Ган Исландец.
Часть первая.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ган Исландец. Часть первая. Глава VII (старая орфография)

VII

Оставив Поэля, дронтгеймский губернатор возвратился в свой кабинет и опустился в широкое кресло. Чтобы разсеять свою озабоченность, он приказал одному из секретарей доложить ему о прошениях, поступивших на его имя.

Секретарь, поклонившись, начал:

"1. Преподобный доктор Англивиус просит определить его на место преподобного доктора Фокстиппа, директора епископальной библиотеки, за неспособностью последняго. Просителю неизвестно, кто бы другой мог заместить упомянутого неспособного доктора; он же, доктор Англивиус, надо заметить, уже с давних пор исправлял должность библиотек..."

- Направьте этого чудака к епископу, - перебил генерал.

"2. Пастор Атанас Мундер, тюремный духовник, просит о помиловании двенадцати раскаявшихся осужденных, по случаю именитой свадьбы его высочества Орденера Гульденлью, барона Торвика, кавалера ордена Даннеброга, сына вице-короля, с благородной Ульрикой Алефельд, дочерью его сиятельства великого канцлера обоих королевств".

- Отложите, - заметил генерал. - Мне жаль этих осужденных.

"3. Фауст-Пруденс Дестромбидес, подданный норвежский, поэт латинский, просит соизволения написать свадебную оду в честь благородных супругов".

- А! а! Этот поэт должно быть очень стар, потому что еще в 1674 году готовил оду в честь союза, предполагавшагося, но не состоявшагося между Шумахером, тогда графом Грифенфельдом, и принцессой Луизой-Шарлотой Гольштейн-Аугустенбургской... Боюсь, - пробормотал губернатор сквозь зубы: - чтобы Фауст-Пруденс не оказался поэтом расторгнутых браков... Отложите и продолжайте. Надо справиться, не найдется ли для этого поэта свободной кровати в дронтгеймском госпитале.

"4. Рудокопы Гульдбрансгаля, островов Фа-Рöрских, Сунд-Мöра, Губфалло, Рёрааса и Конгсберга просят освободить их от королевской опеки".

- Эти рудокопы самый безспокойный народ. Говорят, что они начинают роптать, не получая скорого ответа на их прошение. Надо подвергнуть его зрелому обсуждению.

"5. Брааль, рыбак, заявляет в силу Одельсрехта {Оделъсрехт, странный закон на подобие маиората, установленный среди норвежских крестьян. Всякий, не желающий отказаться от родового имения, мог воспрепятствовать приобретателю оного передавать его в другия руки, заявляя каждые десять лет о своем намерении выкупить его.} о непреклонном намерении выкупить свое родовое имение".

"6. Синдики Нöса, Лöвига, Индаля, Сконгена, Стода, Спарбо и других городов и деревень Дронтгеймского северного округа просят, чтобы назначена была премия за голову разбойника, убийцы и поджигателя Гана, родом, как говорят, из Клипстадуры в Исландии. - Протестует против этой просьбы Николь Оругикс, палач Дронтгеймского округа, предъявляя свои права на Гана. Поддерживает эту просьбу Бенигнус Спиагудри, смотритель Спладгеста, который должен получить труп".

- Этот разбойник очень опасен, - заметил генерал: - особенно в виду брожения среди рудокопов. Надо объявить за его голову премию в тысячу королевских экю.

"7. Бенигнус Спиагудри, медик, антикварий, скульптор, минералог, натуралист, ботаник, юрист, химик, механик, физик, астроном, теолог, грамматик..."

- Но разве это не тот Спиагудри, который занимает место смотрителя Спладгеста? - перебил генерал.

- Он сам, ваше превосходительство, - ответил секретарь и продолжал: - "...смотритель, по воле Его Величества, учреждения, именуемого Спладгест, в королевском городе Дронтгейме, считает долгом поставить на вид, что именно он, Бенигнус Спиагудри, открыл, что так называемые неподвижные звезды не освещаются звездою, именуемою солнцем; itеm {Далее.}, что настоящее имя Одина Фригге, сын Фридульфа; itеm, что морская змея питается песком; itеm, шум народонаселения отгоняет рыбу от берегов Норвегии, так что средства к пропитанию уменьшаются пропорционально возрастанию числа жителей; itеm, что залив, называемый Отте-Сунд, прежде известен был под именем Лимфиорда и получил название Отте-Сунда, после того как Отон Рыжий бросил в него свое копье; itеm, что по его указаниям и под его надзором старая статуя Фрейя переделана в статую Правосудия, украшающую главную площадь Дронтгейма, а Лев, находившийся у ног статуи, в дьявола - олицетворение преступления; itеm..."

- Ну, довольно об его важных заслугах. Что ему нужно?

Секретарь перелистал много страниц и продолжал:

"...Принимая во внимание свои столь полезные труды в науках и искусствах, проситель решается всеуниженно умолять его превосходительство увеличить таксу за каждый мужской и женский труп на десять аскалонов, что не может быть неприятно мертвецам, доказывая им..."

В эту минуту дверь кабинета отворилась и лакей доложил громким голосом:

В кабинет вошла знатная дама, с маленькой графской короной на голове, роскошно разодетая, в платье из красного атласа, обшитом горностаем и золотой бахромой. Пожав руку генерала, она опустилась возле него в кресло.

Графиня была женщина лет пятидесяти, но возраст не прибавил ей морщин, уже давно проведенных на её лице заботами гордости и честолюбия. Она обратилась к старому губернатору с гордым взором и принужденной улыбкой.

- Однако, генерал, ваш воспитанник заставляет себя ждать. Он должен был прибыть сюда еще до восхода солнца.

- Он и прибыл, графиня, но тотчас же отправился в Мункгольм.

- В Мункгольм! Надеюсь не к Шумахеру?

- Весьма возможно.

- Первый визит барона Торвика будет сделан Шумахеру!

- Отчего же нет, графиня? Шумахер несчастлив.

- Как! генерал, сын вице-короля имеет сношения с государственным преступником!

- Фредерик Гульденлью, поручая мне своего сына, просил меня, графиня, воспитать его как своего родного. Я полагал, что знакомство с Шумахером принесет пользу Орденеру, который современем достигнет такого же могущества. В виду этого, с соизволения вице-короля, я получил от моего брата Груммонда Кнуда пропуск во все тюрьмы и вручил его Орденеру. Он им воспользовался.

- А давно ли, генерал, барон Орденер завел это полезное знакомство?

- Не более года, графиня. Кажется, общество Шумахера пришлось ему по душе, так как он часто посещал его, живя в Дронтгейме, и лишь с большим сожалением, вследствие моих настояний, предпринял год тому назад поездку по Норвегии.

- А Шумахер, знает он, что утешитель его сын одного из заклятых его врагов?

- Он знает, что это его искренний друг, и этого для него достаточно, как и для нас.

- А вы, генерал, - спросила графиня, бросая на губернатора испытующий взгляд: --покровительствуя и укрепляя это знакомство, знали вы, что у Шумахера есть дочь?

- Я это знал, графиня.

- И это обстоятельство казалось вам малозначущим в отношении вашего воспитанника?

- Воспитанник Левина Кнуда, сын Фредерика Гульденлью человек честный. Орденеру известна преграда, отделяющая его от дочери Шумахера. Он не способен увлечь, без серьезного намерения, девушку и притом дочь несчастного человека.

Графиня Алефельдь вспыхнула и побледнела. Она отвернулась, как-бы желая избегнуть спокойного взора старого генерала, как-бы чуя в нем обвинителя.

- Все таки, генерал, - проговорила она: - это знакомство кажется мне, извините за выражение, странным и неблагоразумным. Носится слух о мятеже рудокопов и северных поселенцев. Имя Шумахера замешено в этом деле.

В эту минуту дверь отворилась и слуга доложил, что посланный от его сиятельства великого канцлера просит дозволения говорить с графиней.

Графиня поспешно поднялась, простилась с губернатором, который снова занялся разсмотрением прошений, и торопливо удалилась в аппартаменты, занимаемые ею в одном из флигелей губернаторского дома, приказав прислать туда посланца.

Уже несколько минут сидела она на роскошной софе, среди приближенных к ней дам, когда вошел посланец. Графиня при виде его не могла сдержать жеста отвращения, который тотчас же скрыла под благосклонной улыбкой. Внешность посланца, однако, на первый взгляд не представляла ничего отталкивающого: это был скорее низенький чем высокий человек, дородство которого мало гармонировало с его должностью. Но при более внимательном осмотре на открытом лице его можно было приметить выражение наглости, а в веселых взорах что-то дьявольское, коварное.

Отдав графине глубокий поклон, он вручил ей пакет с печатью и шелковым шнурком.

- Ваше сиятельство, - сказал он: - дозвольте мне осмелиться положить к вашим стопам драгоценное послание вашего именитого супруга, моего высокочтимого господина.

- Разве он не прибудет сюда сам? И зачем послал он с письмом вас? - спросила графиня.

- Важные дела, о которых сообщит вам письмо, воспрепятствовали прибытию его сиятельства. Что же касается меня, графиня, то по приказанию моего благородного господина я удостоен величайшей чести иметь с вами конфиденциальный разговор. Графиня побледнела и вскричала дрожащим голосом:

- Со мной! Конфиденциальный разговор с вами, Мусдемон?

- Если это хоть на миг огорчает вас, высокородная графиня, ваш недостойный слуга прийдет в отчаяние.

- Огорчает меня! Вовсе нет, - возразила графиня, пытаясь улыбнуться: - но разве этот разговор так необходим?

Посланец поклонился до земли.

- Решительно необходим! Письмо, которое сиятельная графиня удостоила принять из моих рук, должно содержать точные указания на этот счет.

Странно было видеть как дрожала и бледнела гордая графиня Алефельд перед служителем, который так раболепствовал перед ней. Она медленно распечатала конверт и прочла письмо.

- Оставьте нас одних, - сказала она слабым голосом, обрашаясь к окружающим ее дамам.

- Да соблаговолит сиятельная графиня, - сказал посланец, преклоняя колено: --извинить мою смелость за неудовольствие, которое я, кажется, причинил ей.

- Напротив, будьте уверены, что ваше присутствие доставляет мне величайшее удовольствие, - возразила графиня с принужденной улыбкой.

Дамы удалились из комнаты.

- Эльфегия, ты забыла то время, когда наши свидания не внушали тебе отврашения.

С этими словами обратился посланец к благородной графине, сопровождая их смехом подобным тому, каким смеется дьявол, завладевая душой, продавшейся ему по договору.

Знатная женщина униженно поникла головой.

- Глупая! К чему краснеть из-за того, чего не видит ни один человеческий глаз?

- Чего не видят люди, то видит Бог.

- Бог, слабая женшина! Ты не достойна была чести обманывать своего мужа, так как он менее легковерен, чем ты.

- Вы низко издеваетесь над угрызениями моей совести, Мусдемон.

- Прекрасно! Но, Эльфегия, если ты чувствуешь угрызения совести, зачем же ты сама издеваешься над ними ежедневно, совершая новые преступления?

Графиня Алефедьд закрыла лицо руками.

лучше, по крайней мере веселее.

- Дай Бог, - прошептала графиня, - чтобы эти слова не припомнились вам на том свете.

- Ну, милая моя, теперь шутки в сторону, - сказал Мусдемон, садясь возле графини и обвивая руками её шею.

- Эльфегия, - продолжал он: - постарайся по крайней мере духовно остаться такою, какой была двадцать лет тому назад.

Несчастная графиня, раба своего сообщника, пыталась ответить на его отвратительные ласки. В позорных объятиях этих двух существ, которые взаимно презирали и проклинали друг друга, было нечто черезчур возмутительное даже для их развращенных душ. Преступные ласки, в былое время составлявшия для них наслаждение, и которые неизвестно какое ужасающее приличие заставляло их расточать и теперь, превратились в их пытку. Странное и справедливое превращение преступных страстей! Их преступление стало для них наказанием.

- Алефельд, - отвечал Мусдемон: - предвидя, как усилится его могущество через брак Орденера Гульденлью с нашей дочерью...

- Нашей дочерью! - высокомерно вскричала графиня, бросая на Мусдемона взор, полный гордости и презрения.

- Да, - холодно продолжал Мусдемон: - мне кажется, Ульрика с полным правом может считаться и моей дочерью. Я хотел сказать, что этот брак не вполне удовлетворит твоего мужа, если в то же время не будет окончательно уничтожен Шумахер. Этот старый временщик в глубине своей тюрьмы почти столь же опасен, как и в своем дворце. Он имеет при дворе друзей не знатных, но могущественных, быть может, именно потому, что они незнатны. Месяц тому назад, узнав, что переговоры великого канцлера с герцогом Голштейн-Плёнским не двигаются вперед, король нетерпеливо вскричал: Гриффенфельд один знал больше, чем все они вместе взятые. Какой-то проныра Диспольсен приезжал из Мункгольма в Копенгаген, съумел добиться нескольких секретных аудиенций, после чего король потребовал хранившиеся у канцлера документы и дипломы Шумахера. Неизвестно, чего добивается Шумахер; по всей вероятности - свободы, что для государственного преступника равнозначуще с стремлением к могуществу. Необходимо, чтобы он умер, умер, так сказать, судебным порядком, и мы стараемся теперь взвалить на него какое-нибудь преступление.

"Твой муж, Эльфегия, под предлогом обревизовать инкогнито северные округа, отправится лично убедиться в результатах, которыми увенчались наши происки среди рудокопов. Мы хотим именем Шумахера поднять мятеж в их среде, мятеж, который потом не трудно будет подавить. В настоящее время нас озабочивает только пропажа нескольких весьма важных бумаг, относящихся к этому делу, тем более, что есть полное основание подозревать, что оне попали в руки Диспольсена. Зная, что он уехал из Копенгагена в Мункгольм, везя Шумахеру его бумаги, дипломы и, быть может, те документы, которые могут погубить или, по меньшей мере, скомпрометировать нас, мы разместили в Кольских ушельях несколько надежных клевретов, поручив им убить Диспольсена и захватить его бумаги. Однако, если Диспольсен, как уверяют, возвратился из Бергена морем, все наши старания пойдут прахом... Теперь одна надежда, что оправдается слух, ходящий по городу, об убийстве какого-то капитана по имени Диспольсена... Увидим, что-то будет... а пока надо розыскать знаменитого разбойника Гана Исландца, которого нам бы хотелось поставить во главе взбунтовавшихся рудокопов. А ты, моя милая, какие добрые вести можешь ты сообщить мне? Поймана ли в клетке красивая мункгольмская птичка? Попала ли, наконец, дочь старого министра в лапки нашего сына Фредерика?..

- Нашего сына! - вскричала она презрительно.

- Конечно, который ему теперь год? Двадцать четвертый. А мы знакомы с тобой, Эльфегия, вот уж двадцать шесть лет.

- Богу известно, - продолжала графиня, - что мой Фредерик законный наследник великого канцлера.

простушек. Успел ли он в этом по крайней мере?

- Однако, Эльфегия, постарайся принять более деятельное участие в наших делах. До сих пор мы трудимся только вдвоем с графом. Завтра я возврашусь к твоему мужу, ты же, пожалуйста, не ограничивайся только молитвами за наши грехи, подобно мадонне, к которой взывают итальянцы, убивая кого-нибудь... Необходимо также постараться, чтобы Алефельд пощедрее вознаграждал мои труды, чем до сих пор. Хотя моя судьба связана с вашей, мне надоело быть слугой супругов, когда я любовник жены, быть гувернером, наставником, педагогом, когда я, почти, отец...

В эту минуту пробило полночь и в комнату вошла служанка напомнить графине, что согласно дворцовым правилам все огни должны быть погашены в этот час. Графиня, радуясь, что может прекратить этот тяжелый разговор, приказала позвать своих горничных.

- Да, позволит мне милостивая графиня, - сказал Мусдемон, уходя из комнаты: - сохранить надежду снова свидеться с нею завтра и повергнуть к её стопам уверения в моем глубочайшем уважении.