Ган Исландец.
Часть вторая.
Глава XLVIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ган Исландец. Часть вторая. Глава XLVIII (старая орфография)

XLVIII

Роковой час настал. В Мункгольском замке стража повсюду удвоена, перед каждой дверью молча и угрюмо прохаживаются часовые. Взволнованный город суетливо спешит к мрачным башням крепости, в которой царит необычайное волнение. На каждом дворе слышится погребальный бой барабанов, затянутых трауром. По временам из нижней башни раздаются пушечные выстрелы, тяжелый колокол крепости медленно раскачивается, издавая тяжелый, протяжный звон, а со всех концов гавани спешат к страшному утесу лодки, переполненные народом.

На крепостной площади, окруженный взводом солдат, высится обитый трауром эшафот, к которому ежеминутно прибывает и в нетерпеливом ожидании теснится толпа.

На помосте эшафота прохаживается палач в красной шерстяной одежде, то опираясь на секиру, которую держит в руках, то переворачивая плаху и плетенку помоста. Невдалеке сложен костер, близ него пылают несколько смоляных факелов. Между эшафотом и костром вбит в землю кол с надписью: Орденер Гульденлью изменник! С крепостной площади виднеется развевающийся над Шлезвигской башней большой черный флаг.

В эту минуту осужденный Орденер снова явился перед трибуналом, до сих пор не покидавшем залу суда. Не было только епископа, обязанности которого, как защитника, кончились.

Сын вице-короля был в черной одежде с цепью ордена Даннеброга на шее. Лицо его бледно, но величественно. Он был один, так как его повели на казнь из темницы, прежде чем успел вернуться к нему священник Афанасий Мюндер.

Внутренно Орденер уже примирился с своей судьбой. Но все же супруг Этели не без горечи помышлял о жизни и быть может для первой брачной ночи хотел бы избрать не такую мрачную, как ночь в могиле. В темнице он молился и мечтал, теперь стоит у предела всех молитв и мечтаний. Но твердость и мужество, внушенные ему Богом и любовью, не покидают его ни на минуту.

Толпа, менее хладнокровная, чем осужденный, глядела на него с жадным вниманием. Его высокий сан, его жестокая участь возбуждали всеобщую зависть и сожаление. Каждый хотел присутствовать при совершении казни, не стараясь выяснить себе его вину.

Страшное чувство врождено человеку, чувство, влекущее его к зрелищу смертной казни, как на празднество. С ужасающей настойчивостью пытается он уловить мысль на изменившемся лице приговоренного к смерти, как бы надеясь, что в эту торжественную минуту блеснет в глазах несчастного какое нибудь откровение неба или ада, как бы желая увидеть тень, которую бросает от себя крыло смерти, спускающееся на человеческую голову; как бы стремясь уловить, что станется с человеком, когда покинет его последняя надежда.

Вот существо, полное сил и здоровья, оно движется, дышет, живет; но пройдет минута, и оно перестанет двигаться, дышать, жить, окруженное ему подобными существами, из которых каждое жалеет его, но ни одно не спасет. Вот злополучный, умирающий в цвете сил, под гнетом могущества естественного и силы незримой; вот жизнь, которую общество даровать не может, но которую отнимает с особенною церемонией, сильно действующей на воображение. Мы все обречены на смерть, не ведая, когда пробьет наш час; и несчастливец, точно знающий близость конца, возбуждает в нас странное и печальное любопытство.

Читатель помнит, что Орденер приговорен был еще к лишению почестей и орденов. Лишь только утихло волнение, произведенное в толпе его приходом, председатель приказал принести гербовник обоих королевств и статут ордена Даннеброга.

Затем, велев осужденному стать на одно колено и пригласив присутствовавших хранить почтительное молчание, он раскрыл статут кавалеров ордена Даннеброга и начал громким и строгим голосом.

"Мы, Божиею милостию, Христиерн, король Дании и Норвегии, повелитель вандалов и готов, герцог Шлезвигский, Голштинский, Штормарийский и Дитмарский, граф Ольденбургский и Дельменгурстский, --возстановив по предложению нашего великого канцлера, графа Гриффенфельда (председатель так поспешно прочел это имя, что его едва можно было разслышать), королевский орден Даннеброга, основанный славным предком нашим святым Вальдемаром.

"Принимая во внимание, что почетный орден этот был учрежден в память о Даннеброгском знамени, ниспосланном небом нашему благословенному королевству",

"Что, следовательно, противно было бы божественному учреждению этого ордена, если какой либо из кавалеров его станет безнаказанно совершать преступления против чести и святых законов церкви и государства",

"Повелеваем, коленопреклоняясь перед Господом, чтобы кавалер, вероломной изменой предавший душу свою демону, был после публичного позора, навсегда лишен почестей нашего королевского ордена Даннеброга".

Президент закрыл книгу.

- Орденер Гульденлью, барон Торвик, кавалер ордена Даннеброга, вы признаны виновным в государственной измене, в преступлении, за которое вам отрубят голову, тело сожгут, а пепел развеют по ветру... Орденер Гульденлью, изменник, вы недостойны считаться в числе кавалеров ордена Даннеброга, приглашаю вас смириться духом, так как сейчас, всенародно, вы будете разжалованы именем короля.

Президент протянул руку к гербовнику и уже готовился произнести роковой приговор над Орденером, спокойно и недвижимо стоявшим перед трибуналом, как вдруг распахнулась правая боковая дверь залы. Вошел церковный привратник и объявил о прибытии его преосвященства, епископа Дронтгеймского.

Старец поспешно вошел в залу, поддерживаемый другим духовным лицом.

- Остановитесь, господин председатель, - вскричал он с живостью, какой трудно было ждать при его возрасте: - Остановитесь! Благодарю Создателя, я прибыл как раз вовремя.

Присутствовавшие удвоили внимание, предчувствуя, что случилось что-нибудь важное. Председатель с досадой обратился к епископу:

- Позвольте, Ваше преосвященство, заметить, что ваше присутствие здесь теперь безполезно. Трибунал приступает к разжалованию осужденного, который затем подвергнется смертной казни.

Ничто не может сравниться с восклицанием изумления, огласившим своды залы, с которым смешался испуганный крик председателя и секретаря.

- Да, трепещите, судьи, - продолжал епископ, прежде чем председатель успел вернуть свое хладнокровие: - трепещите! Вы готовились пролить невинную кровь.

Между тем как председатель старался преодолеть свое волнение, Орденер смущенно встал на ноги. Благородный юноша опасался, что обнаружился его великодушный обман, что нашлись доказательства виновности Шумахера.

- Господин епископ, - сказал председатель: - мне кажется, что в этом деле преступление, переходя с головы на голову, стремится избегнуть наказания. Не доверяйтесь обманчивой вероятности. Если Орденер Гульденлью невинен, кто же тогда виновен?

- Сейчас узнаете, ваше сиятельство, - ответил епископ.

Затем, показав трибуналу железный ящик, который нес за ним служитель, он продолжал:

- Господа, вы судили, блуждая во мраке. Этот ящик заключает в себе чудный свет, который разсеет тьму.

Председатель, секретарь и Орденер, казалось, сильно поражены были при виде таинственного ящика.

Епископ продолжал:

- Выслушайте меня, благородные судьи. Сегодня, когда я возвратился в свой дворец отдохнуть от утомления минувшей ночи и помолиться за осужденных, ко мне принесли этот запечатанный железный ящик. Мне сказали, что смотритель Спладгеста принес его утром во дворец, чтобы вручить лично мне, утверждая, что в нем без сомнения заключается какая то сатанинская тайна. Он найден был на теле святотатца Бенигнуса Спиагудри, труп которого вытащили из Спарбского озера.

Орденер удвоил внимание. Присутствовавшие в зале хранили благоговейное молчание. Председатель и секретарь как преступники потупили головы. Можно было сказать, что оба они лишились свойственной им наглости и коварства. В жизни злодея бывают минуты, когда он теряет всякое присутствие духа.

- Благословив этот ящик, - продолжал епископ: - я вскрыл печать, на которой, как и теперь еще видно, изображен древний уничтоженный герб Гриффенфельда. Я действительно нашел в нем сатанинскую тайну. Судите сами, господа, выслушав меня с полным вниманием. Дело идет о человеческой крови, за каждую каплю которой взыщет Господь.

Затем, открыв таинственный ящик, он вынул из него пергамент, на котором была следующая надпись: "Я, доктор Блакстам Кумбизульсум, перед смертью завещаю передать капитану Диспольсену, поверенному в Копенгагене бывшого графа Гриффенфельда, этот пергамент, писанный весь рукою Туриафа Мусдемона, служителя канцлера графа Алефельда с тем, чтобы вышеупомянутый капитан воспользовался им по своему благоусмотрению. Молю Бога отпустить мне мои прегрешения. - Копенгаген, одиннадцатого января, тысяча шестьсот девяносто девятого года.

"Кумбизульсум".

Конвульсивная дрожь пробежала по членам секретаря.

Он хотел говорить, но не мог вымолвить ни слова. Между тем епископ передал пергамент бледному и взволнованному председателю.

- Что я вижу? - вскричал тот, развертывая пергамент: - Доклад благородному графу Алефельду о средстве законным путем избавиться от Шумахера!.. Клянусь вам, почтенный епископ...

Пергамент выпал из рук председателя.

- Читайте, читайте, милостивый государь, - продолжал епископ: - я не сомневаюсь, что ваш недостойный служитель воспользовался вашим именем, подобно тому как он злоупотребил именем злополучного Шумахера. Посмотрите однако, что наделала ваша немилосердная ненависть к павшему предместнику. Один из ваших приближенных от вашего имени готовил ему гибель, в надежде без сомнения выслужиться у вашего сиятельства.

Эти слова успокоили председателя, показав ему, что подозрения епископа, знавшого тайну железного ящика, пали не на него. Орденер тоже с облегчением перевел дух. Он понял, что невинность отца Этели обнаружится вместе с его собственной. Он глубоко изумлялся странной судьбе, которая заставила его преследовать страшного разбойника, чтобы отыскать тот ящик, который нес с собой его старый проводник Бенигнус Спиагудри. Он искал его, между тем ящик следовал за ним. Он задумался над страшным уроком случая, который чуть было не погубил его за этот ящик, а теперь им же спасает.

Председатель, вернув к себе самообладание и выказывая негодование, разделяемое всеми присутствовавшими, стал читать длинную записку, где Мусдемон излагал подробности сатанинского замысла, который и выполнил, как известно читателю этой повести. Несколько раз секретарь пытался оправдываться, но каждый раз крики присутствовавших в заседании принуждали его умолкнуть. Наконец чтение кончилось среди общого ропота ужаса и негодования.

- Стража, схватите этого человека! - сказал председатель, указывая на секретаря.

Презренный, не сопротивляясь, безмолвно сошел с своего места и пересел на позорную скамью, осыпаемый проклятиями народа.

Действительно, епископ явился в сопровождении Афанасия Мюндера, который, поклонившись своему пастырю и трибуналу, по знаку председателя начал:

- То, что я скажу, сущая правда. Да накажет меня Господь, если произнесу хоть одно слово не с добрым намерением! Посетив сегодня утром в темнице сына вице-короля, я уже был убежден в невинности этого юноши, хотя вы и осудили его, основываясь на его признании. Но вот, несколько часов тому назад я позван был подать последнее утешение несчастному горцу, так безжалостно пораженному на ваших глазах и которого вы, уважаемые судьи, осудили на смерть, видя в нем Гана Исландца. Вот что он открыл мне на смертном одре: "Я не Ган Исландец и жестоко наказан за свое самозванство. Принять на себя это имя подкупил меня секретарь великого канцлера, по имени Мусдемон, который назвавшись Гаккетом, подготовил бунт рудокопов. Мне кажется, он один виноват во всем этом деле". Затем, получив мое благословение, он просил меня, не теряя времени, сообщить трибуналу его предсмертное признание. Бог мне свидетель, что я в точности выполнил его просьбу, и да поможет мне спасти невинную кровь.

Священник замолчал, снова поклонившись епископу и судьям.

- Ваше сиятельство, - сказал епископ, обращаясь к председателю: - вы видите теперь, что не ложно один из моих клиентов указывал на сходство Гаккета с вашим секретарем.

- Туриаф Мусдемон, - спросил председатель нового подсудимого: - что можете вы сказать в свое оправдание?

Мусдемон устремил на своего господина взгдяд, оледенивший кровь в жилах Алефельда. Прежняя самоуверенность вернулась к нему и после минутного молчания он отвечал:

- Ничего, ваше сиятельство.

Председатель продолжал изменившимся, слабым голосом:

- И так, вы сознаетесь в преступлении, взводимом на вас? Признаете себя виновником заговора против государства и против Шумахера?

- Да, ваше сиятельство, - ответил Мусдемон.

Епископ встал:

- Господин председатель, чтобы не осталось никакого сомнения в этом деле, прошу вас спросить, не имел ли подсудимый сообщников.

- Сообщников! - повторил Мусдемон.

Одну минуту он повидимому находился в нерешимости. Страшное безпокойство изобразилось на лице председателя.

- Нет, господин епископ, - ответил он наконец.

Признательный взгляд председателя встретился с его взглядом.

Взгляды председателя и подсудимого встретились снова.

- Ваше сиятельство, - продолжал епископ: - так как у Мусдемона не было сообщников, вы должны признать невинность барона Орденера Гульденлью.

- Да, уважаемый епископ, но зачем же он сам назвал себя преступником?

- Но, господин председатель, ведь и горец, не жалея своей головы, утверждал, что он Ган Исландец. Один Бог ведает, что творится в глубине человеческого сердца.

- Господа судьи, так как теперь найден истинный виновник, я могу открыть вам мою тайну. Да, я ложно взвел на себя преступление, чтобы спасти бывшого канцлера Шумахера, смерть которого оставляла беззащитной его дочь.

- Мы требуем от трибунала, - сказал епископ: - чтобы им провозглашена была невинность нашего клиента Орденера.

Председатель отвечал знаком согласия, и по требованию главного синдика, суд разсмотрел содержимое таинственного ящика, в котором находились только дипломы и грамоты Шумахера с несколькими письмами Мункгольмского узника к капитану Диспольсену, письмами, исполненными горечи, но не преступными, и которые неприятны были одному лишь канцлеру Алефельду.

председатель едва слышным голосом прочел приговор, осуждавший на смерть Туриафа Мусдемона и возстановлявший Орденера Гульденлью в его прежних правах и отличиях.