Дом о семи шпилях.
Часть первая.
Глава V. Май и ноябрь

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дом о семи шпилях. Часть первая. Глава V. Май и ноябрь (старая орфография)

ГЛАВА V.
МАЙ И НОЯБРЬ.

Фебея Пинчон, в ночь своего прибытия, помещена была в комнате, выходившей окнами в сад, расположенный позади дома. Комната обращена была к востоку, так что в самый ранний час утра красный свет лился в нее сквозь окно и окрашивал багрянцем темный потолок и бумажные обои. Постель Фебеи снабжена была занавесками, или, лучше сказать, мрачным старинным балдахином, с тяжелыми фестонами, который в свое время был роскошен и великолепен, но теперь висел над девушкой как туча, производя в одном этом углу ночь, тогда как повсюду начался уже день, впрочем, утренняя заря прокралась уже в отверстие между полинялых занавесей, у основания кровати, и, найдя под ними новую гостью с такими же румяными щеками, как и самое утро, и с легким трепетом в пробуждающихся членах, напоминающим движение листьев под дыханием утра, - поцаловала её чело. То была ласка, какую старшая сестра оказывает младшей - отчасти побуждаемая горячею любовью, а отчасти в знак нежного напоминания, что пора открыть глаза.

Почувствовав прикосновение розовых уст зари, Фебея тотчас проснулась и сперва не узнавала, где она и каким образом эти тяжелые занавеси окружили ее своими фестонами. Для нея было совершенно ясно только то, что теперь было раннее утро, и что во всяком случае надобно было прежде всего встать и помолиться. Она почувствовала особенное расположение к молитве уже от одного угрюмого вида комнаты и её мебели, особенно высоких жостких стульев. Один из них стоял подле самой её постели и имел такой вид, как будто на нем всю ночь сидел какой-то старинного века человек и только что исчез из виду.

Когда Фебея совсем оделась, она выглянула в окно и увидела в саду розовый кустарник. Он был очень высок, разросся очень роскошно, со стороны дома подперт был жердями и решительно весь усыпан прекраснейшими белыми розами. Значительная часть их, как она после увидела, была повреждена червем или увядала от времени; но издали весь кустарник казался перенесенным прямо из Эдема в это же лето, вместе с почвою, на которой он вырос, хотя в самом деле, он быль посажен Алисою Пинчон - пра-пра-бабушкою Фебеи - на почве, которая, только благодаря почти двухсот-летней давности сада, сделалась тучною от растительного перегноя. Выростая, однакожь, из старой земли, цветы посылали к небу свежий и сладкий аромат, с которым теперь смешивалось молодое дыхание Фебеи, когда розовый запах пролетал мимо окна. Она побежала вниз по скрипучей, непокрытой ковром лестнице, вышла в сад, нарвала букет самых роскошных цветов и принесла в комнату.

Маленькая Фебея была одна из тех существ, которые одарены в исключительной степени, способностью к практической распорядительности. Способность эта есть что-то в роде натуральной магии, посредством которой эти благословенные природою натуры вызывают вокруг себя наружу скрытые свойства предметов, и в особенное!и придают вид комфорта и обитаемости всякому месту, в котором случится им прожить самое короткое время. Простой шалаш из хвороста, поставленный путешественниками в первобытном лесу, принял бы вид дома от одного ночлега такой женщины и долго удерживал бы этот вид после того, как кроткий образ чародейки исчезнет в окружающей лесной тени. Не менее волшебное превращение испытала теперь пустая, унылая и мрачная комната, в которой так давно уже никто не жил - кроме пауков, мышей и привидений - и которая повсеместно носила следы опустошения, этой враждебной силы, стирающей каждый след счастливейших часов человека. В чем именно состояли заботы Фебеи, определить невозможно. Она, по видимому, не строила предварительно никакого плана своих действий, но коснулась одного, другого угла комнаты, переставила некоторую мебель на свет, а другую отодвинула в тень, подняла или опустила оконную стору и в течение получаса успела сообщить всей комнате, так сказать, приятную и гостеприимную улыбку. Не далее как одну ночь назад, эта комната всего больше походила на сердце старой Гепзибы, потому что ни в той, ни в другом не было ни солнечного сияния, ни отогревающого домашняго огня, и, кроме привидений и мрачных воспоминаний, много уже лет ни один гость не бывал ни в в сердце старой девы, ни в этой комнате.

В неуловимом очаровании Фебеи была еще другая особенность. Спальня эта, без сомнения, была свидетельницею многоразличных сцен человеческой жизни: здесь пролетали радости брачных ночей; здесь новорожденные получали первое дыхание; здесь умирали старики. Но потому ли, что в этой комнате благоухали белые розы, или по какой нибудь тайной причине, только человек с нежным инстинктом тотчас бы узнал, что это спальня девушки, очищенная из всех прошедших горестей чистым её дыханием и счастливым настроением мыслей. Веселые сновидения прошедшей ночи разогнали прежний мрак и сделали эту комнату своим жилищем.

Распределив все вещи так, как ей нравилось, Фебея вышла из комнаты, с намерением опять спуститься в сад. Кроме розового кустарника, она заметила там некоторые другия породы цветов, дико растущия без присмотра и заглушающия друг друга своею безпорядочною густотою. По вверху лестницы она повстречала Гепзибу, которая - так как было еще очень рано - пригласила ее в комнату. Она бы назвала эту комнату своим будуаром, если бы, по её воспитанию, для нея было доступно это французское название. Комната была убрана несколькими старыми книгами, рабочим ящиком и потемневшим письменным столом. В одном углу стояла странной наружности черная вещь, которую старая лэди назвала Фебее клавикордами. Эти клавикорды похожи были более на гроб, нежели на что либо другое, и как на них давно уже никто не играл и даже не открывал их, то едва ли музыка не умерла в них навеки от недостатка воздуха. К их струнам, может быть, не прикасались человеческие пальцы со времен Алисы Пинчон, которая усовершенствовала свои музыкальные способности в Европе.

Гепзиба просила свою молодую гостью садиться и, опустясь подле нея на стул, смотрела так пристально на маленькую изящную фигуру Фебеи, как будто хотела выведать все её чувства и тайные движения души.

-- Кузина Фебея, сказала наконец она: - и, право, не знаю, как вам со мною жить!

Эти слова, однакожь, вовсе не заключали в себе негостеприимной грубости, какою они могли поразить читателя, потому что две родственницы объяснились уже несколько между собой накануне, перед отходом ко сну. Гепзиба узнала от своей кузины столько, что понимала обстоятельства (происшедшия от вторичного выхода замуж матери Фебеи), которые заставили Фебею искать приюта в другом доме. Она не могла не ценить характера молодой девушки, отличавшагося необыкновенною деятельностью ума - самая достойная черта в уроженке Новой Англии - который побуждал ее искать своего счастья с полным самоуважением и с соблюдением наибольшей для себя выгоды. Будучи одною из ближайших родственниц Гепзибы, Фебея естественно обратилась к ней, нисколько не вынуждая её покровительства, но просто, чтобы погостить у нея неделю или две, а если оне обе найдут в этом удовольствие, то остаться у нея и на неопределенно долгое время.

Поэтому, на грубое замечание Гепзибы, Фебея отвечала с невозмутимым спокойствием и веселостью:

-- Милая кузина, я не могу сказать вам, как это уладится; но я, право, думаю, что мы сойдемся между собой лучше, нежели вы думаете.

-- Вы милая девушка: это я вижу тотчас, продолжала Гепзиба: - и совсем не этот пункт меня затрудняет. Только мой дом слишком печальное место для такой молодой, как вы, особы. В него довольно проникает ветра и дождя и даже снегу зимою на чердаке и в верхних комнатах, но солнца очень мало. Что же касается до меня, то вы видите, что я: угрюмая и одинокая старуха (я начинаю уже называть сама себя старухою, Фебея). Характер у меня, боюсь, не слишком приятный, и в нем столько причуд, как только можете вы себе представить. Я не могу сделать здесь вашу жизнь, кузина Фебея, приятною и дам вам только разве кусок хлеба.

-- Вы найдете во мне веселого ребенка, отвечала Фебея с улыбкою и в тоже время с каким-то нежным достоинством: - и я намерена заработывать для себя кусок хлеба. Вы знаете, что я воспитана не но Пинчоновски. В ново-английских деревнях каждая девушка научается очень многому.

-- Ах, Фебея, сказала со вздохом Гепзиба, - ваша наука поможет здесь вам очень мало! и притом тяжело думать, что вы должны проводить ваши молодые годы в таком месте, как это. Эти щеки через месяц или через два не будут уже такия розовые. Посмотрите на мое лицо (в самом деле, контраст был разителен): мы видите, как я бледна! Я думаю, что пыль и постоянное разрушение этого старого лома вредны для легких.

-- У вас есть сад, есть цветы, за которыми надо ухаживать, заметила Фебея. - Я буду поддерживать свое здоровье движением на свежим воздухе.

-- Да при всем том, сказала Гепзиба, быстро вставая и как будто желая прервать разговор: - не мое дело говорить о том, кто будет или не будет гостем в старом Пинчоновом доме: скоро воротится его хозяин.

-- Вы разумеете судью Пинчона? спросила Фебея с удивлением.

Она ушла за описанною уже нами миниатюрою и воротилась, держа ее в руке. Подавая портрет Фебее, она наблюдала внимательно выражение её лица, как будто ревнуя к чувству, которое девушка должна была обнаружить при взгляде на портрет.

-- Как нравится вам это лицо? спросила Гепзиба.

-- Прекрасное! прелестное! сказала Фебея с удивлением. - Это такое привлекательное лицо, какое мужчина может или должен иметь. В нем есть какое-то детское выражение; однакожь. это не ребячество; только чувствуешь к нему особенную расположенность! Он, мне кажется, никогда не страдал. Каждый готов бы был, мне кажется, вытерпеть очень много, чтобы только избавить его от тяжких трудов и горя. Кто это, кузина Гепзиба?

-- Разве вы никогда не слыхали, шепнула, наклонясь к ней, Гепзиба: - о Клиффорде Пинчоне?

-- Никогда! Я думала, что на свете нет больше Пинчонов, кроме вас и вашего кузина Джеффри, отвечала Фебея. - Впрочем, кажется, слышала я имя Клиффорда Пинчона! Да, от моего отца или матери; но разве он не умер уже давно?

-- Да, да, дитя мое, может быть, и умер! сказала Гепзиба с неприятным, глухим смехом: - но в старых домах, как этот, вы знаете, мертвые любят поселятся! Сами увидите. Но так как, после всего, что я вам сказала, вы не потеряли своей храбрости, то мы не разстанемся так скоро. Мне приятно, дитя мое, видеть вас теперь в своем доме, каков он ни есть.

И с этим умеренным, но не совсем холодным, уверением в своем гостеприимстве Гепзиба поцаловала её щеку.

Оне спустилась по лестнице, где Фебея приняла самое деятельное участие в приготовлении завтрака. Хозяйка дома между тем, как обыкновенно бывает с людьми её жосткой и не гибкой натуры, стояла большею частью подле нея. Она хотела бы помочь ей, но чувствовала, что её природная неспособность только помешает делу. Фебея и огонь, подогревавший чайник, были одинаково ярки, одинаково веселы и одинаково успевали каждый в своем деле. Гепзиба смотрела на свою родственницу как бы из другой сферы, с обычною своею безпечностью - неизбежным следствием долгого уединения; впрочем, она не могла не интересоваться и даже не восхищаться проворством, с каким её новая жилица готовила завтрак и принаровляла дом и все его старинные обветшалые принадлежности к своим потребностям. Что бы она ни делала, все у нея делалось без заметного усилия и часто под напевы, чрезвычайно приятные для слуха. Эта природная певучесть делала Фебею чем-то в роде птички в тени дерева и внушала наблюдателю мысль, что поток жизни струится через её сердце, как иногда ручеек струится вдоль прелестной небольшой долины. Она обнаруживала веселость деятельного характера, который находит радость в своей деятельности и потому сообщает ей особенную прелесть: черта собственно ново-английская - старая угрюмая ткань пуританизма, протканная золотыми нитками.

Гепзиба достала несколько старых серебряных ложечек с фамильным вензелем и китайский чайный прибор, расписанный грубыми фигурами людей, птиц и зверей, окруженных таким же грубым ландшафтом. Эти нарисованные люди жили, по видимому, очень весело посреди своего блистательного мира, которого краски нисколько не полиняли, хотя чайник и чашки были так же стары, как и самый обычай пить чай.

в нашей колонии, и еслиб одна из них разбилась, то, мне кажется, я бы не пережила этого.... Но что за глупость говорить так о хрупких чашках, когда я пережила так мною разных горестей!

Чашки, не бывшия в употреблении, может быть, от самой молодости Гепзибы, покрылись пылью, которую Фебея смыла с них с такою заботливостью и осторожностью, что удовлетворила даже и саму обладательницу этого сокровища.

-- Что за милая такая вы хозяюшка! воскликнула она, смеясь и в тоже время так страшно хмуря брови, что её смех похож был на сияние солнца под громовою тучею: - неужели вы и в других делах такая мастерица? так ли вы хорошо управляетесь с книгою, как с чашками?

-- Не думаю, отвечала Фебея, смеясь над простодушным вопросом Гепзибы. - Но прошлым летом я была школьною наставницею маленьких детей нашего околодка и могла бы оставаться до сих пор в этой должности.

-- А! да это чудесно! воскликнула, повернувшись на своем стуле, девственная леди: - но эта способность перешла к вам от матери. Я не знаю ни одного Пинчона, который бы был мастер на книжное дело.

нерасположенность Пинчонов к наукам и считала ее наследственною чертою. Может быть, оно так и действительно было.

Еще две родственницы не кончили своего завтрака, как из лавочки раздался резко звонок, и Гепзиба поставила на стол недопитую чашку чаю с таким видом мрачного отчаяния, что на нее действительно жаль было смотреть, В занятиях не по вкусу, второй день обыкновенно бывает для нас тяжеле первого: мы возвращаемся к делу со всею раздражительностию нервов, до которой они доведены были предшествовавшими неприятностями. По крайней мере Гепзиба решительно была уверена, что она никогда не привыкнет к этому сердитому звяканью колокольчика. В который бы раз она его ни слышала, он всегда потрясал своею неожиданностью и резкостью всю её нервную систему. Особеыно в эту минуту, когда, глядя на свои вензельные ложечки и старинный китайский фарфорь, она услаждала себя мыслями о миновавшей знатности, - особенно в эту минуту она чувствовала невыразимое отвращение иметь дело с покупщиком.

-- Не безпокойтесь, милая кузина! сказала Фебея, вскочив с своего места: - сегодня буду я торговкою.

-- Ты, этакой ребенок! воскликнула Гепзиба: - что смыслит деревенская девочка в таких делах?

-- Да кто же, если не я, занималась продажею всех хозяйственных припасов в нашем деревенском амбаре? сказала Фебея: - у меня даже была будочка на ярмарке, и я торговала в ней лучше всякого другого. Этому и учиться нечего; все зависит от сметливости. Вы увидите, что я такая же ловкая торговка, как и хозяйка.

коротком платье и зеленой кофте, с ниткою золотых зерен на шее и с чем-то в роде чепца на голове, принесла несколько мотков пряжи для обмена на товары, какие были в лавочке. Это была, вероятно, последняя женщина в городе, не оставившая еще старинной прялки. Интересно было вслушиваться, как разбитый и глухой голос старухи и милый голосок Фебеи сказались в одну нить говора, и еще интереснее - наблюдать контраст между их фигурами: с одной стороны легкость и красота, с другой - дряхлость и безцветность; в одном отношении их разделяла только конторка, в другом - между ними лежало больше нежели шестьдесят лет разстояния. Что касается до самого менового торга, то здесь устарелая хитрость и плутоватость пришли в столкновение с природною прямотою и проницательностью.

-- Каково сделано дело? спросила Фебея, смеясь, когда ушла покупщица.

-- Прекрасно! что и говорить, дитя мое! отвечала Гепзиба. - Мне и в половину так хорошо его не сделать. Правду вы говорите, что все здесь в сметливости, которая перешла к вам от матери.

Люди, которым нелюдимость или неловкость мешает принять надлежащее участие в шумной деятельности общества, смотрят с неподдельным удивлением на людей, которые являются настоящими действующими лицами на сцене мира, и до такой степени непонятны для них эта решимость и эта способность действовать, что они готовы, в угоду своему самолюбию, уверять себя, что она несовместна с другими способностями, которые, по их мнению, гораздо выше и важнее. Так и Гепзиба охотно признала за Фебеей превосходство над собой в способности к торговле. Она с удовольствием выслушивала советы молодой девушки касательно разных способов расширить с барышами торговлю, не рискуя капиталом. Она не мешала Фнбее приготовлять дрозжи, варить род пива, очень приятного для вкуса и полезного для желудка, и кроме того печь для продажи маленькие сладкие пирожки, до такой степени вкусные, что кто раз их отведывал, того долго тянуло к ним. Все эти доказательства расторопности и искусства в хозяйстве были чрезвычайно приятны для Гепзибы, и она невольно бормотала про себя с кислой улыбкою, с полуестественным вздохом и с смешанным чувством удивления, жалости и возростающей привязанности к родственнице:

-- Что за милая малютка! Еслиб только она была лэди! но это невозможно! Фебея родилась не в Пиншонов: к ней все перешло от матери.

можно встретить девушку, которая бы соединяла в себе столько свойственных лэди качеств с таким множеством других, которые если и совмешаются в одном характере, то не составляют необходимой его части. Её правил не стеснял никакой устав: она удивительно как была верна самой себе и никогда не шла наперекор окружаюшим ее обстоятельствам. Маленькая, почти детская её фигура до такой степени была эластическая, что движения для нея как будто было легче неподвижности. Лицо её, с темными локонами по обе стороны, заостренным слегка носиком, с здоровым румянцем, который был подернут легкою тенью загара, и с полдюжиною веснушек, дружеским сувениром апрельского ветра и солнца, также не дает нам полного нрава назвать ее красавицей. Но в её глазах были блеск и глубина. Она была очень миловидна, грациозна как птичка, - именно как птичка; её присутствие в доме напоминало легкий свет солнца, падающий на пол сквозь тень движущихся листьев, или отблеск камина, танцующий по стенам при наступлении вечера. Приятно было смотреть на Фебею как на образец женской грации, счастливо сочетавшейся с достоинствами ума, - а такая женщина в какой сфере была бы не на своем месте? Такая женщина, в практической деятельности мира, каждое занятие, самое важное и самое ничтожное, скрасит своим участием в нем и окружит атмосферой любви и радости.

Так широко и свободно лежала перед Фебеей дорога жизни.

Казалось, как будто морщинистая физиономия Дома о Семи Шпилях, смотревшая на вас мрачно нахмуря брови, прояснялась в самом деле и весело посматривала своими мутными окнами, когда Фебея бегала туда и сюда по комнатам. Иначе невозможно объяснить, как все соседи узнали так скоро о её присутствии в доме. В лавочку то-и-дело толкались покупатели, начиная с девяти часов до самого обеда; в это время беготня несколько утихала, но потом возобновлялась с прежнею суетливостью и прекращалась только за полчаса или немного ранее перед закатом долгого летняго дня. Одним из неугомоннейших посетителей лавочки был маленький Нед Гиггинс, истребитель Джим-Кро и слона. Утром этого дня он явил новые чудеса прожорливости, истребив двух верблюдов и один локомотив. Фебея радостно смеялась, высчитывая на аспидной доске свои барыши и высыпав из ящика целую кучу медных монет, между которыми мелькало несколько и серебряных.

-- Нам надобно возобновить свои запасы, кузина Гепзиба, говорила маленькая торговка. - Пряники вышли все, а также немецкия деревянные молочницы и множество других игрушек. Много было требований на дешевый изюм, а свистков, барабанов и варганов то-и-дело спрашивали, и по крайней мере десять мальчишек требовали вареных в сахаре фруктов. Нам надобно достать непременно лесных яблоков, хоть уже и прошла на них лучшая пора. Но, милая кузина, что за куча у нас медных денег! настоящая медная гора!

-- Прекрасно! прекрасно! прекрасно! повторял дядя Веннер, пользуясь всяким случаем зайти в лавочку. - Вот девушка, которой не придется коротать жизнь на моей ферме! Ах, ты Господи! что это за проворная малютка!

от Пинчонов?

-- Не думаю, чтоб у них была такая удача, отвечал почтенный старик. - Но как бы то ни было, только я не видал между ними ничего подобного, да и нигде, правду сказать. Видал я много на своем веку людей - не только на кухнях и задних дворах, да также и на улицах, на пристанях и в других местах, где мне случалось работать, но при всем том должен сказать вам, мисс Гепзиба, что никогда еще не случалось мне видеть, чтоб какое нибудь создание, в человеческом образе, работало так, как этот ребенок Фебея, - словно сами ангелы Божии ей помогают!

Как ни была преувеличена похвала дяди Веннера, но в ней скрывалось верное и тонкое чувство. Деятельность Фебеи запечатлена была моральным характером. Она проводила долгий, полный хлопотливости день в занятиях, которые сами по себе могли бы назваться неопрятными и отталкивающими, но свободная грация, с какою эти ничтожные занятия, так сказать, расцветали из её внутренней силы, делала их необыкновенно привлекательными, и потому труд принимал легкость и прелесть забавы.

Обе родственницы - молодая и старая - до наступления ночи, в промежутках торговли, нашли время для того, чтобы с обеих сторон сделать несколько шагов вперед к дружескому сближению и доверчивости. Всякая затворница, подобная Гепзибе, отличается особенною прямотою характера или по крайней мере временно допускает овладеть собою и принудить себя к общительности: выйдя в другую сферу, она готова благословлять вас за то, что вы вторглись в ограду души её.

Старая лэди находила печальное и гордое удовольствие в том, чтобы водить Фебею из комнаты в комнату по всему дому и рассказывать ей грустные предания, которыми, можно сказать, его стены были покрыты как фресками. Она показывала своей кузине впадины от рукоятки шпаги лейтенанть-губернатора на створах двери, ведущей в комнату, в которой мертвый хозяин, старый полковник Пинчон, принял своих гостей страшно нахмуренным взглядом. Мрачный ужас этого взгляда, по замечанию Гепзибы, с того времени до сих пор действует на всякого, кто переступает через порог этой комнаты. Она просила Фебею стать на один из высоких стульев и разсмотреть старинную карту Пинчоновских земель на востоке. В одной полосе земли, на которую она указала пальцем, находятся серебряные рудники; эта местность значится в заметках самого полковника Пинчона, но приведется в известность тогда только, когда права фамилии признаны будут правительством. Таким образом с решением этого дела в пользу Пинчонов связан интерес всей Новой Англии. Она объявила также, что где-то под домом, или в погребе, или, может быть, в саду, непременно должен находиться огромный клад, состоящий из кучи английских гиней.

-- Да, милая кузина, отвечала Фебея: - но пока это будет, я слышу, что он звенит!

Когда Фебея удовлетворила покупщика, Гепзиба заговорила, очень неопределенно и издалека, о некоторой Алисе Пинчон, которая была необыкновенно хороша собою и очень образована в свое время, тому лет сто назад. Её роскошная, пленительная личность до сих пор отражается на местах, где жила она подобно тому, как сухой розан долго наполняет своим ароматом жизнь, где он увял, заброшенный. С этой прелестной Алисой случилось какое-то великое, покрытое тайною, бедствие. Она худала, бледнела и мало по малу увяла навеки. Но до сих пор некоторые уверены, что тень её живет в Доме о Семи Шпилях, и очень часто - особенно перед смертью кого нибудь из Пинчонов - слышна её печальная и прекрасная игра на клавикордах. Одна из её пьес, в то самое время, когда она перебирала клавиши своими безплотными пальцами, положена на ноты каким-то любителем музыки. Пьеса эта до такой степени печальна, что до сих пор никто не в состоянии ее слушать, и только для тех, чья душа томится собственным сильным горем, музыка эта имеет подавляющую всякое горе приятность.

-- Это те самые клавикорды, которые вы мне показывали? спросила Фебея.

-- Те самые, отвечала Гепзиба. - Это клавикорды Алисы Пинчон. Когда я училась музыке, батюшка ни за что не позволял мне открыть их, и как я упражнялась только на инструменте своего учителя, то давно уже совсем забыла музыку.

Но, познакомясь ближе с мистером Гольгревом, она не знает, что с ним делать. Он водится - говорила она - с самыми странными людьми, каких только можно себе представить: с длинными бородами, в полотняных блузах и в других новомодных и безобразных платьях. Все это реформаторы, проповедники воздержания, пасмурные филантропы; бродяги, которые не признают никаких законов, не употребляют никакой питательной пищи, живут только запахом чужих кухонь. Что касается собственно до дагерротипщика, то она читала однажды статью в листке по одному пенни, в которой его бранили за его либеральный спич в его сборище, похожем на толпу бандитов. С своей стороны, она имеет причины думать, что он занимается животным магнитизмом, и - если только теперь это в моде - надобно даже подозревать, что он в своей уединенной комнате изучает черную магию.

-- Позвольте, милая кузина, сказала Фебея: - если этот молодой человек так опасен, то зачем вы позволяете ему жить у себя в доме? Еслиб он даже и не сделал дальнейшого вреда, то, пожалуй, сожжет дом!

-- То-то! отвечала Гепзиба. - Иногда я серьёзно призадумывалась, не отказать ли ему в квартире. Но, при всех своих странностях, он очень добрый человек и так умеет говорить со всяким, что хоть я и не совсем люблю его (для этого я недовольно знаю молодого человека), но потеряй его из виду, так было бы, кажется, и грустно. Женщина рада и какому нибудь знакомству, живя в таком одиночестве, как я.

-- Но если мистер Гольгрев человек, непризнающий законов? заметила Фебея, одно из достоинств которой было уважение к общественным постановлениям.

-- О! сказала безпечно Гепзиба: - я думаю, что у него есть свои законы!