Дом о семи шпилях.
Часть первая.
Глава III. Первый покупщик

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дом о семи шпилях. Часть первая. Глава III. Первый покупщик (старая орфография)

ГЛАВА III.
ПЕРВЫЙ ПОКУПЩИК.

Мисс Гепзиба Пинчон сидела в дубовом кресле, закрыв лицо руками и предавшись сердечному унынию, которое испытал на себе едва ли не каждый, кто только решался на важное, но сомнительное предприятие. Вдруг она была потрясена громким, резким и нестройным звоном колокольчика. Лэди встала, бледная как мертвец при пеньи петуха: она была заколдованный дух, повиновавшийся звонку, как талисману. Колокольчик этот - говоря просто - был прикреплен таким образом, что стальная пружина заставляла его звенеть и докладывать во внутренния области дома о приходе покупщика. Неприятный голосок его (раздавшийся теперь впервые, может быть, с того времени, как париконосный предшественник Гепзибы оставил торговлю) пробудил в каждом нерве её тела отзывное и тревожное сотрясение. Кризис её наступил! первый покупщик отворил дверь!

Не давая себе времени для другой мысли, она бросилась в лавочку. Бледная, глядящая дико, с отчаянием в приемах и выражении лица, пристально всматриваясь и, разумеется, хмурясь, она представляла фигуру, которая, но видимому, скорее ожидала встретить вора, вломившагося в дом, нежели готова была стоять улыбаясь за конторкою и продавать мелочные товары за медные деньги. В самом деле, покупатель обыкновенный убежал бы от нея в ту же минуту. Но в бедном старом сердце Гепзибы не было ничего ожесточенного; в эту минуту она не питала в душе никакого горького чувства к свету вообще или к какому нибудь мужчине или женщине в особенности. Она желала всем добра, но вместе с тем желала бы разстаться со всеми на веки и лежать в тихой могиле.

Между тем новоприбывший стоял в лавочке. Явясь прямо с утренняго света, он как будто внес с собой в лапочку часть его оживляющого действия. Это был стройный молодой человек двадцати-одного или двух лет, с важным и задумчивым, черезчур для его лет, выражением лица, но вместе и с признаками юношеской живости и силы. Свойства эти проявлялись не только физически в его манерах и движениях, но высказались почти в ту же минуту и в его характере. Темная борода, не слишком мягкая, окаймляла его подбородок, не закрывая его совсем; при этом он носил небольшие усы, и эти природные украшения очень шли к его смуглому, резко очертанному лицу. Что касается до его наряда, то он был как нельзя проще: летний пальто-мешок из дешевой и обыкновенной материи, узкие клетчатые панталоны и соломенная шляпа, вовсе непохожая на щегольскую. Весь этот костюм он мог купить себе на толкучем рынке; но он казался джентльменом - если только он имел на то какое-нибудь притязание - по своему замечательно чистому и тонкому белью.

Он встретил нахмуренный взгляд старой Геззибы, по видимому, без всякого испуга, как человек, знакомый уже с ним и знавший его незлобие.

-- А, милая мисс Пинчон! сказал дагерротипщикь - потому что это был упомянутый нами единственный жилец семшпильного дома: - я очень рад, что вы не покинули своего доброго намерения. Я зашел для того только, чтоб пожелать вам от души успеха и узнать, не могу ли я помочь вам в ваших дальнейших приготовлениях.

Люди, находящиеся в затруднительных и горестных обстоятельствах или в раздоре со светом, способны выносить самое жестокое обращение и может быть черпать в нем новые силы; но они тотчас уступают самому простому выражению истинного участия. Так было и с бедной Гепзибой. Когда она увидела улыбку молодого человека, которая на его задумчивом лице засияла с особенною ясностью, и услышала ласковый его голос, она сперва засмеялась истерическим хохотом, а потом начала плакать.

-- Ах, мистер Гольгрев! сказала она, лишь только получила способность говорить: - я никогда в этом не успею! никогда, никогда, никогда! Я бы желала лучше не существовать и лежать в старом фамильном нашем склепе вместе с моими предками! с моим отцом и матерью, с моими сестрами! да, и с моим братом, для которого было бы приятнее видеть меня там, чем здесь! Свет слишком холоден и жосток, а я слишком стара, слишком безсильна, слишком безпомощна!

-- Поверьте мне, мисс Гепзиба, сказал молодой человек спокойно: - что эти чувства перестанут смущать вас, лишь только вы сделаете первый успех в вашем предприятии. Теперь они неизбежны: вы появились на свет из вашего долгого затворничества и населяете мир мечтательными фигурами; но погодите - вы скоро увидите, что оне так же неестественны, как великаны и людоеды в детских повестях. Для меня поразительнее всего в жизни то, что все в нем теряет свое кажущееся свойство, при первом действительном нашем прикосновении. Так будет и с вашими страшилищами.

-- Но я женщина! сказала жалобно мисс Гепзиба: - я хотела сказать: лэди, но это уже не воротится.

-- Так и не будем толковать об этом! отвечал артист. - Забудьте прошедшее. Для вас будет лучше. Я говорю с вами откровенно, милая моя мисс Пинчон: мы ведь друзья? И считаю этот день одним из счастливейших в вашей жизни. Сегодня кончилась одна эпоха и начинается другая. До сих пор живая кровь постепенно охлаждалась в ваших жилах от сиденья в одиночестве, в очарованном кругу, между тем как мир сражался с той или иной необходимостью. Теперь же у вас проявилось здравое усилие к достижению полезной цели, теперь вы сознательно приготовляете свои силы - как бы оне ни были слабы - к деятельности. Это уже успех, успех для всякого, кто только будет иметь с вами дело! Позвольте же мне иметь удовольствие быть первым нашим покупщиком. Я хочу прогуляться по морскому берегу, пока ворочусь в свою комнату и примусь за злоупотребление благословенных лучей солнца, которые рисуют для меня человеческия лица. С меня довольно будет на завтрак нескольких вот таких сухарей, размоченных в воде. Что стоит полдюжина?

-- Позвольте мне не отвечать на это! сказала Гепзиба, с приемом старинной величавости, которому меланхолическая улыбка придала некоторую грацию. - Она вручила ему сухари и отказалась от платы. - Женщина из дома Пинчонон, сказала она: ни в каком случае не должна под своей кровлею принимать денег за кусок хлеба от своего единственного друга!

Гольгрев вышел, оставя ее не с таким тягостным, как прежде, расположением чувств. Скоро, однакожь, они опять приняли прежнее состояние. С биением сердца, она прислушивалась к шагам ранних прохожих, которые стали появляться на улице чаще. Раз или два шаги как будто останавливались; незнакомые люди или соседи, должно быть, разсматривали игрушки и мелкие товары, размещенные на окне лавочки Гепзибы. Она страдала: во первых, от подавлявшого ее стыда, что посторонние и недоброжелательные глаза имеют право смотреть в её окно, а во вторых, от мысли, что окно не было убрано так искусно, ни так заманчиво, как могло бы быть. Ей казалось, что все счастье или несчастье её лавочки зависело от выставки разных вещей или от замены лучшим яблоком другого, которое было в пятнах; и вот она принималась переставлять свои товары, но тут же находила, что от этой перестановки дело становилось хуже прежнего: она не замечала, что это происходило только от её нервозного расположения и от мнительности, которая все представляет в неблагоприятном виде.

Между тем у самой двери встретились между собой двое мастеровых, как можно было заключить по грубым голосам их. Поговорив немного о своих делах, один из них заметил окно лавочки и сообщил об этом другому.

-- Посмотри-ка! вскричал он: - что ты об этом скажешь? И в Пинчоновой улице завелась торговля!

-- Да, да! признаюсь, штука! воскликнул другой. - В старом пинчоновом доме и под Пинчоновым вязом! Кто бы этого ожидал? Старая девица Пинчон завела мелочную лавочку!

-- А как ты думаешь, Диксей? пойдет у нея дело на лад? сказал его приятель. - По моему, это не слишком выгодное место. Тут сейчас за углом есть другая лавочка.

-- Пойдет ли? вскричал Диксей, с таким выражением, как будто трудно было допустить и мысль об этом. - Куда ей! Она такая странная! я видал ее, как работал у нея в саду прошлым летом. Всякий испугается, если только вздумает торговаться с нею. То есть, я тебе говорю, просто нет мочи! Она ужасно хмурится, есть ли, нет ли за что, - так, из одной злости.

-- Чтожь за беда? заметил другой человек. - И я тоже скажу - куда ей! Держать мелочную лавочку не так-то легко: тут надобно хлопотать с толком, не то, что в ином прочем месте. Это я знаю по своему карману. Жена моя держала мелочную лавку три месяца, да, вместо барыша, и получила пять долларов убытку!

-- Плохо дело! отвечал Диксей таким тоном, по которому было видно, что приятели потрясли друг друга за руку: - плохо дело!

о её нахмуренном взгляде имело для нея ужасную важность: с образа её вдруг спала обманчивая оболочка которою естественно покрывало его собственное её себялюбие, и он представился ей в таком виде, что у ней не хватало духу смотреть на него. Она была странно поражена неблагоприятным впечатлением, какое произвела открытая ею лавочка - предмет такого трепетного для нея интереса - на публику, в лице этих двух ближайших её представителей. Они только взглянули на нее в окно, молвили слова два мимоходом, засмеялись и, без сомнения, позабыли о ней прежде, чем повернули за угол. Предсказание неудачи, сделанное на основании опыта, пало на её полу-мертвую надежду так тяжело, как падает земля на гроб, опущенный в могилу. Жена этого человека пробовала тот же промысел и понесла убытки. Как же может - затворница в течение половины всей жизни, совершенно неопытная в житейских делах - как может она мечтать об успехе, когда простолюдинка, расторопная, деятельная, бойкая уроженка Новой Англии, потеряла пять долларов на своих мелочных товарах! Успех представлялся ей невозможностью, а надежда на него - нелепым самообольщением.

Какой-то злобный дух, употребляя все усилия, чтоб обморочить Гепзибу, развернул перед её воображением род панорамы, представляющей большой торговый город, населенный купцами. Какое множество великолепных лавок! Колониальные товары, игрушечные лавки, магазины материй, с своими огромными стеклами, с великолепными полками с правильною сортировкою товаров, посредством которых состояние ростет ежеминутно, и эти благородные зеркала в глубине каждого магазина, удвояющия богатство их в прозрачной глубине своей! И в то время, когда с одной стороны улицы виден был ей этот роскошный рынок, со множеством раздушенных и лоснящихся купцов, улыбающихся, смеющихся, кланяющихся и меряющих материи, - с другой представлялся мрачный Дом о Семи Шпилях, с устарелым окном лавочки под выступом верхняго этажа, и сама она в платье из плотной шолковой материи, за конторкою, хмурящаяся на проходящих мимо людей! Этот разительный контраст неотступно носился у нея перед глазами, как самое красноречивое выражение невзгоды, при которой она решилась бороться с нуждою за свое существование. Успеха? нелепость! Она никогда больше не станет ожидать его! Дом её будет покрыт вечною мглою, в то время, когда другие дома будут сиять в лучах солнца, ни одна нога не переступит через её порог, ни одна рука не решится отворить дверь!

Но в ту самую минуту, как она так думала, над её головой зазвенел колокольчик, точно силою какого-то колдовства. Сердце старой лэди как бы прикреплено было к той же самой стальной пружине, потому что и оно было резко потрясено несколько раз сряду, вторя звукам колокольчика. Дверь начала отворяться, хотя сквозь окно в ней не было заметно на наружной стороне никакой человеческой фигуры. Несмотря на то, Гепзиба всматривалась пристально, со сложенными руками.

"Господи, помоги мне! - воззвала она мысленно - испытание мое наступило!"

Дверь, повертывавшаяся с трудом на своих скрипучих заржавленных петлях, уступила наконец усилию входившого, и перед Гепзибой явился толстый мальчуган с красными, как яблоко, щеками. Он был одет в бедные лохмотья (что, как казалось, происходило скорее от беззаботности матери, чем от убожества отца). На нем был какой-то синий балахон, очень широкие и короткие штаны, башмаки с протоптанными каблуками и изношенная соломенная шляпа, сквозь дыры которой пробивались его курчавые волосы. Книжка и небольшая аспидная доска под мышкой показывали, что он был на дороге в школу. Он смотрел несколько мгновений на Гепзибу, как сделал бы и более взрослый покупщик, не зная, что ему думать о трагической позе и сурово нахмуренных бровях, с которыми она в него всматривалась.

-- Что ты, дитя мое, сказала она, ободрясь при виде столь неопасной особы: - что тебе надобно?

-- Вот этого Джим-Кро, что на окне, отвечал мальчуган, держа в руке медную монету и указывая на пряничную фигуру, которая ему приглянулась, когда он плелся по улице в свою школу: - того, что с целыми ногами.

Гепзиба вытянула свою худую руку и, доставь фигуру с окна, отдала покупщику.

тебе Джим-Кро.

Ребенок, выпучив на нее глаза, при этой неожиданной щедрости, которой он никогда еще не испытывал в мелочных лавочках, взял пряничного человека и отправился своей дорогою. Но едва очутился на тротуаре, как уже голова Джим-Кро была у него во рту. Так как он не позаботился притворить за собой дверь, то Гепзиба должна была сделать это сама, при чем не обошлось без нескольких сердитых замечаний о несносности молодого народа и в особенности мальчишек. Она тотчас поставила другого представителя славного Джим-Кро на окно как снова зазвенел громко колокольчик опять отворилась дверь, с характеристическим своим скрипом и дребезжаньем. и опять показался тот же самый дюжий мальчуган, который не больше двух минуть назад оставил лапочку. Крошки и краска от пиршества, которое он себе только что задал, были видны, как нельзя явственное, вокруг его рта.

-- Что тебе еще надо? спросила новая лавочница с сильным нетерпением: - ты воротился затворить дверь, что ли?

-- Нет, отвечал мальчуган, указывая на фигуру, которая только что была выставлена в окне. - Дайте мне вон этого другого Джим-Кро.

-- Хорошо, возьми, сказала Гепзиба. доставая пряник; но, видя что этот нахальный покупщик не оставит ее в покое, пока у нея в лавочке будут пряничные фигурки, она отвела в сторону свою протянутую руку испросила: - где же деньги?

тою жь дорогой, что и первого.

Новая торговка опустила первую свою выручку в денежный ящик. Дело совершилось. Теперь, Гепзиба ты уже не лэди: ты - просто Гепзиба Пинчон, заброшенная старая девушка, содержательница мелочной лавочки!

И однакожь, даже в то время, когда она обращала, с некоторым тщеславием, в голове своей такия мысли, в сердце её поселилась какая-то тишина. Безпокойство и мрачные предчувствия, которые мучили ее во сне и во время дневных грез, с самого того времени, как новый план жизни утвердился в уме её, теперь исчезли совершенно. Правда, она все еще чувствовала новость своего положения, но уже без волнения и страху. От времени до времени душа её испытывала даже что-то похожее на радость. Ото происходило от укрепляющого дыхания свежого наружного воздуха, после однообразного затворничества. Так живительна деятельность! так дивна сила, которой мы часто сами в себе не чувствуем! Душевный жар, которого давно уже не знала Гепзиба, возродился в ней в момент кризиса, когда она впервые протянула руки, чтобы спасти себя. Небольшая медная монета школьника - несмотря на то, что была истерта службою, какую она служила там и сям по свету - обратилась в благодетельный талисман, заслуживавший того, чтобы его оправить в золото и носить на груди. Талисман этот был так же могуществен и, может быть одарен таким же существенным влиянием, как и гальваническое кольцо! Во всяком случае, Гепзиба была обязана незаметному его действию переменою, какую она чувствовала в теле и в душе, - тем более, что он внушил ей энергию позавтракать, при чем она, для поддержания своей бодрости, подлила лишнюю ложечку крепительной влаги в свой черный чай.

Первый день её нового быта не прошел, впрочем, без нескольких промежутков в этой возрождающейся силе. Когда миновало первое возбуждение к деятельности, апатия прежней её жизни угрожала овладеть Гепзибою снова. Так густые массы облаков часто помрачают небо, распространяя повсюду серый полу-свет; наконец, перед наступлением ночи, он на время уступает яркому сиянию солнца; но завистливые тучи постоянно стремятся закрыть небесную лазурь своими мутными массами.

До наступления полудня, от времени до времени появлялись новые покупщики, но очень редко и в некоторых случаях - надо сказать - без удовольствия и для себя, и для Гепзибы; в ящик тоже не слишком много опущено было денег. Маленькая девочка; посланная матерью купить бумажных ниток известного цвета, взяла и моток, который близорукой старой лэди показался совершенно тем, какой был нужен, но скоро прибежала назад с сердитым наказом от матери, что нитки не того цвета и притом совсем гнилы. Потом приходила бледная, измученная трудами женщина, еще не старая, но с суровым выражением лица и уже с проседью в волосах, наподобие серебристых лент, - одна из тех нежных от природы женщин, в которых вы тотчас узнаете страдалицу от нищеты и семейных огорчений. Ей нужно было несколько фунтов муки. Гепзиба молча отказалась от её платы и дала ей лучшую меру муки, нежели еслиб взяла деньги. Скоро после того явился мужчина в синем бумажном пальто, очень засаленном, и купил трубку, наполнив всю лавочку сильным запахом спиртуозных напитков, который не только вылетал на воздух в горячем его дыхании, но струился изо всего его тела, подобно горючему газу. Гепзиба подумала не муж ли это изнуренной трудами женщины. Он спросил папушу табаку, но как она не позаботилась обзавестись этим товаром, то её грубый покупщик бросил на пол купленную им трубку и вышел из лавочки, бормоча какие-то слова, выражавшия, конечно, брань. Гепзиба подняла к небу глаза.

дверь настеж, а двое, выходя, хлопнули ею так, что колокольчик разъиграл настоящий дуэт с нервами Гепзибы. Однажды в лавочку ворвалась круглая, хлопотливая и раскрасневшаяся от кухонного огня служанка из соседняго дома, нетерпеливо спрашивая дрозжей, и когда бедная лэди, с холодною робостью, объявила ей, что она дрозжей не держит, бойкая кухарка не задумалась прочитать ей наставление:

-- Мелочная лавочка без дрозжей! лепетала она: - да это настоящая невидальщина! Слыхано ли дело? Ну, не подняться же вашему тесту, как и моему сегодня. Лучше сейчас закройте лавочку.

-- Да, да, отвечала с глубоким вздохом Гепзиба: - это едва ли не было бы лучше.

Кроме этих неприятных случаев, щекотливость бедной Гепзибы была поражена фамильярным, если даже не грубым, тоном, с каким к ней обращались покупатели. Они считали себя не только равными ей, но даже её покровителями и старшими. Гепзиба безсознательно льстила себя надеждою, что особа её будет отличена каким нибудь особенным названием, которое бы выражало почтение к ней, или по крайней мере, что это почтение будет высказываться молчаливо. Но, с другой стороны, ничто не мучило ее так жестоко, как черезчур резкое выражение этого почтения. Нескольким покупщикам, слишком щедрым на участие, она отвечала очень отрывисто и сурово, а против одного, который, как ей показалось, зашел в лавочку не для покупок, а из злого желания поглядеть на нее, она вооружилась даже презрением. Бедняге вздумалось посмотреть, что дискать там за барыня, что вздумала, растратив молодость вдали от людей, засесть уже при конце жизни за конторкою. На этот раз механически и безсознательно нахмуренные брови Гепзибы очень ей пригодились.

бы ты что за злость у нея в глазах!

так как сама помещена была в сфере неоспоримо высшей. Но, к несчастью, она должна была бороться в то же время с сильным душевным волнением противоположного рода: мы разумеем чувство неприязни к высшему сословию, к которому принадлежать еще так недавно было её гордостью. Когда какая нибудь лэди, в нежном и дорогом летнем костюме, с развевающейся вуалью и в изящно драпированном платье, одаренная притом такою эфирною легкостью, что вы невольно обратили бы глаза на её изящно обутые ножки, как бы желая удостовериться, касается ли она праха, или порхает gо воздуху, - когда такое видение появлялось в её уединенной улице, оставляя в ней после себя нежный, привлекательный аромат, как будто пронесли здесь букет китайских роз, в то время нахмуренные брови старой Гепзибы едва ли можно было объяснять близорукостью.

И потом, устыдясь самое себя и раскаявшись она закрывала руками свое лицо.

-- Да простит меня Господь! говорила она.

Приняв во внимание внутреннюю и внешнюю историю первого полу-дня, Гепзиба начала опасаться, что лавочка повредит ей в нравственном отношении и едва ли принесет существенную пользу в отношении финансовом.