имя помните.

Эгмонт. Я никого не забываю, с кем хоть раз виделся и говорил. Что до вас, граждане, то сохраняйте спокойствие - это все, что нужно. Вы на довольно плохом счету. Не сердите больше короля. Ведь в конце концов сила у него в руках. Порядочный гражданин, честным трудом зарабатывающий себе хлеб, везде находит столько свободы, сколько ему надобно.

Плотник. Сущая правда! В том и нужда наша. Эти дармоеды, пьяницы, лентяи, с разрешения вашей милости, - они препираются от нечего делать, да роются с голоду в разных вольностях, да врут, сколько влезет, любопытным и легковерным, да ради того, чтобы сорвать на кружку пива, затевают свары, которые делают несчастными многие тысячи людей. Им только этого и нужно. Мы крепко бережем наши дома и сундуки, а то они бы рады головешками нас вон повыгнать.

Эгмонт. Вы найдете всяческую поддержку! Принять меры, чтобы злу дать могучий отпор! Стойте твердо против чужого вероучения и не верьте, будто возмущением можно укрепить свои преимущества. И сидите по домам. Не допускайте себя и своих толпиться на улицах. Благоразумные люди много могут сделать.

Тем временем большая часть толпы разошлась.

Плотник. Спасибо, ваше сиятельство, за хорошее мнение!Все сделаем, что в наших силах.

Эгмонт уходит.

Что за милостивый господин. Истый нидерландец! Вот уж ничего испанского!

Еттер. Вот бы его нам в правители! За ним идешь с охотой.

Зуст. Это-то король не допустит. На все места он своих сажает.

Еттер

Плотник. Красивый господин!

Еттер. Да, шея его была бы хорошей поживой для палача!

Зуст. В своем ли ты уме? Что тебе в голову взбрело?

Еттер. Довольно глупо, что мысли такие находят! Так уж со мной бывает. Как увижу красивую да длинную шею, так сейчас против воли и подумаю: "А ловко ее рубить!" Проклятые эти казни! Не выходят они из головы. Когда мальчишки купаются и я вижу голую спину, сейчас же вспоминаю, как я видел их целые дюжины, когда их розгами пороли. Встретится пузатый человек - мне уже чудится, будто я вижу, как его поджаривают, посадивши на кол. Ночью во сне всего меня сводит. Ни часу спокойного нет. Всякое веселье, всякую шутку я скоро забываю. Страшные образы у меня словно во лбу выжжены.

ДОМ ЭГМОНТА

Секретарь(за столом с бумагами; в беспокойстве встает). Его все еще нет. А я жду уже два часа, с пером в руке, с бумагами перед собой. А я именно сегодня с такой охотой ушел бы вовремя. Ноги так сами и бегут. Едва сижу от нетерпения. И еще сказал мне, уходя: "Приходи же минута в минуту". А теперь не идет. Так много работы, раньше полуночи не справлюсь. Конечно, бывает, что и он кое на что глядит сквозь пальцы. А все-таки, по-моему, было бы лучше, когда бы он и был построже да отпускал бы в положенное время. Тогда бы можно было удобней располагать свои дела. От правительницы он уже два часа как вышел. Как знать, чем он отвлекся по пути.

Эгмонт входит.

Эгмонт. В каком положении дело?

Секретарь. Я готов, и три посланца ждут.

Эгмонт. Я довольно долго задержался. У тебя мрачный вид.

Секретарь. По вашему приказанию я жду уже давно. Вот бумаги.

Эгмонт

Секретарь. Изволите шутить.

Эгмонт. Нет, нет! Не стыдись. В тебе виден хороший вкус. Она красива, и я вполне одобряю, что в замке есть у тебя приятельница. Что пишут?

Секретарь. Есть разное, и мало отрадного.

Эгмонт. Хорошо, что радость у нас дома и нам не надо ждать ее со стороны. Много получено?

Секретарь. Достаточно, и три посланца ждут.

Эгмонт. Начни с самого важного.

Секретарь. Здесь все - важное.

Эгмонт. Ну, по порядку. Только скорей!

Секретарь. Капитан Бреда посылает донесение о том, что было потом в Генте и окрестностях. Восстание в большей части улеглось.

Эгмонт

Секретарь. Да. Еще кое-где прорывается.

Эгмонт. Уж избавь меня.

Секретарь. Взяты под стражу еще шестеро, которые возле Фервиха опрокинули изображение божией матери. Он просит распоряжения, вешать ли ему их, как прочих.

Эгмонт. Устал я от повешений. Пусть их высекут и отпустят.

Секретарь. В их числе две женщины. Должен ли он приказать и их высечь?

Эгмонт. Может сделать им словесное предостережение и отпустить на все четыре стороны.

Секретарь. Бринк из роты Бреды желает вступить в брак. Капитан высказывает надежду, что вы откажете ему в разрешении. "При отряде так много женщин, - пишет он, - что, когда мы выступим, будет вид не отряда на походе, а цыганского табора".

Эгмонт. Ну уж этому - куда ни шло! Молодой, красивый малый. Просил меня неотступно перед отъездом моим. А впредь больше не допускать, хоть и жалко мне: бедняки и без того замучились, а тут еще стану я запрещать лучшую их отраду!

Секретарь. Два человека вашей службы, Зетер и Гарт, совершили гнусное деяние над некой девицей, дочерью трактирщика. Они набросились на нее, когда кругом никого не было, и молодая девушка не была в силах от них оборониться.

Эгмонт на приданое.

Секретарь. Один из чужестранных проповедников тайно пробирался через Комин и был обнаружен. Он клятвенно уверяет, что пробирался во Францию. Согласно приказу он должен быть обезглавлен.

Эгмонт. Следует без шума доставить его на границу и предупредить, что второй раз он так не уйдет.

Секретарь. Письмо от вашего управителя. Он пишет: приход мал, и на этой неделе он мог бы выслать положенную сумму с большим трудом; возмущение внесло во все дела величайшую путаницу.

Эгмонт. Деньги должны быть доставлены. Как их собрать - его дело.

Секретарь. Он обещает сделать все для него возможное и в конце концов предлагает подать жалобу на Раймонда, который так давно вам должен, и просить об его аресте.

Эгмонт. Да ведь он обещал заплатить.

Секретарь. В последний раз он сам определил срок в две недели.

Эгмонт. Ну, пускай ему дадут еще две недели - и уж тогда пусть принимает против него крутые меры.

Секретарь. Как вам угодно. Но тут не несостоятельность, а злонамеренность. Он, верно, возьмется за ум, когда увидит, что вы с ним не шутите. Дальше говорит управитель, что предполагает удержать двухнедельную получку со старых солдат, вдов и некоторых других, которым вы благоволите давать пенсионы; пока что можно таким образом выйти из затруднения. Они бы как-нибудь устроили свои дела.

Эгмонт

Секретарь. Где же тогда прикажете ему достать эти деньги?

Эгмонт. Пускай сам над этим подумает, это ему уже сказано в последнем письме.

Секретарь. Потому он и сообщает эти свои предположения.

Эгмонт. Они не годятся. Он должен поразмыслить над какими-нибудь другими способами. Он должен делать предложения приемлемые, а главное, должен денег добыть.

Секретарь. Письмо графа Оливы я опять подложил к текущим делам. Простите, что вам о нем напоминаю. Старый вельможа не в пример прочим достоин подробного ответа. Вы желали сами писать к нему. Правда, он любит вас как отец.

Эгмонт.Все никак не соберусь. В числе многого ненавистного самое ненавистное для меня - писанье. Ты так хорошо воспроизводишь мой почерк. Напиши от моего имени. Я ожидаю принца Оранского. Никак не соберусь, а мне бы самому хотелось, чтобы на его мнительность ответить ему чем-нибудь истинно успокоительным.

Секретарь. Скажите мне хотя бы в общих чертах ваше суждение. А я уж изложу ответ и вам его представлю. Он так должен быть написан, чтобы даже любой суд признал его за ваш собственноручный.

Эгмонт. Подай мне письмо. (Заглянув в него.) Добрый, почтенный старик! Неужели ты и в юности своей был так же осмотрителен? Разве ты никогда не поднимался на крепостной вал? Или в сражении ты оставался там, где советует благоразумие, - позади? О заботливая преданность! Он хочет мне жизни и счастия, а не чувствует, что тот уже мертвец, кто живет ради своего безопасного благополучия. Напиши ему, что он может не тревожиться. Я действую, как должен; уж буду беречь себя. Свой вес при дворе пусть обращает он мне на пользу и пусть будет уверен в моей совершенной благодарности.

Секретарь. И дальше ничего? Ах, он ждет большего!

Эгмонт в чем мое счастье, и я не променяю его на безопасный склеп мертвеца. Ведь у меня в жилах для испанского способа жизни нет ни единой капли крови, и нисколько мне не весело приспособлять свои шаги к новому придворному кадансу. Затем ли я живу, чтобы только раздумывать над жизнью? Что же, я не должен наслаждаться настоящим мгновением, чтобы быть уверенным в следующем? И снова его истощать заботами и хандрою?

Секретарь. Прошу вас, принц, не будьте столь суровы и жестоки к этому прекрасному человеку! Вы обычно так благожелательны ко всем. Скажите ему хоть одно приятное слово, которое бы успокоило благородного вашего друга. Смотрите, как он заботлив, как чутко он к вам подходит!

Эгмонт. И все-таки всегда подходит именно с этой стороны. Он знает издавна, как ненавистны мне увещания. Они только с толку сбивают без всякой пользы. Ну, если бы я был лунатик и с опасностью для жизни прогуливался по самой верхушке домовой крыши, дружеским ли делом было бы позвать меня по имени, предостеречь, разбудить и убить? Предоставьте всякому идти своим путем. Он сам сумеет себя охранить.

Секретарь. Вам свойственно не заботиться о себе, но кто знает вас и любит...

Эгмонт(глядя в письмо). Вот он снова принимается за старые сказки, которыми мы тешили друг друга как-то вечером в легком задоре хмельного кружка и которые потом со всякими выводами и доводами трепали и перетолковывали по всему королевству. Еще того лучше. Мы распорядились вышить на рукавах наших лакеев разные дурацкие колпаки да шутовские капюшоны, а после заменить все эти нелепые украшения пучком стрел; такой символ еще опаснее для всех тех, кто хотел бы находить тайный смысл там, где никакой тайны нет. В веселую минуту мы предприняли и проделали до конца всевозможные глупости; и по нашей вине целое дворянское сборище с нищенскими торбами и выдуманными прозвищами воззвало к королю в насмешливо униженных выражениях о его долге. Наша вина - но что же из этого следует? Неужели масляничная шутка - государственная измена? Или завидны наши пестрые лохмотья, которыми юношеский задор и свежее воображение вздумают обвешать жалкую наготу нашей жизни? Что толку смотреть на жизнь чересчур сурово? Если утро не будит нас для новых радостей, а вечером не остается надежды еще на какое-нибудь веселье, тогда стоит ли одеваться и раздеваться? Для того ли сегодня мне светит солнце, чтоб я обсуждал, что было вчера? Чтобы загадывать и завязывать то, чего угадать и связать невозможно, - судьбу грядущего дня? Уволь меня от этих умозрений. Оставим их школьникам и придворным. Пускай думают и выдумывают, блуждают и пресмыкаются, добираются, куда могут, и добиваются, чего могут. Если ты можешь из всего этого чем-нибудь воспользоваться - так, чтобы письмо твое не выросло в книгу, - я очень доволен. Доброму старику все кажется слишком важным. Так жмет сильнее еще раз нам руку друг, долго ее державший, перед тем как выпустить ее.

Секретарь. Извините меня. У пешехода кружится голова, когда он видит, как мимо вихрем проносится всадник.

Эгмонт. Дитя, дитя - и только! Словно гонимые незримыми духами, проносятся солнечные кони времени с легкой колесницей судьбы нашей, нам остается только, смело схватив, крепко держать вожжи и тут от камня, там от обрыва прочь направлять колеса. Куда летим - кто знает? И едва ли вспоминает, откуда!

Секретарь. Граф! Граф!

Эгмонт. Я высоко стою. Могу и должен подняться еще выше. Чувствую в себе надежду, мужество и силу. Еще я не достиг вершины своего возрастания. И стоя на ней в положенный срок, хочу стоять крепко, безбоязненно. А суждено мне пасть - так пусть удар грома, порыв вихря или собственный неверный шаг низвергнут меня в глубину, там пусть лежу со многими тысячами. Я никогда не избегал бросить кровавый жребий с добрыми боевыми товарищами ради малого выигрыша: не скряжничать же мне, когда дело идет о целом сокровище свободной жизни!

Секретарь. Граф! Даже вы сами не знаете, какие слова говорите! Подкрепи вас бог!

Эгмонт Передай ей мой привет. Осведомься, в каком состоянии правительница. Ей, по-видимому, нездоровится, хоть она и не показывает этого.

Секретарь уходит.

Входит принц Оранский.

Эгмонт. Здравствуйте, Оранский. Вы, кажется, не в духе?

Принц Оранский. Что вы скажете о нашей беседе с правительницей?

Эгмонт. Я не нашел в приеме, нам ею оказанном, ничего незаурядного. Мне случалось видеть ее такою не раз. Она, кажется, не совсем здорова.

Принц Оранский. Вы не заметили, что она держалась более замкнуто? Сперва она хотела спокойно одобрить наш образ действий в отношении нового народного возмущения; затем она заметила, что эти события рисуются в каком-то ложном свете, и тут уж перевела разговор на свою привычную тему о том, что ее заботливое, доброе отношение, ее дружелюбие к нам, нидерландцам, никогда не было достаточно признано и слишком поверхностно толковалось, что никакие шаги не приводят к желанным для нее следствиям, что она даже устает, наконец, а король должен решиться на другие мероприятия. Ведь вы это слышали?

Эгмонт. Не все. Я тем временем размышлял о чем-то другом. Добрый Оранский, она - женщина, а им постоянно хочется, чтобы все покорно сгибалось под их сладостным ярмом, чтобы каждый Геркулес снимал львиную шкуру и увеличивал собою бабий двор повелительницы, чтобы в силу их миролюбия волнение, охватывающее народ, натиск мощных соперников друг на друга - все умиротворялось одним дружелюбным словом, и самые непримиримые стихии сливались бы у ног их в кротком согласии. Такова их природная склонность. И раз она не в силах достигнуть этого, ей нет другого пути, как сделаться капризной, жаловаться на неблагодарность, на неразумность и пугать грядущими ужасами да грозить, что она собирается уйти.

Принц Оранский. А вы не полагаете, что на этот раз она приведет угрозу в исполнение?

Эгмонт. Ни в коем случае! Сколько раз уже на моих глазах она готова была уехать. Да и куда же ей отправиться? Тут она регентша, королева. Ты думаешь, она согласится коротать жалкие дни при дворе своего брата или поехать в Италию и там барахтаться в старинных семейственных дрязгах?

Принц Оранский. Ее считали неспособной на такую решимость, потому что здесь наблюдали, как она медлила, как она отменяла свои решения; а ведь как-никак все от нее зависит: новые обстоятельства понуждают ее к решению, которое так длительно затягивалось. Ну, а если бы она ушла? И если бы король прислал другого?

. Что ж, тот явился бы и, конечно, нашел бы чем заняться. Он бы явился с широкими планами, проектами и затеями, с намерением поставить все на правильный путь, подчинить своей власти и не выпускать из рук; и начал бы заниматься сегодня одной мелочью, завтра другой, а послезавтра встретил бы какое-нибудь препятствие и месяц истратил бы на новые планы, другой - на неудовольствия из-за неправильно проведенных мер, полгода - на заботы всего только об одной какой-нибудь области страны. И будет у него уходить время, кружиться голова, а дела идти, как прежде, своим порядком, так что он, вместо того чтобы переплывать далекие моря по задуманному направлению, будет готов бога благодарить, только бы в этой буре не разбить своего корабля о скалы!

Принц Оранский. Ну, а если все-таки насоветуют королю сделать попытку?

Эгмонт. В каком роде?

Принц Оранский. Посмотреть, как бы обошлось туловище без головы.

Эгмонт. Каким образом?

Принц Оранский.Эгмонт, уже много лет мне гнетет сердце создавшееся вокруг нас положение вещей. Я стою все время как бы над шахматной доской и ни одного хода противника не считаю маловажным. И как досужие люди с величайшей старательностью доискиваются тайн природы, так я считаю первой заботой, обязанностью каждого князя - проникнуть в воззрения и намерения всех партий. У меня есть основания страшиться взрыва. Король долго и последовательно действовал на определенных основаниях; теперь он видит, что этим путем ни к чему не придет: не весьма ли вероятно, что он попытается достичь той же цели другим путем?

Эгмонт. Я этого не думаю. Когда человек состарился и так много испытал и ему ясно, что в мире никогда не достигнешь порядка, тогда в конце концов он доходит до точки.

Принц Оранский. Одного он еще не попробовал.

Эгмонт. Чего?

Принц Оранский

Эгмонт. Как многие уже давно боялись этого! Тут нечего стараться.

Принц Оранский. Однако старались. Я все больше подозревал это и наконец уверился.

Эгмонт. А есть ли у короля слуги вернее нас?

Принц Оранский. Мы служим ему на свой лад и между нами можем признаться, что мы отлично умеем соразмерять права короля и свои.

Эгмонт. Да кто этого не делает? Мы ему подвластны и послушны, как подобает.

Принц Оранский. А если бы он счел себя вправе на большее и назвал бы нарушением верности то, что мы именуем соблюдением своих прав?

Эгмонт. Мы сможем отстоять себя. Пусть он созовет рыцарей Руна, и мы потребуем, чтобы нас рассудили.

Принц Оранский. А как быть в случае приговора до разбирательства? Или наказания до приговора?

Эгмонт. Это было бы беззаконие, до какого Филипп никогда не унизится, и безумие, на которое я не считаю способным ни его, ни его советников.

Принц Оранский

Эгмонт. Нет, Оранский, это немыслимо. Кто мог бы осмелиться наложить на нас руку? Наш арест был бы пропащим и бесплодным делом. Нет, у них не хватит решимости вздернуть так высоко стяг тирании! Дуновение ветра, которое разнесло бы такое известие по стране, раздуло бы вместе с тем чудовищное пламя. И какого бы исхода они хотели? Судить и приговорить своей властью король не может, а решились ли бы они предательски посягнуть на нашу жизнь? Они не могут этого захотеть. Грозный союз объединил бы тогда народ в одно мгновение. И бурно бы проявилась тогда ненависть и вечное отвращение к самому имени Испании!

Принц Оранский. Пламя бушевало бы тогда над нашими могилами, и кровь друзей наших лилась бы напрасной искупительной жертвой. Оставь меня думать по-моему,Эгмонт!

Эгмонт. Но как же они будут действовать?

Принц Оранский.Альба на пути к нам.

Эгмонт. Не может быть!

Принц Оранский. Это мне известно.

Эгмонт.Правительница, очевидно, ничего не знала.

Принц Оранский. Тем более я в этом уверен.Правительница ему уступит место. Мне известна его кровожадность, а он ведет с собою войско.

Эгмонт. Снова придавить провинции гнетом?Народу будет невыносимо тяжко.

Принц Оранский

Эгмонт. Нет! Нет!

Принц Оранский. Идем, каждый в свою область! Укрепимся там. С открытого насилия он не начнет.

Эгмонт. Но обязаны ли мы его приветствовать, когда он явится?

Принц Оранский. Помедлим.

Эгмонт. А если он при своем приезде именем короля нас потребует?

Принц Оранский. Поищем отговорок.

Эгмонт. А если будет принуждать?

Принц Оранский. Начнем приводить оправдания.

Эгмонт. А если будет настаивать?

Принц Оранский

Эгмонт. И война объявлена, и мы изменники! Оранский, не давай мудрствованию соблазнить тебя! Знаю, ты не можешь паддаться страху. Обдумай этот шаг.

Принц Оранский. Я обдумал.

Эгмонт. Обдумай, какую вину берешь ты на себя, если заблуждаешься! Вину губительнейшей войны, какая только опустошила когда-либо какую бы то ни было страну. Отказом своим ты подашь сигнал, который сразу призывает к оружию все провинции, который оправдывает всякую бесчеловечность, а для нее Испания искони жадно выискивала только предлога. То самое, что мы так долго, с таким трудом умиротворяли, единым мановением вновь возбудишь ты к ужаснейшему смятению. Подумай о городах, о дворцах, о народе, о торговле, о земледелии, промыслах! И представь себе опустошение и убийство! Спокойно может видеть солдат на поле битвы, как возле него падают его товарищи; но мимо тебя вниз по реке будут проплывать тела простых обывателей, детей, девушек, а ты, ошеломленный, тут стоишь и сам уже не знаешь: чью свободу защищаешь ты, если тонут те, за кого ты поднял оружие? И каково все это будет тебе, когда ты вынужден будешь безмолвно себе признаться: "Ими я воспользовался, чтобы сохранить свою безопасность".

Принц Оранский. Мы не просто люди, сами по себе,Эгмонт. Нам подобает жертвовать собой для тысяч людей, но нам же подобает и щадить себя ради тысяч.

Эгмонт. Кто щадит себя, должен сделаться самому себе подозрителен.

Принц Оранский. Кто себя знает, тот без опасений может наступать и подаваться назад.

Эгмонт. Беда, которой ты боишься, неизбежна при таком образе действия.

Принц Оранский. Мудро и мужественно неизбежной беде идти прямо навстречу.

Эгмонт. При такой великой опасности учитывается и самая слабая надежда.

Принц Оранский

Эгмонт. Разве милость короля уж такая зыбкая почва?

Принц Оранский. Не такая уж зыбкая, но скользкая.

Эгмонт. Боже мой, к нему несправедливо относятся! Для меня невыносимо, что о нем думают недостойное! Он сын Карла и не способен ни на что низкое.

Принц Оранский. Короли не делают ничего низкого.

Эгмонт. Его надо научиться понимать.

Принц Оранский. Как раз это понимание учит нас не дожидаться опасного опыта.

Эгмонт. Никакой опыт не опасен, если на него хватит отваги.

Принц Оранский. Ты раздражен,Эгмонт.

Эгмонт. Я должен смотреть своими глазами.

Принц Оранский Может быть, этот дракон откажется от добычи, если не сможет проглотить нас обоих сразу. Авось он помешкает, чтобы свой умысел надежнее выполнить, а ты тем временем авось разглядишь положение вещей в его подлинном виде. Только уж тогда скорей, скорей! Спасайся, спасайся! Прости! Не допусти, чтобы хоть что-нибудь ускользнуло от твоего внимания: сколько войск он с собой приведет, какими способами займет он город, в какой мере власть удержится за правительницей, насколько решительны окажутся друзья твои. Извести меня...Эгмонт.

Эгмонт. В чем дело?

Принц Оранский(схватывая его за руки). Дай убедить тебя! Иди со мной!

Эгмонт. Как? Ты плачешь, Оранский?

Принц Оранский. И мужчине не стыдно оплакивать погибшего.

Эгмонт. Ты воображаешь, будто я погиб?

Принц Оранский. Ты погиб? Подумай! Тебе остается кратчайший срок. Прости! (Уходит.)

Эгмонт(один). Чтобы мысли другого человека - и могли так влиять на нас! Мне никогда этого в голову не приходило. А этот человек переносит в меня всю свою тревогу. Прочь! Это чужая капля в крови моей. Извергни ее, здоровая природа! А смыть со лба моего морщины раздумья - на это есть у меня благое средство.