Дом о семи шпилях.
Часть вторая.
Глава XX. Эдемский цветок

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дом о семи шпилях. Часть вторая. Глава XX. Эдемский цветок (старая орфография)

ГЛАВА XX.
ЭДЕМСКИЙ ЦВЕТОК.

Фебея, перейдя так внезапно из яркого дневного света в густые сумерки коридора, не вдруг увидела, кто впустил ее. Прежде нежели глаза её освоились с темнотою, чья-то рука взяла ее за руку с твердым, но нежным и теплым пожатием, выражая таким образом приветствие, от которого сердце её забилось необъяснимою для нея радостью. Ее повели далее - не к приемной, но в другую, нежилую комнату, которая в старые времена была большою приемною Дома о Семи Шпилях. Солнечный свет лился обильно во все незанавешенные окна этой комнаты и падал на пыльный пол. Фебея теперь увидела ясно - хотя это не было уже для нея открытием после теплого пожатия руки - что ее впустил в дом не Клиффорд и не Гепзиба, а Гольгрев. Какое-то неопределенное чувство говорило ей, что она должна услышать от него что-то необыкновенное, и, не отнимая своей руки, она смотрела пристально ему в лицо. Она не предчувствовала чего нибудь ужасного, однакожь была уверена, что в доме совершилась важная перемена в её отсутствие, и потому с безпокойством ожидала объяснения.

Артист был бледнее обыкновенного; на его челе был какой-то задумчивый и суровый отпечаток, проводивший глубокую отвесную линию между его бровей. Впрочем, улыбка его была исполнена той натуральной теплоты и радости, которую Фебея всегда замечала на лице его, как он ни старался прикрывать ново-английскою осторожностью все, что лежало близко к его сердцу. Он имел вид человека, который, размышляя один о каком нибудь ужасном предмете посреди дремучого леса или безпредельной пустыни, вдруг узнал знакомый образ самого дорогого друга, приносящий к нему все мирные идеи домашней жизни и тихий поток повседневных дел. Несмотря на то, когда он почувствовал необходимость отвечать на её вопросительный взгляд, улыбка исчезла на лице его.

-- Я не должен радоваться нашему возвращению, Фебея. сказал он: - мы встречаемся с вами в странную минуту!

-- Что случилось? воскликнула она. - Отчего это опустел дом? Где Гепзиба и Клиффорд?

-- Ушли! Я не могу придумать, где они! отвечал Гольгрев. - Мы одни в доме!

-- Гепзиба и Клиффорд ушли! вскричала Фебея. - Возможно ли это? И зачем вы привели меня в эту комнату вместо приемной Гепзибы? Ах, что нибудь ужасное случилось! Я хочу видеть!

-- Нет, нет, Фебея! сказал Гольгрев, останавливая ее. - Я вас не обманываю: они действительно ушли, и я не знаю, куда. Ужасное происшествие случилось в самом доме, но не с ними и, как я несомненно уверен, не от них. Если я верно понял ваш характер. Фебея, продолжал он, вперив свои глаза в нее с безпокойством и вместе нежностью: - то при всей вашей слабости и при всем том, что ваше поприще, по видимому, в кругу вещей обыкновенных, вы одарены замечательною силою. Вы обладаете способностью действовать посреди таких обстоятельств, который решительно выходят из круга явлений обыкновенных.

-- О, нет, я очень слаба! отвечала, дрожа, Фебея. - Но скажите мне, что случилось?

-- Вы сильны! настаивал на своем Гольгрев. - Вы должны быть вместе и сильны и благоразумны; потому что я совсем сбился с пути и нуждаюсь в ваших советах. Может быть, вы скажете мне, что я должен делать.

-- Скажите мне! скажите мне! повторяла Фебея, вся в трепете. - Эта таинственность подавляет меня! Скажите хоть что нибудь!

Артист медлил. Несмотря на то, что он сейчас сказал, и сказал искренно, относительно способности действовать в таких обстоятельствах, которая поражала его в Фебее, он все еще не решался открыть ой ужасную тайну вчерашняго дня. Это для него было все равно, как если бы поставить страшный образ смерти в чистом и веселом пространстве перед домашним камином. Но невозможно было таиться перед нею: она должна была узнать истину.

-- Фебея. сказал он: - помните ли вы это?

Он подал ей дагерротип, - тот самый, который он показывал ей в первое их свиданье в саду и который так поразительно представлял жесткия и безжалостные черты оригинала.

-- Что общого имеет эта вещь с Гепзибой и Клиффордом? спросила Фебея в нетерпеливом удивлении, что Гольгрев шутит таким образом с нею в такую минуту. - Это судья Пинчон! Вы мне уже его показывали.

-- Но вот то же самое лицо, снятое только пол-часа назал, сказал артист, показывая ей другую миниатюру. - Я только что кончил его, как услышал ваш стук в дверь.

-- Это мертвец! вскричала, побледнев, Фебея. - Судья Пинчон умер?

-- Так, как здесь представлен, сказал Гольгрсв: - он сидит в соседней комнате. Судья Пинчон умер, а Клиффорд и Гепзиба исчезли. Больше я ничего не знаю. Все, что можно к этому прибавить - только догадки. Возвращаясь в мою уединенную комнату вчера вечером, я не заметил никакого света ни в приемной, или комнате Гепзибы, ни у Клиффорда; никакого шуму, никаких шагов не было слышно в доме. Сегодня утром - та же мертвая тишина. Из моего окна я слышал свидетельство соседки, что ваши родственники оставили дом во время вчерашней бури. До меня дошел также слух, что судья тоже исчез. Какое то особенное чувство, которого я не могу описать - неопределенное чувство какой то катастрофы или кончины - заставило меня пробраться в эту часть дома, где я и открыл то, что вы видите. Чтобы приобресть свидетельство, которое может пригодиться Клиффорду, и важный памятник для самого меня - потому что, Фебея, есть некоторые наследственные причины странной моей связи с судьбою этого человека - я употребил находившияся в моем распоряжении средства сохранить этот живописный рассказ о смерти судьи Пинчона.

Даже в своем волнении, Фебея не могла не заметить спокойствия в речах и приемах Гольгрева. Он, правда, чувствовал, по видимому, весь ужас смерти судьи, но понял умом этот факт, без всякой примеси удивления, как событие, долженствовавшее случиться неизбежно и до такой степени намеченное в миновавших событиях, что его можно было почти предсказать.

-- Зачем вы не отворили дверей и не позвали свидетелей? спросила Фебея, содрогаясь. - Ужасно оставаться здесь одному!

-- Но Клиффорд! сказал артист: - Клиффорд и Гепзиба! Нам надобно подумать, что можно сделать лучшого в их пользу. Бегство их придает самый дурной смысл этому событию. Но как легко объясняется оно для тех, кто знал их! Ужаснувшись сходства смерти судьи с смертью одного из прежних Пинчонов, которая имела для Клиффорда такия горестные последствия, они не имели другой идеи, как только бежать с рокового места. Как жалко они несчастны! Еслиб Гепзиба только закричала громко, еслиб только Клиффорд растворил дверь и объявил о смерти судьи Пинчона, это было бы событие весьма для них полезное, при всем своем ужасе. Еслиб на него смотрели по моему, то оно бы вдруг смыло черное пятно, лежащее, во мнении общества, на Клиффорде.

-- Как же могла бы произойти какая нибудь польза от того, что так ужасно? спросила Фебся.

его фамилии; в ней именно умирали люди его лет и вообще в напряжении какого нибудь умственного кризиса или, может быть, в припадке гнева. Предсказание старого Моля было, может быть, основано на познании этого физического предрасположения в роду Пинчонов. Между смертью, случившеюся вчера, и смертью дяди Клиффорда, описанною тридцать лет назад, есть очень много сходства. Правда, там были подведены некоторые обстоятельства, которые сделали возможным даже, по мнению большинства, вероятным и почти несомненным - что старый Джеффрей Пинчон умер насильственною смертью и от руки Клиффорда.

-- Подведены, вы говорите? кем же? воскликнула Фебея.

-- Да, подведены, как после смерти дяди, так и прежде, человеком, который сидит в той комнате. Собственная его смерть, похожая во всем на первую, кроме этих обстоятельств, кажется попущением самого Провидения, которое наказало его за его злодейство и явило невинность Клиффорда. Но бегство Клиффорда все разрушило. Может быть, он спрятался где нибудь очень близко. Еслиб мы только отъискали его, пока не открыта смерть судьи, беда еще была бы исправлена.

-- Нам нельзя скрывать этого дела ни минуты долее, сказала Фебен. - Ужасно хранить его нам в своем сердце! Клиффорд невинен. Сам Бог за него будет свидетельствовать. Отворим дверь и позовем все соседство.

-- Вы правы, Фебея, отвечал Гольгрев. - Вы несомненно правы.

Но артист не чувствовал ужаса, свойственного ясному и любящему порядок её характеру, при мысли вмешаться в суматоху посторонних зрителей и столкнуться с происшествием, неподходящим под обыкновенные события жизни. Он не торопился также, подобно ей, войти скорее в пределы жизни повседневной. Напротив, настоящее положение доставляло ему какое-то дикое удовольствие: он срывал цветок странной красоты, растущий, как алисины цветы, на печальном месте под открытым ветром. Это положение отделяло его с Фебеею от остального мира и связывало их между собой исключительным знанием обстоятельств таинственной смерти судьи Пинчона и советом, который они должны были держать наедине относительно этой смерти. Тайна, пока она оставалась тайною, держала их в очарованном кругу, держала в уединении посреди людей, - в таком удалении от остального мира, как будто они очутились одни на острову, посреди океана. Лишь только она откроется, океан потечет между ними, и они очутятся стоящими на его широко-разделенных берегах. Между тем все соединилось для того, чтобы их между собою сблизить: они были похожи на детей, которые, рука с рукой, прижимаясь друг к другу, проходят по темному коридору, населенному привидениями. Образ ужасной смерти, наполнявший весь дом, держал их соединенными в своих оледеняющих руках.

Эти влияния ускорили в них развитие сердечных чувств, которые без того не расцвели бы так скоро. Может быть даже Гольгрев умышленно старался подавить их в самом зародыше.

-- Зачем мы столько медлим? спросила Фебея. - Этот секрет не дает мне дышать свободно. Отворим поскорее дверь!

-- Во всю нашу жизнь не случится уже другой подобной минуты! сказал Гольгрев. - Фебея, неужели мы чувствуем один ужас? и ничего более? Неужели вы не сознаете в себе, как я, чего-то особенного, что делает этот момент требующим необыкновенного внимания?

-- Мне кажется грехом, отвечала, дрожа, Фебея: - думать о радости в такое время!

-- Еслиб только вы знали, что было со мной до вашего приезда! воскликнул артист. - Мрачный, холодный, жалкий час! Присутствие этого мертвого человека набросило огромную черную тень на все видимое; он делал мир, доступный моему сознанию, сценою преступления и возмездия еще ужаснейшого, нежели самое преступление. Это чувство лишило меня моей юности. Я не надеялся уже никогда возвратиться к ней. Мир сделался для меня странным, диким, злым, враждебным; моя прошедшая жизнь представлялась мне одинокою и бедственною, моя будущность казалась моей фантазии мглою, которой я должен был дать какие-то мрачные формы. Но, Фебея, вы перешагнули через порог, и надежда, сердечная теплота и радость возвратились ко мне вместе с вами. Мрачная минута сделалась вдруг лучезарною. Неужели же мне пропустить ее, не произнеся ни слова. Я люблю вас!

-- Как можете вы любить такую, как я, простую девушку? спросила Фебея. - У вас так много, много мыслей, с которыми я напрасно старалась бы симпатизировать. А я - я также - у меня есть свои стремления, с которыми вы тоже будете симпатизировать мало. Но это еще ничего, а главное - я так мало имею возможности сделать вас счастливым.

-- Вы для меня единственная возможность счастия, отвечал Гольгрев. - Я не буду иметь в него веры, если только не вы мне его дадите.

-- И потом - я боюсь, продолжала Фебея, приближаясь к Гольгреву в то самое время, когда так откровенно высказывала ему сомнения, которые он поселял в ней. - Вы заставите меня выйти из моей спокойной колеи. Вы заставите меня стараться следовать за вами по путям, еще непроложенным. Я не в состоянии этого сделать. Это не в моей натуре. Я упаду и погибну!

-- Ах, Фебея! воскликнул Гольгрев почти со вздохом, сквозь который прорывался невольный смех. - Все это будет совсем иначе, нежели вы воображаете. Человек счастливый неизбежно заключает себя в старых пределах. У меня есть предчувствие, что с этого времени мне предназначено сажать деревья, делать ограды - может быть даже, в свое время, построить дом для другого поколения, - словом, сообразоваться с законами и мирными обычаями общества. Ваше благоразумие будет гораздо могущественнее моего эксцентрического стремления.

-- Я не хочу этого! сказала Фебея с чувством.

-- Вы читаете в моем сердце, отвечала она, потупя взор. - Вы знаете, что я люблю вас!

И в этот-то час, столь полный сомнений и ужаса, совершилось признание. Молодые люди не чувствовали, чтобы что нибудь было в мире печально. Мертвец, находившийся так близко от них, был позабыт.

Вдруг, "слушайте! прошептала Фебея. - Кто-то идет с улицы к двери!"

-- Встретим теперь посторонних! сказал Гольгрев. - Вероятно, слух о визите судьи Пинчона и бегстве Гепзибы и Клиффорда заставил полицию освидетельствовать место. Нам теперь не остается ничего более, как отворить немедленно дверь.

запертою на ключ, отперта была снаружи. Звуки шагов не были, однакожь, так резки, смелы и решительны, как бывает, когда в дом входят люди, облеченные правом следствия. Эти звуки были слабы, как будто шел кто нибудь слабосильный или усталый, и вместе с ними послышался говор двух голосов, знакомых обоим слушателям.

-- Может ли это быть! шепнул Гольгрев.

-- Это они! отвечала Фебея. - Благодарение Богу! благодарение Богу!

-- Слава Богу, братец, мы дома!

сидеть в беседке, где я - о, как это давно мне представляется после того, что случилось! - где я бывал так счастлив с маленькой Фебеей.

Но дом вовсе не был так страшен, как казалось Клиффорду. Они сделали еще несколько шагов и остановились на пороге, как бы не зная, что делать далее, когда Фебея выбежала к ним навстречу. Увидя ее, Гепзиба зарыдала. Напрягая все свои силы, она двигалась до сих пор под бременем горя и ответственности, наконец как бы сбросила его с плечь. впрочем, нет! у нея недостало энергии сбросить с плечь свое бремя; она только перестала его поддерживать и поддалась его гнету. Клиффорд оказался гораздо сильнейшим.

-- Это наша маленькая Фебея! Ах! и Гольгрев с нею! воскликнул он, бросив на них деликатно-проницательный взгляд, сопровождаемый прекрасною, нежною, но меланхолическою улыбкою. - Я думал о вас обоих, когда мы шли по улице, и когда я увидел на кровле распустившиеся цветы Алисы. Так и в этом старом, мрачном доме расцвел сегодня пленительный цветок!