Дом о семи шпилях.
Часть вторая.
Глава XIII. Алиса Пинчон

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дом о семи шпилях. Часть вторая. Глава XIII. Алиса Пинчон (старая орфография)

ГЛАВА XIII.
АЛИСА ПИНЧОН.

"Однажды достопочтенный Гервасий Пинчон прислал слугу к молодому плотнику Матфею Молю, чтоб он немедленно явился в Дом о Семи Шпилях.

" - На что я понадобился твоему господину? сказал плотник черному слуге мистера Пинчона. - Разве в доме есть какая починка? Это быть может, только мой отец не виноват: он хорошо сработал дом. Я читал надпись на памятнике старого полковника не дальше, как прошлую субботу, и расчитал, что дом стоит уже тридцать-семь лет. Немудрено, что нужно починить где инбуль кровлю.

" - Не знаю, что господин нужно, отвечал негр Сципион. - Дом очень хороший дом; видно так думал и старый полковник Пинчон, а то зачем бы старику бродить да пугать бедного негра?

" - Добро, добро, приятель Сципион, скажи своему господину, что я иду, сказал плотник, смеясь. - Для починки не найти ему лучшого мастера. Так в доме нечисто, то? Надобно взять мастера побойчее меня, чтоб выжить привидения из семи шпилей. Еслиб даже и полковник присмирел, прибавил он, бормоча сквозь зубы: - так мой старый дед, колдун, наверное не оставит в покое Пинчонов, пока будут держаться их стены.

" - Что ты ворчишь себе там под нос, Матфей Моль? спросил Сципион: - и зачем ты смотришь на меня так косо?

" - Ничего, черняк, отвечал плотник. - Ты разве думаешь, что на тебя никто не должен косо глядеть? Ступай, скажи своему господину, что я иду, а если встретишь мистрисс Алису, его дочь, так передай ей от Матфея Моля низкий поклон. Она вывезла из Италии смазливое личико, - смазливое, нежное и гордое - эта Алиса Пинчон.

" - Он говорит о мистрисс Алисе! воскликнул Сципион, воротясь из своего посольства. - Ничтожный плотник! У него нет больше дела, как только таращить на нее глаза!

"Надобно знать, что этот молодой плотник Матфей Моль был мало понимаем и не слишком многими любим в то роде, - не потому, впрочем, чтобы что нибудь было известно о нем предосудительное, или чтоб он считался плохим и ленивым мастером в своем ремесле. Отвращение (именно отвращение), с которым многие на него смотрели, было отчасти следствием его собственного характера и поведения, а отчасти перешло к нему по наследству.

"Он был внук Матфея Моля, одного из первых поселенцев города, прославившагося страшным своим колдовством. Этот старик пострадал вместе с другими, подобными ему. Несмотря, однакож, на то, суеверный страх остался в памяти народа неразлучным с именами пострадавших за ужасное преступление - колдовство, и многие были уверены, что могилы не в состоянии были удерживать этих мертвецов, брошенных наскоро в землю. В особенности же толковали о старом Матфее Моле, который будто бы также мало затруднялся подняться из своей могилы, как обыкновенный человек встать с постели, и был видим так часто в полночь, как живые люди среди белого дня. Этот злокачественный чародей (которого виселица, по видимому, вовсе не исправила), по старой привычке, бродит привидением по дому, называемому Домом о Семи Шпилях, на хозяина которого он имел неосновательную претензию за поземельный доход. Дух, как видите - с упорством, которое было отличительным свойством живого Матфея Моля - настаивал на том, что он был законный владетель места, на котором был построен дом. Он требовал, чтобы упомянутый поземельный доход, с того самого дня, когда начали рыть погреб, был выплачен ему сполна, или же отдан самый дом: в противном случае он, мертвец-кредитор, будет вмешиваться во все дела Пинчонов и делать вред им на каждом шагу, хоть бы прошла тысяча лет по его смерти. История, пожалуй, нелепая, но она не казалась невероятною тем, кто помнил, какой непоколебимый упрямец был этот старчуган Матфей Моль.

"Внук колдуна, молодой Матфей Моль, по общему мнению, наследовал некоторые из подозрительных свойств своего предка. Странно сказать, сколько нелепых толков ходило в народе об этом молодом человеке. Говорили, например, что он обладает чудною силою вмешиваться в человеческия сновидения и располагать в них по своей прихоти, совершенно как дирижёр на театре. Много было рассказов между соседями, особенно же между соседками, о том, что они называли волшебным молевым глазом. Некоторые говорили, что он может проникать в человеческий ум; другие - что чудесною силою своего зрения он может заставить, кого захочет, думать по своему, или, если ему угодно, послать человека к своему деду на тот свет; еще некоторые уверяли, что у него так называемый недобрый глаз, и что он может повредигь урожаю хлебов и высушить ребенка как египетскую мумию. Но всего больше вредили молодому плотнику в общем мнении, во первых, осторожность и суровость врожденного его характера, а во вторых, то, что он удалялся от церкви и навлекал на себя подозрения в еретических мнениях относительно религии.

"Получив требование мистера Пинчона, плотник окончил только небольшую работу, которая была у него в руках на ту пору, и отправился в Дом о Семи Шпилях. Это замечательное здание, несмотря на свою несколько устарелую архитектуру, было все еще одним из лучших городских домов. Настоящий владелец его, Гервасий Пинчон, говорят, не любил, однакожь, его вследствие тяжелого впечатления, произведенного на него в детстве внезапною смертью его деда, - именно: подбежав однажды к полковнику, чтобы взобраться к нему на колени, мальчик вдруг заметил, что старый пуританин был мертв. Достигнув возмужалости, мистер Пинчон посетил Англию, женился там на богатой лэди и потом провел несколько лет отчасти на родине своей матери, а отчасти в разных городах европейского материка. В течение этого периода наследственный дом его предоставлен был в распоряжение одного родственника, которому вменено было в обязанность поддерживать его в первоначальном виде. Этот договор быль выполняем в такой точности, что теперь, когда плотник приближался к дому, опытный глаз его не мог открыть в нем никаких признаков повреждения. Пики семи шпилей остроконечно стремились кверху, гонтовая крыша была непроницаема для дождя, и блестящая штукатурка покрывала сплошь наружные стены и сверкала в лучах октябрского солнца так, как будто она была сделана только неделю назад.

"Дом имел привлекательный вид жизни, напоминавший веселое выражение удобной деятельности в человеческом лице. С первого взгляда было заметно, что его шумно населяет большое семейство. В ворота проехал на задний двор большой воз дубовых дров; дородный повар - а может быть и дворецкий - стоял у боковой двери и торговался с поселянином за несколько привезенных в город на продажу индеек и кур. От времени до времени, горничная, чисто одетая, а иногда и лоснящееся черное лицо невольника выглядывали в окно из нижняго этажа. В одном открытом окне, во втором этаже, наклонялась над горшками прелестных и нежных цветов - чужеземных, но которые никогда не знали более приветливого солнца, как осеннее солнце Новой Англии - молодая лэди, тоже чужеземная, как цветы, и столь же прелестная, столь же нежная, как они. Её присутствие сообщало невыразимую грацию и что-то обворожительное всему зданию. Сам по себе, это был только крепкий, весело глядящий дом и казался назначенным в жилище хозяину, который мог устроить свою главную квартиру в переднем шпиле, а остальные распределить между своими шестью сыновьями; огромная же труба по средине должна была выражать символически гостеприимное сердце старика, которое согревает всех детей и делает одно великое целое из семи небольших меньших сердец.

"На переднем шпиле находились солнечные часы, и плотник, подойдя к нему, поднял голову и заметил, который час.

" - Три часа! сказал он сам себе. - Отец мой говорил, что эти часы поставлены были только за час до смерти полковника. Как верно показывают они время тридцать-семь лет! Тень ползет да ползет себе и все смотрит через плечо солнечному свету!

"Ремесленнику, как Матфей Моль, приличнее было бы явиться, по зову джентльмена, на задний двор, где обыкновенно принимали слуг и рабочих, или по крайней мере пройти в боковые дверь, куда являлся лучший класс торговцев; но в натуре плотника было много гордости и грубости, а в эту минуту, сверх того, его сердце горько чувствовало наследственную обиду, потому что, по его мнению, огромный Пинчонов дом стоял на почве, которая должна была бы принадлежать ему. На этом самом месте, подле ключа свежей, прекрасной воды, его дед повалил несколько сосен и срубил себе хижину, в которой родились его дети, и полковник Пинчон вырвал у него право на владение этой землей только из окостеневших рук. Итак, молодой Моль подошел прямо к главному входу, под порталом из резного дуба, и застучал так громко железным молотком, как будто сам старый колдун стоял у порога.

"Черный Сципион поспешил на стук в необыкновенных попыхах и с изумлением вытаращил белки своих глаз, увидя перед собой плотника.

" - Боже, помилуй нас! что за важная персона этот плотник! проворчал про себя негр. - Можно подумать, что он колотит в дверь свой самый большой молоток!

" - Ну, вот я! сказал сурово Моль. - В которую комнату итти к твоему господину?

"Когда он вошел в дом, из одной комнаты второго этажа вдоль коридора неслась приятная меланхолическая музыка. То слышны были клавикорды которые Алиса Пинчон привезла с собой из за моря. Прелестная Алиса посвящала большую часть своего девичьяго досуга цветам и музыке, хотя цветы, как всегда, скоро увядали, а её мелодии часто бывали печальны. Она была воспитана в иностранных государствах и не могла любить ново-английского образа жизни, который никогда еще не развил ничего прекрасного.

"Так как мистер Пинчон ожидал Моля с нетерпением, то Сципион, не теряя времени, провел к нему плотника. Комната, в которой сидел этот джентльмен, была так называемая разговорная умеренной величины, обращенная в сад, который отенял отчасти её окна ветвями плодовитых дерев. Эта особенная комната мистера Пинчона была убрана щегольскою и дорогою мебелью, преимущественно вывезенною из Парижа; пол был покрыт ковром (роскошь в то время необыкновенная), так искусно и богато вытканным, как будто он состоял из живых цветов. В одном углу стояла мраморная женщина, которой собственная красота служила единственным и достаточным украшением. Несколько портретов, казавшихся старыми и потянутых мягким тоном но всему блестящему своему колориту, висело на стенах. Подле камина стоял большой прекрасный шкап красного дерева, выложенный по углам слоновой костью: старинная вещь, купленная мистером Пинчоном в Венеции. В этом шкапу хранил он медали, древния монеты и разные мелкия и дорогия редкости, собранные им во время путешествия. Сквозь все, однакожь, эти разнообразные украшения видны были первоначальные характеристическия черты комнаты - её низкий потолок с перекладинами и печка с старинными голландскими изразцами. Это была эмблема ума, заботливо снабженного иноземными идеями и искуственно утонченного, но не сделавшагося оттого ни шире, ни даже изящнее.

"Два предмета казались всего больше не на своем месте в этой прекрасно убранной комнате. Один был - большая карта, или землемерский план земель и лесов, начерченный, по видимому, уже довольно давно, почернелый от дыму и засаленный кой-где пальцами. Другой предмет был портрет сурового старика в пуританском костюме, написанный грубою, но смелою кистью и с замечательно сильным выражением характера в лице.

"У маленького столика, перед горящими английскими морскими угольями, сидел мистер Пинчон и пил кофе, к которому он сделал привычку во Франции. Это был очень красивый мужчина средних лет, в парике, спускавшемся локонами на плечи. Кафтан его был из синяго бархата, с галунами по обшлагам и вокруг петель, а длинный его камзол сверкал против горевшого в камине огня своим золотым шитьем. При входе Сципиона, который ввел к нему плотника, мистер Пинчон немного повернулся, но потом принял свое прежнее положение и продолжал медленно допивать чашку кофе, не обращая покамест внимания на гостя, за которым он посылал. Он не намерен был сделать грубости - он покраснел бы от такого поступка - но ему не приходило в голову, чтобы человек в положении Моля имел претензию на его учтивость, или сколько нибудь о ней заботился.

"Плотник, однакож, подошел прямо к камину и стал так, чтоб смотреть в лицо мистеру Пинчону.

" - Вы за мной присылали сказал он: - не угодно ли вам объяснить, в чем ваша нужда; мне нельзя терять времени.

" - Я виноват, сказал спокойно мистер Пинчон. - Я не намерен был отнимать у тебя время без вознаграждения. Тебя зовут, я думаю, Моль - Томас или Матфей Моль. Ты сын или впук мастера, который строил этот дом?

" - Матфей Моль, отвечал плотник: - сын того, который построил этот дом, - внук настоящого владельца земли.

" - Я знаю тяжбу, на которую ты намекаешь, заметил мистер Пинчон с невозмутимым равнодушием. - Я очень хорошо знаю, что мой дед был принужден прибегнуть к помощи закона для поддержания своего права на землю, на которой построено это здание. Не станем возобновлять спора по этому предмету. Дело это было решено в свое время, - решено справедливо, разумеется, и во всяком случае невозвратно. Но, хотя это довольно странно, есть тут одно обстоятельство, о котором я хочу с тобой поговорить; и эта старая вражда - говорю не в обиду тебе - эта раздражительность, которую ты сейчас обнаружил, также не совсем чужда делу

" - Если вам на что нибудь нужно, мистер Пинчон, сказал плотник: - мое естественное чувство обиды, так извольте, пользуйтесь им.

" - Ловлю тебя на слове, приятель Моль, подхватил владетель семи шпилей с улыбкою: - твоя наследственная досада - права она или нет - может иметь влияние на мои дела. Ты, я думаю, слыхал, что род Пинчонов, со времен моего деда, доказывает до сих пор еще непризнанное право на обширные земли на востоке?

" - Часто слыхал, отвечал Моль, и, при этом, говорят, на его лице мелькнула улыбка: - часто слыхал от отца.

" - Это право, продолжал мистер Пинчон, помолчав с минуту, как будто размышляя, что бы такое значил смех плотника: - это право готово было уже быть признано перед смертью моего дедушки. Люди, знакомые с ним близко, знали, что он не такой был человек, который бы затянул дело, встретив какое нибудь затруднение. Напротив, полковник Пинчон быль вполне человек практический, очень хорошо знакомый с общественными и частными делами и не мог обольщать себя неосновательными надеждами или решиться на план, которого было бы невозможно исполнить. Поэтому надобно полагать, что у него были основания, неизвестные его наследникам, добиваться с такой уверенностью успеха в притязании своем на восточные земли. Словом, я уверен - и мои советники-юристы соглашаются с моим мнением, подтверждаемым, притом, до некоторой степени, и фамильными нашими преданиями - я уверен, говорю, что дед мой владел каким-то актом, необходимым для решения этого дела, но что этот акт исчез с того времени.

" - Весьма быть может, сказал Матфей Моль, и опять, говорят, на лице его мелькнула мрачная улыбка: - но что общого может иметь плотник с великими делами дома Пинчонов?

" - Может быть, ничего, отвечал мистер Пинчон: - а может быть, и много общого!

"Тут они долго толковали между собой о предмете, интересовавшем владельца Дома о Семи Шпилях. Народное предане уверяет (хотя мистер Пинчон несколько затруднялся относительно рассказов, по видимому, столь нелепых), что будто бы между родом Моля и этими обширными, недоступными еще для Пинчонов восточными землями существовала какая-то связь и взаимная зависимость. Говорили обыкновенно, что старый колдун, несмотря на то, что был повешен, в борьбе своей с полковником Пинчоном, взял над ним перевес, потому что, в замен одного или двух акров земли, он захватил в свои руки право на обширные восточные земли. Одна очень старая женщина, умершая недавно, часто употребляла метафорическое выражение, во время вечерних посиделок, что множество миль Пинчоновских земель похоронено в молевой могиле, хотя эта могила занимала маленький уголок между двух скал, у вершины Висельного Холма. Кроме того, когда юристы разъискивали о потерянном документе, в народе начали толковать, что этот документ найдут только в руке скелета колдуна. Этой нелепости проницательные юристы придали такую важность (впрочем, мистер Пинчон не сообщил об этом плотнику), что решились отрыть потихоньку могилу старого Моля; но ничего не было найдено; увидели только, что правой руки скелет не имел вовсе.

"Замечательны, однакож, были в народных толках намеки - впрочем, сомнительные и неопределенные - на участие в пропаже документа сына колдуна Моля, отца молодого плотника. В этом случае сам мистер Пинчон мог подтвердить отчасти факт собственным свидетельством. Он был в то время еще ребенком, однакож, помнил, или ему казалось, что он помнит, что отец Матфея Моля, в самый день смерти полковника, делал какую-то починку в той самой комнате, в которой он теперь разговаривал с плотником. Он даже ясно припоминал, как некоторые бумаги, принадлежавшия полковнику, разбросаны были в это время по столу.

"Матфей Моль понял высказанное этим воспоминанием подозрение.

" - Отец мой, сказал он, но все-таки с загадочной мрачной улыбкой на лице: - отец мой был человек честный! Он не унес бы ни одной из этих бумаг и тогда, если б этим мог возвратить свои потерянные права!

" - Я не стану перебрасываться с тобой словами, заметил воспитанный за границею мистер Пинчон с надменным спокойствием: - мне не пристало сердиться на тебя за какую побудь грубость в отношении к моему деду или ко мне. Джентльмен, желая иметь дело с человеком твоего звания и образованности, должен наперед расчитать, стоит ли цель неприятности средств. В настоящем случае она стоит.

"Вслед за тем он возобновил разговор и предлагал плотнику значительные суммы денег, если он даст ему объяснения, которые помогут отьискать документ, с которым связано обладание восточными землями. Матфей Моль долго, говорят, выслушивал равнодушно эти предложения, но наконец странно как-то засмеялся и спросил, согласен ли будет мистер Пинчон отдать ему за этот столь важный документ землю, принадлежавшую старому колдуну, с стоящим на ней теперь Домом о Семи Шпилях.

"Здесь странное прикаминное предание (которого я придерживаюсь в своем рассказе, не передавая всех его причудливостей) говорит о весьма странном поведении портрета полковника Пинчона. Портрет этот, надобно вам знать, был, по общему мнению, так тесно связан с судьбою дома и так магически прикреплен к стене, что еслиб его снять, то в ту же самую минуту все здание рухнуло бы и превратилось в кучу пыльных развалин. Но все продолжение предшествовавшого разговора между мистером Пинчоном и плотником он хмурился, сжимал кулак и подавал другие подобные знаки чрезвычайного раздражения, не обращая на себя внимания ни одного из собеседников. Наконец, при дерзком предложении Матфея Моля уступить ему семи-шпильный дом, он потерял всякое терпение и выразил явную готовность выскочить из рам. Но о таких невероятных приключениях говорится только в прикаминных сказках.

" - Отдать дом! воскликнул мистер Пинчон, в изумлении от такого предложения. - Еслиб я это сделал, то мой дед не лежал бы спокойно в своем гробу!

" - Да он и без того не лежит, если правду толкуют о народе, заметил спокойно плотник. - Но это дело касается более его внука, чем Матфея Моля. Других условий у меня нет.

"Хотя мистер Пинчон находил сперва невозможным согласиться на предложение Моля, однакожь, подумав о нем с минуту, согласился, что об этом можно по крайней мере разсуждать. Сам он не питал особенной привязанности к дому, и проведенное здесь детство не было для него соединено с приятными воспоминаниями. Напротив, по истечении тридцати-семи лет присутствие его покойного деда все еще как будто омрачало стены дома, как в то утро, когда он, будучи мальчиком, с ужасом видел нахмуренного старика, сидящого в кресле с мертвым лицом. Сверх того, долгое пребывание мистера Пинчона в иностранных государствах и знакомство со многими наследственными замками и палатами в Англии и с мраморными итальянскими дворцами заставили его смотреть с пренебрежением на Дом о Семи Шпилях, как в отношении великолепия, так и в отношении удобства. Что был дом, совершенно несоответствовавший образу жизни, какой должен был вести мистер Пинчон, осуществив свои поземельные права.

"Управитель его мог низойти до того, чтобы здесь поселиться, но ни в каком случае сам владелец огромного имения. Он намерен был, в случае успеха, воротиться в Англию; даже, правду сказать, и теперь он не решился бы жить в Доме о Семи Шпилях, если бы его собственное состояние и состояние его покойной жены не начали подавать признаков истощения. Удайся тяжба о восточных землях, доведенная некогда почти до окончательного выигрыша, тогда бы владения мистера Пинчона (которые надо было бы мерять не акрами, а милями) сравнялись бы с иным графством и дали бы ему право ходатайствовать об этом титле. Лорд Пинчон! или граф Вальдо! каким бы образом мог такой человек заключить себя в жалком пространстве семи полу-сгнивших шпилей?

"Словом, когда мистер Пинчон бросил на дело более обширный взгляд, условия плотника показались ему так умеренными, что он едва мог удержаться от смеху. Ему было даже стыдно, после предъидущих размышлений, предложить какое нибудь уменьшение столь умеренной награды за огромную услугу, которую брались ему оказать.

" - Хорошо, я согласен на твое предложение, Моль, сказал он. - Доставь мне документ, который поможет мне выиграть тяжбу, и Дом о Семи Шпилях --твой!

"По одним сказаниям об этом происшествии, между мистером Пинчоном и внуком колдуна был составлен юристом формальный контракт и подписан ими в присутствии свидетелей. Другие говорят, что Матфей Моль удовольствовался частным письменным обязательством, в котором мистер Пинчон ручался своею честью и справедливостью исполнить заключенное между ними условие. После этого хозяин дома велел подать вина и выпил по рюмке с своим гостем, в подтверждение договора.

"В продолжение всего предшествовавшого разговора портрет старого пуританина продолжал обнаруживать знаки своего неудовольствия, но без всякого действия на присутствовавших, кроме разве того, что когда мистер Пинчон ставил на стол выпитую рюмку, ему показалось, что писанный дед его нахмурился.

" - Этот херес для меня слишком крепок; он всегда действует на мою голову, сказал он, посмотрев с некоторым удивлением на картину. - Когда ворочусь в Европу, я ограничусь самыми нежными итальянскими и французскими винами; лучшия из них не терпят перевозки.

" - Милорд Пинчон может тогда пить какое угодно вино и везде, где ему вздумается, отвечал плотник, как будто он был советником в честолюбивых планах мистера Пинчона. - Но, во первых, сэр, если вы желаете получить известия об этом потерянном документе, то я должен просить у вас позволения поговорить немножко с вашей прелестной дочерью Алисою.

" - Ты с ума сошел, Моль! вскричал мистер Пинчон надменно, и теперь уже гнев примешался к его гордости. - Что может иметь общого моя дочь с таким делом?

"Действительно, эта новая просьба плотника поразила владельца семи шпилей сильнее даже, нежели спокойное предложение уступить ему дом. Для первого желания плотник по крайней мере имел легко объяснимое побуждение; но для второго, казалось, у него не было вовсе никакого. Несмотря на то, Матфей Моль упорно настаивал, чтобы попросили к нему молодую лэди, и даже дал понять её отцу, таинственным намеком (который сделал дело значительно темнее прежнего), что получить путное сведение можно единственно только чрез посредство такого чистого девственного ума, каким обладала прелестная Алиса. Не станем распространяться о затруднениях мистера Пинчона по отношению к его совести, гордости или отеческой любви. Скажем только, что он наконец велел просить к себе дочь. Он знал, что она находится в своей комнате и занята делом, которое не могло быть тотчас отложено в сторону, потому что в самую минуту, когда было произнесено имя Алисы, отец её и плотник услышали печальную и сладостную музыку её клавикордов и меланхолический акомпанимент её нежного голоса. Но Алиса Пинчон явилась к нему немедленно.

"Говорят, что портрет этой молодой лэди, написанный одним венецианским художником и оставленный её отцом в Англии, достался нынешнему герцогу Девонширскому и теперь хранится в Честворте не потому, чтобы там оригинал его имел какое нибудь особенное значение, но по совершенству самой живописи и высокому достоинству изображенной на нем красоты. Если когда либо была рождена лэди и отделена от толпы обыкновенных людей какою-то нежною и холодною величавостью, так это Алиса Пинчон. Но в ней было много чисто женского; в ней было много нежности или, по крайней мере, много нежных способностей. Ради этих вознаграждающих достоинств, великодушный человек простил бы ей всю её гордость; мало того: он, может быть, готов был бы лечь на пути её и позволил бы легкой ножке Алисы наступить на его сердце, и за это самопожертвование он пожелал бы от нея, может быть, только простого признания, что он в самом деле мужчина и создан из тех же самых, что и она, стихий.

"Когда Алиса вошла в комнату, взгляд её упал прежде всего на плотника, который стоял посреди комнаты в своей зеленой шерстяной жакетке, в широких штанах, открытых на коленях, и с глубоким карманом для плотничьяго аршина, которого конец торчал наружу. Он носил на себе такие же ясные признаки своего ремесла, как и мистер Пинчон своего джентльменского достоинства. На лице Алисы Пинчон блеснуло чувство артистического одобрения. Она была поражена удивлением (которого она нисколько не скрывала) к замечательному пригожеству, силе и энергии, которыми отличалась наружность Моля. Но плотник никогда не мог простить ей этого удивляющагося взгляда, хотя много нашлось бы людей, которые бы во всю жизнь хранили о нем сладкое воспоминание. Видно сам нечистый изощрил мысли Матфея Моля и помог ему проникнуть в настоящее выражение её глаз.

"Что она смотрит на меня, как будто я какое нибудь дикое растение? - подумал он, стиснув зубы. - Узнает же она, есть ли во мне душа, и горе ей, если она встретит во мне душу сильнее собственной!"

" - Батюшка, вы присылали за мной, сказала Алиса своим голосом, сладким как звуки клавикордов. - Но если вы чем нибудь заняты с этим молодым парнем, так позвольте мне удалиться. Вы знаете, что я не люблю этой комнаты, хоть вы и украсили ее Клод-Лорреном, чтоб поселить в ней приятные воспоминания.

" - Погодите пожалуете минутку, молодая лэди, сказал Матфей Моль. - Я кончил дело с вашим отцом; теперь надо начать с вами.

"Алиса посмотрела на своего отца с вопросительным удивлением.

" - Да, Алиса, сказал мистер Пинчон, с некоторым смущением. - Этот молодой парень - его зовут Матвеем Молем - говорит, сколько я его понимаю, что он может, чрез твое посредство, открыть известную бумагу или пергамин, который был потерян задолго до твоего рождения. Важность этого документа заставляет меня не пренебрегать никаким возможным - кроме невероятных - средством отъискать его. Поэтому ты меня обяжешь, милая моя Алиса, если согласишься отвечать на вопросы этого человека, по мере того, как они будут относиться к делу. Так как я остаюсь с тобой в комнате, то ты не подвергнешься никакому грубому вопросу со стороны молодого человека, и по твоему малейшему желанию следствие - или как бы мы ни назвали этот разговор - будет тотчас же прервано.

" - Мистрисс Алиса Пинчон, заметил Матвей Моль с величайшим почтением, но с полу-скрытым сарказмом во взгляде и в выражении голоса; - без сомнения, будет чувствовать себя совершенно безопасною в присутствии своего отца и под его покровительством.

" - Разумеется, я не могу чувствовать никакого опасения подле моего батюшки, сказала Алиса с девическим достоинством. - Я даже не понимаю, как может лэди, верная самой себе, чувствовать страх от кого либо или в каких либо обстоятельствах.

"Бедная Алиса! какое несчастное побуждение заставило тебя противопоставить себя таким образом, в смысле вызова на борьбу, силе, которой ты не в состояний была постигнуть?

" - В таком случае, мистрисс Алиса, сказал Матвей Моль, подавая ей кресло, довольно грациозно для ремесленника: - не угодно ли будет вам только сесть и сделать мне одолжение (хоть я и далеко не заслуживаю этой чести) вперить свои глаза в мои?

"Алиса на это согласилась. Она была очень горда. Не говоря о всех преимуществах её звания, прелестная девушка сознавала в себе силу (состоявшую в красоте, высокой, незапятнанной непорочности и предохранительном чувстве женственности), - силу, которая должна была сделать её сферу непроницаемою, если только она не изменит самой себе в глубине души. Она. может быть, знала инстинктивно, что какая-то злая сила стремится вторгнуться в её ограду, и не уклонялась от борьбы с нею. Алиса противопоставила таким образом могущество женщины могуществу мужчины: борьба не всегда равняя со стороны женской.

"Между тем её отец отвернулся в сторону и, казалось, был погружен в созерцание пейзажи Клод-Лоррена, на котором мглистая, проникнутая солнцем даль углублялась так далеко в старый лес, что ничего не было бы удивительного, если бы его Фантазия потерялась в чарующих извилинах глубины картины. Но, в самом деле, картина занимала его так же мало в эту минуту, как и почерневшая стена, на которой она висела. Ум его был наполнен множеством странных рассказов, которые он слышал в детстве и которые приписывали таинственные дарования этим Молям, из которых один находился теперь перед ним. Долгое пребывание мистера Пинчона в чужих краях и сношения с умными и модными людьми - придворными, светскими и мыслящими - довольно поизгладили в нем грубых пуританских суеверий, от которых не мог быть свободен никто родившийся в Новой Англии в тот ранний период её существования. Но, с другой стороны, разве не все пуританское общество думало, что дед Моля был колдун? Разве не была доказана его виновность? Разве колдун не был казнен за нее? Разве он не завещал ненависти к Пинчонам своему единственному внуку, который в эту минуту готов был произвести таинственное свое влияние на дочь неприятеля его дома? И не было ли это влияние то, что называют волшебством?

"Повернувшись в половину, он схватил одним взглядом фигуру Моля в зеркале. Плотник, стоя в нескольких шагах от Алисы, с поднятыми на воздух руками, делал такой жест, как будто направлял на девушку медленно двигающуюся, огромную и невидимую тяжесть.

" - Остановись, Моль! воскликнул мистер Пинчон, подойдя к нему. - Я запрещаю тебе продолжать!

" - Пожалуете, батюшка, не мешайте молодому человеку, сказала Алиса, не переменяя своего положения. - Его усилия, уверяю вас, вовсе безвредны.

"Мистер Пинчон опять обратил глаза к Клод-Лоррену. Дочь, в противность его предосторожности, сама желает подвергнуться таинственному опыту: поэтому он только согласился, но не неволил её. И не для нея ли преимущественно он желает успеха в своем предприятии? Если только отъищется потерянный пергамин, то прелестная Алиса Пинчон, с прекрасным приданым, которое он ей назначит, может выйти за английского герцога или за германского владетельного князя, вместо какого нибудь ново-английского духовного или юриста. Эта мысль заставила честолюбивого отца согласиться в душе, что если даже волшебная сила необходима для исполнения этого дела, то пускай Моль вызовет ее. Чистота Алисы будет её охраною.

"В то время, когда ум его был наполнены воображаемым великолепием, он услышал полу-произнесенное восклицание дочери. Оно было так слабо и неясно, что казалось только полу-желанием произнести несколько слов, что в таком неопределенном смысле, что невозможно было бы понять их. Все, однако же, это был зов на помощь! он никогда в этом не сомневался. И хотя это был только шопот для его слуха, но этот шопот отдался громким, болезненным и много раз повторившимся эхом в его сердце. При всем том, на этот раз, отец не обернулся к дочери.

"После некоторой паузы. Моль первый прервал молчание.

" - Посмотрите на свою дочь! сказал он.

"Мистер Пинчон быстро бросился вперед. Плотник стоял, выпрямившись против кресла Алисы, и указывал пальцем на девушку. Алиса сидела в положении глубокого сна, с длинными, черными ресницами, опущенными на глаза.

" - Вот она вам! сказал плотник. - Говорите с нею.

" - Алиса! дочь моя! воскликнул мистер Пинчон. - О, моя Алиса!

"Она не двигалась.

" - Громче! сказал Моль с усмешкою.

" - Алиса! проснись! вскричал отец. - Мне страшно видеть тебя в таком состоянии. Проснись!

"Он говорил громко, с выражением ужаса в голосе, и говорил возле этого нежного уха, которое всегда было так чувствительно ко всякой дисгармонии. Но крик его очевидно не касался её слуха. Невозможно описать, какое чувство отдаленного, мглистого, недосягаемого пространства между им и Алисою сжало душу его, когда он увидел невозможность достигнуть до нея своим голосом.

" - Прикоснитесь лучше к ней! сказал Моль. - Потрясите ее, да хорошенько. Мои руки слишком огрубели от обращения с топором, пилою и рубанком, - это бы я помог вам.

"Мистер Пинчон взял ее за руку и пожал ее с живостью взволнованного чувства. Он поцаловал ее, с таким сердечным жаром, что ему казалось невозможным, чтоб она не почувствовала этого поцелуя. Потом, в какой то досаде на её безчувственность, он потряс её тело с такою силою, что через минуту боялся вспомнить об этом. Он отнял обнимавшия ее руки, и Алиса, которой тело, при всей своей гибкости, было безчувственно, приняла опять тоже положение, какое сохраняла прежде его покушений пробудить ее. В это время Моль переменил свою позицию, и её лицо повернулось к нему - слегка, правда, во так, как будто сон её зависел от его власти.

"Ужасно было видеть, как человек, столь приличный, как мистер Пинчон, осторожный и величавый джентльмен, забыл свое достоинство; как его шитый золотом камзол дрожал и сверкал в блеске огня от конвульсивного раздражения, от ужаса и горя, терзавших прикрытое им сердце.

" - Негодяй! вскричал мистер Пинчон, грозя кулаком Молю. - Ты вместе с дьяволом отнял у меня дочь мою! Отдай мне ее, исчадие старого колдуна, или тебя потащим на Висельный Холм, по следам твоего деда!

" - Потише, мистер Пинчон, сказал плотник спокойно. - Потише. Разве я виноват, что вы позвали сюда свою дочь за одну только надежду добыть лист пожелтевшого пергамина? Перед вами вот сонная мистрисс Алиса: позвольте же теперь попробовать Матфею Молю испытать, так ли она будет покорна мне, как вам.

"Он обратился к ней, и Алиса отвечала ему тихим, покорным голосом, склонив к нему голову, как пламя факела, указывающее направление ветра. Он кивнул ей рукой, и Алиса, встав с кресла, наобум, но без всякой нерешимости, как бы стремясь к своему неизбежному центру тяготения, подошла к нему. Он махнул ей назад, и Алиса, отступая от него, упала в свое кресло.

" - Дело сделано, сказал Матфей Моль. - Узнать мы ничего не можем.

"Сказка о чарах плотника (если только их можно так назвать), употребленных им для открытия потерянного документа, продолжается странным и по временам ужасным рассказом. В продолжение своего усыпления Алиса описала три образа, которые представлялись её взору. Один был пожилой джентльмен, с выражением достоинства в осанке и с суровым лицом, одетый, как бы по какому-то торжественному случаю, в костюм из темной, дорогой материи, но с большим кровавым пятном на богато вышитом воротнике. Другой был тоже пожилой человек, одетый просто, с мрачною и злобною физиономией и с порванною веревкою на шее. Третий - человек моложе первых двоих, но старее средних лет; он носил толстую шерстяную тунику, кожаные штаны, и плотничий аршин торчал из бокового его кармана. Эти три привидения знали взаимно, где находится потерянный документ Один из них - тот, что с кровавым пятном на воротнике - казалось, если только не обманывали его движения, имел документ в своем непосредственном хранении, но два таинственные его товарища не давали ему освободиться от своей обязанности. Наконец, когда он обнаружил намерение объявить свою тайну так громко, чтобы быть у слышанным из своей сферы в сфере смертных, товарищи его боролись с ним и закрывали ему руками рот, и тогда на его воротнике показывалось свежее кровавое пятно. После этого две просто одетые фигуры смеялись и подшучивали над пристыженным старым джентльменом, указывая на пятно мальцами.

"Тут Моль обратился к мистеру Пинчону.

" - Он никогда не будет открыт, сказал он. - Хранение этой тайны, которая, будучи объявлена, обогатила бы потомство вашего деда, составляет часть его наказания за гробом. Он должен таиться с нею до тех пор, пока она потеряет всякую цену; поэтому Дом о Семи Шпилях остается при вас. Это наследство куплено так дорого, что его опасно принять от полковникова потомства.

"Мистер Пинчон пытался что-то сказать, но - от страха и потрясения чувств - в горле его послышалось только какое-то урчанье. Плотник засмеялся,

" - Ага, почтенный господин! это вы пьете кровь старого Моля! сказал он насмешливо.

" - Колдун! зачем ты овладел моей дочерью? вскричал Пинчон, получив способность говорить. - Отдай мне ее назад и ступай себе своей дорогою, и чтоб мы никогда больше не встречались!

" - Вашу дочь! сказал Матфей Моль. - Да она также и моя. Несмотря на то, чтобы не быть слишком грубым с прелестною мистрисс Алисою, я предоставляю ее вашему хранению; впрочем, не буду уверять вас, чтоб она не имела больше случая вспомнить о плотнике Моле.

"Прелестная Алиса Пинчон очнулась от своего странного обморока. Она не сохранила ни малейшого воспоминания о своих видениях; она как будто забылась только в минутном мечтании и возвратилась к сознанию действительной жизни почти в такое же короткое время, в какое потухающий пламень в камине вспыхивает с прежнею живостью после мгновенного угасания. Узнав Матфея Моля, она приняла вид несколько холодного, но кроткого достоинства, - тем больше, что на лице плотника остался какой то особенный смех, который подавлял природную гордость Алисы. Так кончились, на этот раз, поиски за документом на восточные Пинчоновския земли, и хотя часто они возобновлялись впоследствии, но ни одному еще Пинчону не удалось бросить взгляд на драгоценный пергамин.

"А между тем прелестная, нежная Алиса сильно от них пострадала. Сила, о которой никогда ей и не снилось, жостко коснулась её. Отец пожертвовал своим бедным дитятею из одного желания мерять свои земли милями вместо акров. Алиса, до конца своей жизни, была покорна воле Моля. Она чувствовала себя униженною как нельзя более.

"В один вечер, во время свадебного пиршества (но не её, потому что, потеряв над собой власть, она считала бы грехом выйти замуж), бедная Алиса была принуждена итти по улице в своем белом кисейном платьи и атласных башмачках к убогому жилищу ремесленника. В доме слышался смех и веселый говор, потому что в эту ночь Матфей Моль женился на дочери другого ремесленника и призвал гордою Алису Пинчон в дружки к своей невесте. Она повиновалась ему, и когда кончилось испытание, Алиса очнулась от своего заколдованного сна. Но она не была уже гордая лэди: смиренно, с улыбкою, в которой выражалась горесть, она поцаловала молеву жену и отправилась домой. Ночь была ненастная; юго-восточный ветер бил ей прямо в легко покрытую грудь смесью снега и дождя: атласные башмачки её совсем промокли, когда она бежала по мокрым тротуарам. На другой день она почувствовала простуду; скоро открылся постоянный кашель; она вдруг исхудала, и её сухощавая чахоточная фигура, сидя за клавикордами, наполняет, бывало, дом печальною музыкою, - музыкою, в которой слышались голоса небесных хористов.

"Пинчоны похоронили Алису великолепно. На похоронах была вся городская знать. Но последним в процессии шел Матфей Моль. Это был самый мрачный человек, какой только когда либо провожал гроб."