Ган Исландец.
Часть первая.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ган Исландец. Часть первая. Глава IX (старая орфография)

IX

Фонарь Мункгольмской крепости был потушен и матрос, проводящий судно в Дронтгеймский залив, видел вместо него каску часового, сверкавшую подобно подвижной звезде на лучах восходящого солнца, когда Шумахер, опираясь на руку дочери, сошел на свою обычную прогулку в сад, окружающий его тюрьму. Оба они провели безпокойную ночь: старик от безсонницы, молодая девушка от сладостных грез. Уже несколько минут прогуливались они молча, как вдруг старый узник устремил на свою прекрасную дочь печальный и серьезный взгляд:

- Ты краснеешь и улыбаешься сама себе, Этель; ты счастлива, так как не краснеешь за прошлое, но улыбаешься будущему.

Этель покраснела еще более и подавила улыбку.

- Батюшка, - сказала она, застенчиво обнимая отца: - я принесла с собой книгу Эдды.

- Читай, дочь моя, - ответил Шумахер, снова погружаясь в задумчивость.

Мрачный узник, опустившись на скалу, осененную черною елью, прислушивался к нежному голосу молодой девушки, не слушая её чтения, подобно истомленному путнику, наслаждающемуся журчанием ручейка, который оживил его силы.

Этель читала ему историю пастушки Атланги, которая отказывала королю до тех пор пока он не доказал ей, что он воин. Принц Регнер Ледброг женился на пастушке, только победив Клипстадурского разбойника, Ингольфа Истребителя.

Вдруг шум шагов и раздвигаемой листвы прервал её чтение и вывел Шумахера из задумчивости. Поручик Алефельд вышел из-за скалы, на которой они сидели. Узнав его, Этель потупила голову.

- Клянусь честью, прекрасная девица, - вскричал офицер: - ваш очаровательный ротик только что произнес имя Ингольфа Истребителя. Должно быть, вы заговорили о нем, беседуя о его внуке, Гане Исландце. Молодые девицы вообще любят разговаривать о разбойниках, и в этом отношении Ингольф и его потомки доставляют тему весьма занимательную и страшную для слушателей. Истребитель Ингольф имел лишь одного сына, рожденного колдуньей Тоаркой; сын этот, в свою очередь, тоже имел одного сына, и тоже от колдуньи. И вот уж в течение четырех столетий род этот продолжается, к отчаянию Исландии, всегда одним отпрыском, не производящим более одной отрасли. Этим-то последовательным рядом наследников адский дух Ингольфа перешел ныне в целости и неприкосновенности к знаменитому Гану Исландцу, который имел счастие сию минуту занимать девственные мысли молодой девицы.

Офицер остановился на мгновение. Этель хранила молчание от замешательства, Шумахер - от скуки. В восторге от их расположения, если не к ответам, то, по крайней мере, к вниманию, он продолжал:

- У Клипстадурского разбойника одна лишь страсть - ненависть к людям, одна лишь забота, - как-бы насолить им...

- Умен, - резко перебил старик.

- Он живет всегда один, - продолжал поручик.

- Счастлив, - заметил Шумахер.

Поручик был обрадован этим двойным замечанием, которое, казалось ему, поощряло к дальнейшей беседе.

- Да сохранит вас бог Митра, - вскричал он: - от таких умников и счастливцев! Да будет проклят злонамеренный зефир, занесший в Норвегию последняго из демонов Исландии. Впрочем, я напрасно сказал: злонамеренный, так как уверяют, что счастием иметь в среде своей Гана Клипстадурского обязаны мы епископу. Если верить преданию, несколько исландских крестьян, изловив на Бессестедтских горах маленького Гана, хотели убить его, подобно тому как Астиаг умертвил Бактрийского львенка; но Скальголтский епископ воспротивился этому и взял медвеженка под свое покровительство, разсчитывая превратить дьявола в христианина. Добрый епископ употребил тысячу средств, чтобы развить этот адский ум, забывая, что цикута не превратилась в лилию в теплицах Вавилона. В одну прекрасную ночь дьяволенок отплатил за все его заботы, убежав по морю на бревне и осветив себе дорогу пожаром епископской обители. Вот каким образом переправился в Норвегию этот исландец, который, благодаря своему воспитанию, в настоящее время являет собою идеал чудовища. С тех пор Фа-Рöрския шахты засыпаны и триста рудокопов погребено под их развалинами; висячая скала Гола сброшена ночью на деревню, над которой она высилась; Гальфбрёнский мост низвергнут с высоты скал вместе с путешественниками; Дронтгеймский собор сожжен; береговые маяки тухнут в бурные ночи и целая масса преступлений и убийств, погребенных в водах озер Спарбо или Смиазенского, или скрытых в пещерах Вальдергога и Риласса и в Дофре-Фильдском ущелье, свидетельствуют о присутствии в Дронтгеймском округе этого воплощенного Аримана. Старухи утверждают, что после каждого преступления у него выростает волос на бороде, и в таком случае эта борода должна быть так-же густа, как у самого почтенного ассирийского мага. Однако, прекрасная девица должна знать, что губернатор не раз пытался остановить необычайный рост этой бороды...

Шумахер еще раз прервал молчание.

- И все усилия захватить этого человека не увенчались успехом? - спросил он с торжествующим взглядом и иронической улыбкой. - Поздравляю великого канцлера.

Офицер не понял сарказма бывшого великого канцлера.

- До сих пор Ган так-же непобедим, как Гораций Коклес. Старые солдаты, молодые милиционеры, поселяне, горцы, все гибнут или бегут при встрече с ним. Это демон, от которого ничто не убережет, которого не изловишь. Самым счастливым из искавших его оказывается тот, кто его не находил. Прекрасная девица, быть может удивлена, - продолжал он, безцеремонно усаживаясь возле Этели, которая придвинулась к отцу: - что я знаю всю подноготную этого сверхъестественного существа. Но я не без цели собрал эти замечательные предания. По моему мнению - я буду в восторге, если прелестная девица согласится с ним - из приключений Гана вышел-бы превосходный роман в роде замечательных произведений мадмуазель Скюдери, Амаранты, или Клелии, которая, хотя я прочел лишь шесть томов, на мой взгляд, представляет образцовое творение. Необходимо будет, например, смягчить наш климат, изукрасить предания, изменить наши варварския имена. Таким образом Дронтгейм, превращенный в Дуртинианум, увидит как под моим магическим жезлом его леса изменятся в восхитительные боскеты, орошаемые тысячью маленьких ручейков, более поэтичных, чем наши отвратительные потоки. Наши черные, глубокия пещеры сменятся прелестными гротами, разукрашенными золотистыми и лазурными раковинами. В одном из этих гротов будет обитать знаменитый волшебник Ганнус Тулийский... согласитесь, что имя Гана Исландца неприятно режет ухо. Этот великан... вы понимаете, было-бы абсурдом, если-бы великан не был героем такого творения... этот великан происходил-бы по прямой линии от бога Марса... имя Ингольфа Истребителя ровно ничего не говорит воображению... и от волшебницы Теоны... не правда-ли, как удачно заменил я имя Тоарки?.. Дочери Кумской сивиллы. Ганнус, воспитанный великим Тулийским магом, улетит в конце концов из дворца первосвященника на колеснице, влекомой двумя драконами... Надо обладать весьма невзыскательной фантазией, чтобы удержать прозаичное предание о бревне... Очутившись под небом Дуртинианума и прельстившись этой очаровательной страной, он избирает ее местом для своей резиденции и ареной своих преступлений. Не легко будет нарисовать картину злодеяний Гана так, чтобы она не оскорбила вкуса читателя. Можно будет смягчить её ужас искусно введенною любовною интрижкой. Пастушка Альциппа, пася однажды свою овечку в миртовой и оливковой роще, может быть примечена великаном, которого пленит могущество её очей. Но Альциппа души не чает в Ликиде, офицере милиции, расположенной гарнизоном в её деревушке. Великан раздражен счастием центуриона, центурион ухаживаньями великана. Вы понимаете, любезная девица, сколько прелести придал-бы подобный эпизод приключениям Ганнуса. Готов прозакладывать мои краковские сапожки против пары женских ботинок, что эта тема, обработанная девицей Скюдери, свела-бы с ума всех дам в Копенгагене...

- Копенгаген? - резко перебил он: - Господин офицер, нет-ли чего нового в Копенгагене?

- Ничего, сколько мне известно, - отвечал поручик: - за исключением согласия, данного королем, на брак, интересующий в настоящий момент оба королевства.

- Брак! - спросил Шумахер: - Чей брак?

Появление четвертого собеседника помешало поручику отвечать.

Все трое устремили взор на вновь прибывшого. Мрачное лицо узника просветлело, веселая физиономия поручика приняла напыщенное выражение, а нежная фигура Этели, бледная и смущенная во все время длинного монолога офицера, оживилась от радостного чувства. Она глубоко вздохнула, как будто с сердца её свалилась непосильная тяжесть, и печально улыбнулась Орденеру.

Старик, молодая девушка и офицер очутились в странном положении относительно Орденера; каждый из них имел с ним общую тайну, и потому они тяготились друг другом.

Возвращение Орденера в башню не удивило ни Шумахера, ни Этели, так как оба ждали его; но оно изумило поручика столько же, сколько встреча с Алефельдом изумила Орденера, который мог бы опасаться нескромности офицера относительно вчерашней сцены, если-бы не разубеждало его в том молчание, предписываемое законами рыцарства. Он мог только удивляться, видя его в мирной беседе с обоими узниками.

Эти четыре человека, находясь вместе, не могли говорить, именно потому, что имели многое сказать друг другу наедине. Таким образом, за исключением радушных, смущенных взглядов, Орденер встретил совершенно молчаливый прием.

Поручик расхохотался.

- Клянусь шлейфом королевской мантии, любезный посетитель, наше молчание ужасно походит на молчание галльских сенаторов, когда римлянин Бренн... Право, не помню хорошенько, кто был римлянин, кто галл, кто сенатор и кто полководец. Но все равно! Так как вы здесь, помогите мне сообщить этому почтенному старику самые последния новости. До вашего неожиданного появления на сцену, я начал рассказывать о блестящем браке, занимающем в настоящее время мидян и персов.

- О каком браке? - спросили в один голос Орденер и Шумахер.

- При взгляде на ваш костюм, господин иностранец, - вскричал поручик, всплеснув руками: - я уже предчувствовал, что вы явились из какой-то неведомой страны. Ваш вопрос вполне подтверждает мое предположение. По всей вероятности, вы вчера сошли на берегах Ниддера с колесницы феи, влекомой двумя крылатыми грифами, так как вы не могли проехать по Норвегии, не услышав о блистательном союзе сына вице-короля с дочерью великого канцлера.

Шумахер обернулся к поручику.

- Как! Орденер Гульденлью женится на Ульрике Алефельд?

- Вот именно, - ответил офицер: - и свадьба будет сыграна раньше, чем французския фижмы выйдут из моды в Копенгагене.

- Сыну Фредерика должно быть теперь около двадцати двух лет, так как я провел уже год в Коненгагенской крепости, когда дошел до меня слух о его рождении. Пусть лучше женится в молодости, - продолжал Шумахер с горькой улыбкой: - когда попадет в немилость, по крайней мере, его не станут упрекать в домогательстве кардинальской шапки.

Старый временщик намекал на свои собственные несчастия, но поручик не понял его.

- Конечно нет, - возразил он, расхохотавшись: - барон Орденер получит графский титул, цепь ордена Слона и аксельбанты полковника, что ничуть не похоже на кардинальскую шапку.

- Тем лучше, - заметил Шумахер.

Затем, помолчав с минуту, он добавил, качая головой, как будто уже видел пред собою мщение:

Орденер схватил руку старика.

- Ради вашей ненависти, не проклинайте счастия врага, не убедившись прежде, действительно ли он счастлив.

- Э! Что за дело барону Торвику до проклятий старика, - сказал поручик.

- Поручик! - вскричал Орденер: - Как знать... может быть, они важнее для него, чем вы думаете. И при том, - добавил он после минутного молчания: - ваш блистательный союз совсем не так верен, как вы предполагаете.

Fiаt quod ѵis, отвечал поручик с ироническим поклоном: - Хотя король, вице-король, великий канцлер все приготовили к этому браку, хотя они одобрили и желают его, но так как он не нравится господину незнакомцу, то что значат великий канцлер, вице-король и король!

- Быть может, вы правы, - серьезно заметил Орденер.

- О! Клянусь честью, - вскричал поручик, покатившись со смеху: - это черезчур комично! Мне ужасно хотелось бы, чтобы барон Торвик пришел сюда послушать колдуна, который так отлично угадывает будущее, что может предрешить его судьбу. Поверьте мне, мудрый пророк, ваша борода еще слишком коротка для хорошого колдуна.

- Господин поручик, - холодно возразил Орденер: - я не думаю, чтобы Орденер Гульденлью мог жениться на девушке, не любя её.

- Э! э! Вот мудрое изречение. Да кто же это вам сказал, господин в зеленом плаще, что барон не любит Ульрики Алефельд?

- Но в таком случае, позвольте узнать, кто вам сказал, что он ее любит?

Тут поручик, как обыковенно бывает в пылу разговора, принялся утверждать то, в чем сам не был хорошенько уверен.

- Кто мне сказал, что он ее любит? Смешной вопрос! Мне жаль ваших прорицаний; всем известно, что этот брак столько же по страсти, сколько и по разсчету.

- За исключением, по крайней мере, меня, - сказал Орденер серьезным тоном.

- Пожалуй, за исключением вас. Но что за беда! Вы не можете воспрепятствовать сыну вице-короля быть влюбленным в дочь канцлера!

- Влюбленным?

- До безумия!

- Действительно, ему надо быть безумным, чтобы влюбиться.

- Что! Не забывайте, кому вы это говорите. Право можно подумать, что сын вице-короля не посмеет влюбиться без одобрения этого вахлака.

С этими словами офицер поднялся с своего места.

Этель, приметив вспыхнувшие взоры Орденера, бросилась к нему.

Эта нежная ручка, положенная на сердце молодого человека, утишила в нем бурю; взор его с упоением остановился на Этели, он не слушал более поручика, который, снова предавшись веселости, вскричал:

- Девица с замечательной грацией исполняет роль сабинянок между их отцами и мужьями. Я выразился несколько неосторожно и забыл, - продолжал он, обращаясь к Орденеру: - что между нами заключен союз братства, что мы не имеем более права вызывать друг друга. Рыцарь, вот вам моя рука. Признайтесь с своей стороны, что вы забыли, что говорите о сыне вице-короля его будущему шурину, поручику Алефельду.

При этом имени Шумахер, который до сих пор то равнодушно, то нетерпеливо наблюдал за обоими, вскочил со скалы, испустив крик негодования.

- Алефельд! Один из Алефельдов передо мною! Змея! Как это в сыне не узнал я гнусного отца? Оставьте меня в покое в моей тюрьме, я не был приговорен к наказанию видеть вас. Теперь недостает только, чтобы возле сына Алефельда я увидел сына Гульденлью... Низкие предатели! Зачем не явятся они сюда сами издеваться над моими слезами изступления и бешенства? Отродье! Проклятое отродье Алефельда, оставь меня!

Офицер, ошеломленный сперва пылкостью проклятий, вскоре вернул к себе самообладание и гневно вскричал:

- Молчи, старый безумец! Скоро ли ты кончишь свои демонския заклинания?

- Оставь, оставь меня, - продолжал старик: - неси с собой мое проклятие твоему роду и презренному роду Гульденлью.

- Чорт возьми, - вскричал офицер с бешенством: - ты наносишь мне двойное оскорбление!..

Орденер остановил поручика, который вышел из себя.

- Не забывайте уважения к возрасту даже в своем враге, поручик. У нас есть с вами счеты и я дам вам удовлетворение за обиды, нанесенные узником.

- Все равно, - отвечал Алефельд: - если вы берете на себя двойную ответственность. Поединок наш будет не на живот, а на смерть, так как мне придется отмстить и за самого себя и за моего зятя. Не забудьте, что подняв мою перчатку, вы в то же время подняли перчатку Орденера Гульденлью.

- Поручик Алефельд, - ответил Орденер: - вы заступаетесь за отсутствующих с жаром, свидетельствующим о вашей великодушной натуре. Отчего же вы так мало имеете сострадания к злополучному старцу, которому несчастия дают некоторое право быть несправедливым?

Алефельд обладал одной из тех натур, добрые качества которых пробуждаются похвалой. Пожав руку Орденера, он подошел к Шумахеру, который, обезсиленный своей страстной вспышкой, упал на утес в объятия плачущей Этели.

- Господин Шумахер, - сказал офицер: - вы употребили во зло вашу старость, а я, быть может, употребил бы во зло мою молодость, если бы вы не нашли себе защитника. В это утро я в последний раз зашел в вашу тюрьму, чтобы объявить вам, что отныне, по особенному приказанию вице-короля, вы будете свободны и без надзора в этой башне. Примите эту добрую весть из уст врага.

- Уйдите, - сказал старый узник глухим голосом.

Поручик поклонился и ушел, внутренно довольный одобрительным взглядом Орденера.

Несколько минут Шумахер, потупив голову и, скрестив руки на груди, оставался погруженным в глубокую задумчивость; и потом вдруг устремил взор свой на Орденера, который молча стоял перед ним.

- Ну-с, - сказал он.

- Граф, Диспольсен был убит.

Голова старика снова упала на грудь. Орденер продолжал:

- Ган Исландец! - вскричал Шумахер.

- Ган Исландец! - повторила Этель.

- Он ограбил капитана, - продолжал Орденер.

- Итак, - спросил старик: - вы ничего не слыхали о железной шкатулке, запечатанной гербом Гриффенфельда?

- Нет, граф.

Шумахер опустил голову на руки.

- Я доставлю его вам, граф; положитесь на меня. Убийство произошло вчера утром, Ган бежал к северу. У меня есть проводник, знающий все его убежища, я сам часто проходил по горам Дронтгеймского округа. Я отыщу разбойника.

Этель побледнела. Шумахер встал, его взоры радостно сверкнули, как будто он убедился, что еще есть добродетель в людях.

- Прощай, благородный Орденер, - сказал он и, подняв руку к небу, исчез в чаще кустарника.

Обернувшись, Орденер увидал на утесе, потемневшем от моха, бледную Этель подобно алебастровой статуе на черном пьедестале.

- Боже мой, Этель! - вскричал он, бросившись к ней и поддерживая ее: - Что с вами?

- О! - отвечала трепещущая молодая девушка едва слышным голосом: - Если вы имеете хоть сколько нибудь, не любви, но сожаления ко мне, если вы вчера не обманывали меня, если вы удостоили войти в эту тюрьму не для того, чтобы погубить меня, г. Орденер, мой Орденер, откажитесь, именем неба, именем ангелов заклинаю вас, откажитесь от вашего безумного намерения! Орденер, дорогой Орденер, - продолжала она, заливаясь слезами и склонив голову на грудь молодого человека: - принеси для меня эту жертву. Не преследуй этого разбойника, этого страшного демона, с которым ты намерен бороться. Зачем тебе преследовать его, Орденер? Скажи мне, разве не дороже для тебя всего на свете счастие злополучной девушки, которую ты еще вчера назвал своей возлюбленной супругой?..

Она замолчала. Рыдания душили ей горло. Обвив руками шею Орденера, она устремила свои молящие взоры в его глаза.

- Дорогая Этель, вы напрасно так убиваетесь. Бог покровительствует добрым стремлениям, я же руковожусь единственно только вашим благом. Эта железная шкатулка заключает в себе...

Этель с жаром перебила его:

- Моим благом! Твоя жизнь - мое единственное блого. Что станется со мною, если ты умрешь, Орденер?

- Но почему же ты думаешь, Этель, что я умру?..

- О! Ты не знаешь Гана, этого адского злодея! Знаешь ли ты, какое чудовище ждет тебя? Знаешь ли ты, что ему повинуются все силы тьмы? Что он опрокидывает горы на города? Что под его ногами рушатся подземные пещеры? Что от его дыхания тухнут маяки на скалах? И ты надеешься, Орденер, своими белыми руками, своей хрупкой шпагой восторжествовать над этим великаном, которого оберегают демоны?

- Но ваши молитвы, Этель, мысль, что я вступаю в борьбу за вас? Поверь, дорогая Этель, тебе черезчур преувеличили силу и могущество этого разбойника. Это такой же человек, как и мы, он убивает до тех пор, пока сам не будет убит.

- Ты не хочешь слушать меня? Ты не обращаешь внимания на мои слова? Но, подумай, что станется со мною, когда ты отправишься, когда ты будешь блуждать из одной опасности в другую, рискуя, Бог знает для чего, своей жизнью, которая принадлежит мне, выдавая свою голову чудовищу...

- Уверяю тебя, мой возлюбленный, тебя обманули, сказав, что это обыкновенный смертный. Орденер, ты должен больше верить мне, ты знаешь, что я не стану тебя обманывать. Тысячу раз пытались бороться с ним, и он уничтожал целые батальоны. О! Как хотелось бы мне, чтобы тебе сказали это другие, ты поверил бы им и не пошел бы.

Просьбы бедной Этели, без сомнения, поколебали бы отважную решимость Орденера, если бы она не была принята безповоротно. Отчаянные слова, вырвавшияся накануне у Шумахера, пришли ему на память и еще более укрепили его решимость.

- Дорогая Этель, я мог бы сказать вам, что не поеду и, тем не менее, исполнил бы мое намерение. Но я никогда не стану обманывать вас даже для того, чтобы успокоить. Повторяю, я ни минуты не должен колебаться в выборе между вашими слезами и вашим благом. Дело идет о вашей будущности, вашем счастье, вашей жизни, быть может, о твоей жизни, дорогая Этель...

Он нежно прижал ее к своей груди.

- Но что это значит для меня? - возразила Этель со слезами на глазах. - Дорогой мой Орденер, радость моя, ты знаешь, что ты составляешь для меня все, не накликай на нас ужасных, неизбежных бедствий из-за несчастий пустых и сомнительных. Что значит для меня счастье, жизнь?...

- Этель, дело идет также о жизни вашего отца.

Она вырвалась из его объятий.

- Моего отца? - повторила она упавшим голосом и бледнея.

- Да. Этель, этот разбойник, подкупленный, без сомнения врагами графа Гриффенфельда, захватил бумаги, потеря которых грозит жизни вашего отца и без того уже столь ненавистного его врагам. Я намерен отнять эти бумаги, а с ними и жизнь у этого разбойника.

на казнь в минуту, когда топор занесен над его головой.

- Моего отца! - прошептала она.

Медленно переведя взор свой на Орденера, она сказала:

- То, что ты замышляешь, не принесет пользы; но поступай, как приказывает тебе твой долг.

Орденер прижал ее к своей груди.

Этель!...

Кто в состоянии изобразить то, что творится в благородном сердце, чувствующем, что оно понято другим, столь же благородным? И если любовь неразрывными узами скрепляет эти две великих души, кто может описать их невыразимое наслаждение? Кажется, соединившись в это краткое мгновение, оне испытывают все счастье, все радости бытия, увенчанного прелестью великодушной жертвы.

- Иди, мой Орденер, и если ты не вернешься, безнадежная тоска убивает. У меня останется это горькое утешение.

Оба поднялись. Взяв под руку Этель, Орденер молча направился по извилистым аллеям мрачного сада.

Печально дошли они до двери башни, служившей выходом, и тут Этель, вынув маленькия золотые ножницы, отрезала прядь своих прекрасных черных волос.

Этель продолжала:

- Думай обо мне, Орденер, я же стану молиться за тебя. Моя молитва, быть может, будет столь же могущественна пред Богом, как твое оружие над демоном.

Орденер стал на колени перед этим ангелом. Его сердце было черезчур полно чувств, чтобы он мог выговорить слово. Несколько минут сердца их бились одно подле другого. В минуту, может быть, вечной разлуки Орденер с печальным восторгом наслаждался счастьем обняв еще раз свою дорогую Этель. Наконец, запечатлев на бледном лбу молодой девушки целомудренный долгий поцелуй, он поспешно бросился под темные своды винтовой лестницы, услышав в последний раз это грустное и сладостное "прости"!