Эгмонт.
Действие третье

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ДВОРЕЦ ПРАВИТЕЛЬНИЦЫ

Маргарита Пармская. Это мне следовало ожидать. Ах, когда жизнь проводишь в заботе и работе и только их видишь впереди, думаешь постоянно, что делаешь едва ли не больше возможного; а кто наблюдает издали и повелевает, тот полагает, будто только возможного требует. О, эти короли! Я бы никак не подумала, что это может так меня расстроить. Повелевать так прекрасно! А отрекаться? Не знаю, как смог это сделать отец, но я тоже хочу.

Макьявель появляется в глубине.

Правительница. Подойдите ближе,Макьявель. Я здесь раздумываю над письмом брата.

Макьявель. Смею ли осведомиться, о чем оно?

Правительница. Столько же нежной заботливости обо мне, сколько попечительности о своих владениях. Он превозносит стойкость, старание и верность, с какими я в этой стране до сих пор стояла на страже прав его величества. Он сожалеет, что необузданный народ так много доставляет мне тревоги. Он в глубине моей прозорливости так безусловно уверен, мудростью моего образа действий так исключительно удовлетворен, что, кажется, я готова сказать: письмо написано слишком хорошо, - даже для короля, не только для брата.

Макьявель. Уже не впервые он свидетельствует вам справедливое свое удовольствие.

Правительница. Но впервые является в ораторском обличий.

Макьявель. Я не понимаю вас.

Правительница. Но поймете. После этого приступа он переходит к мысли: без солдат, без небольшой армии я всегда буду здесь изображать печальную фигуру! Мы неправильно поступили, говорит он, когда склонились на жалобы жителей и вывели свои войска из провинций. Он полагает, что гарнизон, отягчая горожанину затылок, своим весом мешает ему делать большие скачки.

Макьявель. Это значило бы привести умы в крайнее раздражение.

. Король полагает, однако, - ты слышишь? - он полагает, что дельный генерал - этакий, чтоб не принимал никаких резонов, очень скоро сумел бы управиться с народом и дворянством, с горожанами и мужиками, и в силу этого шлет сюда с крепким войском герцога Альбу.

Макьявель. Альбу?

Правительница. Ты изумляешься?

Макьявель. Вы говорите - шлет. Верно, запрашивает, не может ли послать?

Правительница. Король не запрашивает, он шлет.

Макьявель. Итак, вы будете иметь к вашим услугам искусного военачальника.

Правительница. К моим услугам? Высказывайся с полной откровенностью,Макьявель!

Макьявель. Я не хотел бы упреждать вас.

Правительница. А я хотела бы притвориться. Мне это больно, очень больно. Я бы предпочла, чтобы лучше брат сказал мне все, как думает, чем подписывать формальные послания, сочиняемые статс-секретарем.

Макьявель. Не должно ли было предвидеть?

Правительница с метлой в руке. Ах, я живо представляю их себе, словно король и его совет вытканы на этих шпалерах.

Макьявель. Настолько ярко?

Правительница. До малейшей черточки. В их числе есть порядочные люди. Честный Родриг - человек бывалый и знающий меру, который на залетает высоко, но все-таки ничего не упустит; прямодушный Алонсо, усердный Френеда, твердый Лас Варгас и еще несколько человек, которые всякий раз идут заодно с благонамеренной стороной совета, когда она восторжествует. Однако там же сидит меднолобый толедец, со своими ввалившимися глазами и горящим взором, да ворчит сквозь зубы о женской снисходительности, о несвоевременной сговорчивости да о том, что на объезженных лошадях женщины могут хорошо ездить, а сами они плохие наездницы - и другие подобные шутки, которые мне, бывало, приходилось выслушивать от почтенных политиков.

Макьявель. Вы сумели выбрать чудесную палитру красок для своей картины.

Правительница. Однако признайтесь,Макьявель, что во всех оттенках, - по крайней мере, тех, какими я могла пользоваться в своей живописи, - нет другого такого желто-бурого, желчно-черного тона, как в окраске лица Альбы и как та краска, которой он малюет. Всякий в его глазах богохульник и оскорбитель величества, потому что по этой статье можно их всех немедленно колесовать, сажать на кол, четвертовать и сжигать. То благо, какое я здесь совершала, издали, очевидно, представляется прямо ничем, уже из-за того одного, что это - благо. И вот он придирается ко всякой пустой вспышке, уже миновавшей, вспоминает всякое возбуждение, уже утихшее, и перед взорами короля оказывается такая бездна мятежей, восстаний, безумств, что ему представляется, будто здесь поедают друг друга, а между тем мимолетная выходка грубой толпы у нас давным-давно забыта. Тут начинает он питать искреннюю ненависть к бедным этим людям; они кажутся отвратительными, как звери, как чудовища, и вот он уже поглядывает, как бы пустить в ход огонь и меч, и воображает, что таким способом возможно обуздывать людей.

Макьявель. Вы слишком горячитесь, думается мне, вы слишком переоцениваете положение дела. Разве вы не остаетесь правительницей?

Правительница. Я уже знаю. Он явится с инструкцией - у меня достаточно долгий государственный опыт, чтобы знать, как человека вытесняют, не отнимая у него его положения. Прежде всего он привезет наказ, который будет неясен и уклончив; он будет его толковать распространительно, потому что сила за ним. А если я буду жаловаться, он сошлется на тайный наказ: если я захочу видеть этот наказ, он начнет водить меня вокруг да около; если я буду настаивать, он покажет мне бумагу, в которой содержится что-нибудь совершенно иное; а если я на этом не успокоюсь, будет отвечать не иначе как на прежние мои слова. Тем временем он станет делать то, чего я опасаюсь, и далеко откладывать в сторону то, чего я желаю.

Макьявель. Я хотел бы, я мог бы вам возразить.

Правительница. Возбуждение, которое я старалась успокоить с невыразимым терпением, он снова раззадорит своей жестокостью. Я увижу, как на моих же глазах гибнет мое дело, и мне же еще придется расплачиваться за его грех.

Макьявель. Повремените, ваше высочество.

Правительница. У меня еще достаточно власти над собой, чтобы оставаться спокойной. Пусть он является. Я самым мирным образом уступлю ему место, раньше чем он меня вытеснит.

. Так поспешно - и такой ответственный шаг?

Правительница. С большим трудом, чем тебе кажется. Кто привык повелевать, для кого стало обычным, что в его руке лежат каждый день судьбы тысяч, тот сходит с трона словно в гроб. Но лучше умереть, чем подобием призрака оставаться среди живых, чем из пустой видимости стараться удерживать за собой место, которое от тебя же унаследовал другой и уже владеет им и пользуется.

ЖИЛИЩЕ КЛЕРХЕН

Клерхен.Мать.

Мать. Этакой любви, как у Бракенбурга, я никогда не видывала; мне думалось, что разве только в сказаниях о героях такая бывает.

Клерхен(ходит по комнате взад и вперед, еле слышно напевая).

Счастье душа

Познает лишь любя.

Мать. Он догадывается об отношениях твоих с Эгмонтом. А думается мне, что, кабы стала ты с ним немножко поласковей, он бы, если б ты захотела, все-таки женился бы на тебе.

Клерхен(поет).

Вольно,

И больно,

И скорбь хороша.

Биться,

Томиться,

Страданьем дыша.

Звездно ликуя,

Счастье душа

Познает лишь любя.

Мать. Брось свою колыбельную песню!

Клерхен. Не хулите ее: в ней скрыта сила. Не раз убаюкивала я ею одно большое дитя.

Мать. Видно, у тебя и в мыслях ничего нет помимо любви твоей. Ради нее одной как бы только не позабыть тебе обо всем на свете! Ведь ты должна, говорю тебе, дорожить Бракенбургом. Он еще, глядишь, тебя счастливой может сделать.

Клерхен. Он?

Мать. Да, он! Придет еще время! Вы, дети, совсем вперед не глядите, нас, опытных людей, и слушать не хотите. И юности и любви прекрасной - всему конец приходит, и настает пора, когда бога благодарить приходится, ежели хоть какой-нибудь угол тебе достанется.

Клерхен(вздрагивает, смолкает и вскрикивает). Матушка! Оставьте! Пусть время придет, как смерть придет. Страшно думать о нем наперед. А когда придет! Если мы должны... тогда... придется... как можем!Эгмонт, мне тебя лишиться! (В слезах.) Нет, невозможно, невозможно!

Входит Эгмонт в кавалерийском плаще, в шляпе, надвинутой на лицо.

Эгмонт.Клерхен!

Клерхен(испускает крик, отступает).Эгмонт! (Подбегает к нему.)Эгмонт! (Обнимает его и приникает к нему.) Ты добрый, милый, любимый мой! Пришел? Здесь?

Эгмонт. Здравствуйте, матушка!

Мать. Дай бог вам здоровья, благородный господин! Дочка моя прямо тоской изошла, что так долго не бывали. День целый о вас только и говорила и песни пела.

Эгмонт. А поужинать мне не дадите ли?

Мать

Клерхен. Конечно! Не беспокойтесь, матушка: я уже все устроила, кое-чего припасла. Не выдавайте меня, матушка!

Мать. Плоховато.

Клерхен. Уж подождите! Я вот что думаю: когда он со мной, мне нисколечко есть не хочется, так, верно, и у него не должно быть большого аппетита, когда я возле него.

Эгмонт. Ты так думаешь?

Клерхен топает ногой и с негодованием отворачивается.

Что ты?

Клерхен. Как вы нынче холодны! Еще ни разу меня не поцеловали. Зачем руки в плащ запеленали, как новорожденного младенца? Ни воину, ни возлюбленному не годится, чтобы руки были спеленаты.

Эгмонт. Как когда, милая, как когда? Если воин подстерегает врага и хочет как-нибудь взять его хитростью, тогда он собирается с силами, берет сам себя в руки и подготовляет свой натиск до конца. А возлюбленный...

Мать. Не желаете ли присесть? Расположиться поудобнее? Мне нужно в кухню.Клерхен ни о чем не думает, когда вы здесь. Уж вы не взыщите.

Эгмонт. Радушие ваше - лучшая приправа.

Мать уходит.

Клерхен. А чем же тогда окажется любовь моя?

. Чем только захочешь!

Клерхен. Найдите ей сравнение, если в вас сердце есть.

Эгмонт. Вот, прежде всего... (Сбрасывает плащ и оказывается в роскошной одежде.)

Клерхен. Ай-ай-ай!

Эгмонт. Теперь у меня руки развязаны. (Обнимает ее.)

Клерхен. Оставьте! Вы на себе что-нибудь испортите. (Отступает.) Какая роскошь! До вас, такого, я прямо не осмеливаюсь дотронуться.

Эгмонт. Довольна? Я тебе обещал как-нибудь явиться в испанском наряде.

Клерхен. Последнее время я уже этого у вас не просила. Думала, вы не хотите. Ах, и Золотое Руно!

Эгмонт. Вот ты и видишь его.

Клерхен. Тебе император его на шею надел?

Эгмонт рыцарей.

Клерхен. О, ты мог бы позволить всему свету судить тебя! Бархат что за красота! А позумент! А шитье! Не знаешь, на что смотреть.

Эгмонт. Можешь досыта насмотреться.

Клерхен. И Золотое Руно! Вы рассказывали мне его историю и говорили, что это - знак всего великого и неоцененного, что можно заслужить и снискать усилиями и старанием. Это - великая ценность. Я могу сравнить ее с любовью твоей. Как раз так я у сердца ношу ее, а после...

Эгмонт. Что хочешь ты сказать?

Клерхен. После - вовсе не похоже.

Эгмонт. Как так?

Клерхен. Я снискала ее не трудом и стараниями, я ничем не заслужила ее.

Эгмонт. В любви бывает иначе. Потому ты и заслужила ее, что никак не искала. И вообще только те люди обыкновенно и приобретают ее, которые за ней не гонятся.

Клерхен. Не по себе ли ты так об этом судишь? Не на себе ли сделал ты это гордое наблюдение? Ты, всем народом любимый?

Эгмонт. Когда бы я для него хоть что-нибудь сделал! Когда бы мог делать! Его добрая воля - любить меня.

. Ты сегодня, вероятно, был у правительницы?

Эгмонт. Да, у нее.

Клерхен. Вы с ней хороши!

Эгмонт. Иногда кажется, что так. Мы друг с другом любезны и предупредительны.

Клерхен. А по душе?

Эгмонт. Я к ней очень хорошо отношусь. У каждого свои цели. Это делу не вредит. Она превосходная женщина, знает своих слуг и могла бы видеть вещи достаточно глубоко, не будь она в то же время недоверчива. Я доставляю ей немало беспокойства, потому что за моими действиями она ищет постоянно каких-то тайн, а никаких тайн у меня нет.

Клерхен. Совсем никаких?

Эгмонт. Ну вот! Нельзя же кое-чего и не утаивать. Всякое вино с течением времени осаждает на дно бочек винный камень. А все-таки еще лучшее для нее развлечение - принц Оранский, и всегда новая задача. Она вбила себе в голову, что в нем постоянно имеется что-нибудь таинственное. И вот она то и дело по лбу его разгадывает его мысли, а по походке - направление его пути!

Клерхен. А она притворяется?

Эгмонт.Правительница... и ты спрашиваешь?

Клерхен

Эгмонт. Не больше и не меньше, чем в каждом, кто хочет достигнуть своих целей.

Клерхен. Мне бы не найти своего места на свете. А ведь в ней мужской дух, она не такая женщина, как мы, швеи да стряпухи. Великая, отважная, сильная!

Эгмонт

Клерхен. Как так?

Эгмонт. А у нее ведь усики над верхней губой и иногда припадки подагры. Настоящая амазонка!

. Величественная женщина! Я бы боялась явиться перед ней.

Эгмонт. А ведь ты неробкого десятка. Это был бы не страх, а только девическое смущение.

Клерхен

Я понимаю тебя, милая девушка! Смело подыми глаза. (Целует ей глаза.)

Клерхен. Дай помолчать! Дай мне так держать тебя! Дай мне смотреть в глаза твои!Все в них находить: отраду и надежду, радость и печаль. (Обнимает его и смотрит на него.) Скажи мне! Я не понимаю! Ты Эгмонт?Граф Эгмонт? Великий Эгмонт, которому так удивляются, о котором в газетах пишут? За которого горой стоят провинции?

Эгмонт

Клерхен. Как?

Эгмонт. Видишь ли,Клерхен... Дай мне сесть. (Садится. Она становится перед ним на колени на скамеечку, кладет руки на его колени и смотрит на него.) Тот Эгмонт- угрюмый, жестокий, холодный,Эгмонт, который должен замыкаться в себе, то так, то этак менять свое лицо, который истерзан, непризнан, запутан, в то время как люди считают его веселым и радостным; любим народом, который не знает, чего хочет; почитаем до небес, превознесен толпой, с которой нечего делать; окружен друзьями, на которых не смеет положиться; подстерегаем людьми, которые всеми способами стараются стать ему поперек дороги в работе и заботе, часто без пользы, почти всегда без награды. О, не заставляй меня рассказывать, как ему живется, каково у него на душе! А этот,Клерхен, - спокойный, открытый, счастливый и понятый самым лучшим сердцем, которое и он знает до конца и с переполняющей душу любовью и верой прижимает к своему. (Обнимает ее.) Это твой Эгмонт!

. Так дай мне умереть! Для меня нет радости на свете помимо тебя!