Бездна.
Глава XIX

XIX

Трясясь в фиакре, они поднимались по улице Вожирар. Госпожа Шантелув забилась в угол и не говорила ни слова. Дюрталь поглядывал на нее, когда они проезжали мимо фонарей, и недолгий свет пробегал и гас на ее вуалетке. Она казалась ему взволнованной и нервной. Он взял ее руку, она не отдернула ее, но сквозь перчатку он почувствовал, что рука холодна, как лед, да и белокурые волосы ее в этот вечер показались ему более растрепанными, тонкими и сухими.

- Скоро мы приедем, дорогой друг?

Но она раздраженным, негромким голосом сказала:

- Нет, не разговаривайте.

Его раздражила настороженная атмосфера фиакра, он снова принялся сквозь стекла кареты рассматривать дорогу.

Бесконечная, уже пустынная, тянулась улица, так плохо вымощенная, что оси фиакра на каждом шагу скрипели; газовые фонари еле освещали ее, становясь все реже и реже по мере приближения к высокому забору. "Что за странная затея!" - говорил он себе, озабоченный холодным, замкнутым лицом Гиацинты.

Наконец экипаж круто завернул в темную улицу и за углом остановился.

Гиацинта вышла; ожидая, пока кучер даст ему сдачу, Дюрталь одним взглядом осмотрел окрестности; они оказались в каком-то тупике. Низкие, нежилые на вид дома тянулись вдоль улицы с неровной мостовой без тротуаров; обернувшись, когда уехал кучер, он очутился перед длинной и высокой стеной, над которой шумели в темноте листья деревьев. Маленькая дверка с прорезанным в ней окошечком пряталась в толще этой темной стены, разрисованной белыми чертами и полосами известки, которой были залиты швы и заделаны отверстия. Внезапно вдали блеснул свет какой-то витрины и привлеченный, без сомнения, шумом экипажа, из лавочки высунулся мужчина в черном переднике виноторговца и плюнул на порог.

- Здесь, - указала госпожа Шантелув.

Она позвонила, окошечко открылось; она подняла вуалетку, свет из фонаря упал на ее лицо; дверь бесшумно открылась, они прошли в сад.

- Здравствуйте, сударыня.

- Здравствуйте, Мари! В капелле?

- Да, сударыня, не хотите ли, я провожу вас?

- Нет, благодарю.

Женщина с фонарем пытливо осмотрела Дюрталя; он заметил под капором вьющиеся пряди седых волос над старым и морщинистым лицом; но она не дала ему времени себя рассматривать, войдя в беседку близ стены, служащую ей чем-то вроде будки привратника.

Он последовал за Гиацинтой, идущей по темным аллеям, пахнущим самшитом, до порога какого-то здания. Она уверенно двигалась, открывала двери, постукивала каблучками по плитам пола.

- Осторожней, - заметила она, пройдя вестибюль, - здесь три ступеньки.

Они вышли во двор, остановились перед старинным домом, Гиацинта позвонила. Появился маленький человечек, низко поклонился, спросил фальшивым и певучим голоском о ее здоровье. Она прошла, поклонившись ему, а Дюрталь заметил мимоходом поблекшее лицо, водянистые мутноватые глаза, набеленные щеки, накрашенные губы, и подумал, что попал в притон содомитов.

- Вы не предупредили меня, что придется столкнуться с такой компанией, - сказал он Гиацинте, догнав ее на повороте коридора, освещенного одной лампой.

- Разве вы думали встретить здесь святых? - Она пожала плечами и дернула ручку двери. Они очутились в капелле, с низким потолком, перерезанным покрытыми смолой балками, с окнами, скрытыми большими портьерами, с выцветшими и потрескавшимися стенами. Дюрталь отступил при первых же шагах. Устья калориферов дышали жаром; ужасный запах сырости, плесени, угарного дыма, подкрепленный беспокойным ароматом аммиака, резины, сжигаемых трав перехватил ему горло, сжал виски.

Он подвигался вперед ощупью, исследуя капеллу, едва освещенную лампадами в бронзовой оправе за розовыми стеклами. Гиацинта сделала ему знак сесть и направилась к группе лиц, разместившихся на диванах в углу, в тени. Смущенный немного тем, что его так отстранили, Дюрталь заметил, что среди присутствующих было очень мало мужчин и много женщин; но он напрасно старался рассмотреть их черты. Однако там и сям, при колебании лампад, он замечал юноновский профиль полной брюнетки, потом грустное выбритое мужское лицо. Он наблюдал за ними, и нашел, что женщины не болтали между собой; их разговор казался пугливым и серьезным, не слышно было ни смеха, ни повышенного голоса, только нерешительное, осторожное перешептывание, без единого жеста.

"Черт побери! - подумал он. - Сатана, по-видимому, не делает счастливыми своих поклонников!"

Мальчик-служка, в красном, прошел вглубь капеллы и зажег ряд восковых свечей. Стал виден алтарь, обыкновенный церковный алтарь с жертвенником, над которым возвышалось издевательское, гнусное распятие. Христу подняли голову, вытянули шею и, нарисовав на щеках складки, исказили его страдальческий лик в гримасу, растянувшую пасть подлым смехом. Он был обнажен и вместо полотна, опоясавшего чресла, выставлялась нечистая нагота человеческая. Перед жертвенником поставлен был потир, покрытый белой полотняной покрышкой; мальчик-служка расправлял руками алтарный покров, покачивал бедрами, становился на цыпочки, словно улетая, изображая херувимов, под предлогом достать черные восковые свечи, которые примешали аромат асфальта и смолы к стоявшей в комнате вони.

"содомита", охранявшего дверь, когда он вошел, и понял роль этого человека, кощунственная грязь которого заменяла собой детскую чистоту, требуемую церковью.

Потом появился еще более отвратительный служка. Изнуренный, измученный кашлем, разрисованный кармином и жирными белилами, он прихрамывал, напевая. Он подошел к треножникам, стоявшим по сторонам алтаря, пошевелил угли, засыпанные золой и бросил на них куски резины и листья.

Дюрталь начинал уже скучать, когда Гиацинта вернулась к нему; она извинилась, что оставила его одного так надолго, предложила переменить место и отвела подальше, за поставленные рядами стулья.

- Так мы в настоящей церкви? - спросил он.

- Да, этот дом, церковь и сад, через который мы проходили, представляют собой остатки старинного монастыря урсулинок, ныне уничтоженного. В этой церкви долго хранили корм для лошадей; дом принадлежал тогда содержателю наемных экипажей, который продал его вон той даме, - она указала полную брюнетку, которую уже подметил Дюрталь.

- Она замужем, эта госпожа?

- Нет, это бывшая монахиня, совращенная когда-то каноником Докром.

- А! Ну, а те господа, что хотят, по-видимому, остаться в тени?

- Это сатанисты... среди них - бывший профессор медицинской школы; дома у него молельня, где он поклоняется стоящей на алтаре статуе Венеры Астарты.

- Да ну!

- Да, он стареет, а эти демонические моления удесятеряют его силы, и он растрачивает их с подобного рода тварями - и она жестом указала на служек.

- Вы ручаетесь мне за достоверность этой истории?

- Я так мало выдумала, что вы целиком ее найдете в религиозном журнале "Ангелы Святости". Хотя указания статьи были весьма прозрачны, но господин этот не рискнул возбудить против журнала преследование! Но что такое с вами? - продолжала она, взглянув на него.

- Со мной... я задыхаюсь; запах этих курений нестерпим!

- Вы привыкните к нему через несколько секунд.

- Но что они там жгут, чтобы вонять так сильно?

- Руту, листья белены и дурмана, сухой паслен и мирру; это ароматы, приятные Сатане, нашему господину!

Она произнесла это гортанным, изменившимся голосом, какой бывал у нее в известные моменты, в постели.

Он взглянул ей в лицо; она побледнела, губы были сжаты, влажные глаза мерцали.

- Вот он, - пробормотала она вдруг, в то время как женщины впереди них поспешно преклоняли колена.

Предшествуемый обоими служками, в пурпурном колпаке, на котором поднимались сделанные из красной материи бизоньи рога, вошел каноник.

Дюрталь осмотрел его, пока он шел к алтарю. Очень высокий, но плохо сложенный, с выпирающей грудью; облысевший лоб без изгиба, без намека на переносицу, переходил в прямой нос; на губах, на щеках топорщилась щетина, жесткая и густая, как у старых, долгое время брившихся священников; черты лица грубые и крупные; глаза не более яблочных косточек, маленькие, черные, близко сдвинутые у переносицы, с нехорошим блеском. Весь его вид был неприятен, подозрителен, но энергичен, а твердый и сосредоточенный взгляд ничуть не походил на бегающие, лукавые глаза, которые вообразил себе Дюрталь.

Он торжественно склонился перед алтарем, поднялся по уступам и начал мессу.

Дюрталь увидел тогда, что священнические одежды были надеты на голое тело. Ляжки, подхваченное высоко подвязанными подвязками, мелькали над черными чулками. Сутана была обычной формы, но темно-красная, цвета запекшейся крови, а посреди, в треугольнике, вокруг которого вились целые заросли можжевельника, барбариса и молочая, изображен был нацеливший рога черный козел.

- А, да ведь это же обыкновенная малая обедня, - заметил Дюрталь госпоже Шантелув.

Она сделала отрицающий знак. Действительно, в этот момент служки, пройдя позади алтаря, принесли - один - медные жаровни, другой - кадильницы - и роздали их присутствующим. Все женщины утонули в дыму, некоторые, опустив голову к жаровне, вдыхали аромат полными легкими, потом, лишаясь чувств, разоблачались с хриплыми стонами.

Тогда служение прервалось. Священник спиной вперед спустился по ступенькам, стал на последней на колени, и резким, дрожащим голосом воскликнул:

- Учитель оргий, раздаятель преступных благ, подающий великие грехи и великие пороки, мы поклоняемся тебе. Сатана, Бог последовательный, Бог справедливый! Ты посылаешь ложный страх, ты принимаешь убожество наших слез; ты спасаешь честь семейств, извергая плоды, зачатые в самозабвении и страстной вспышке; ты внушаешь матерям поспешить с преждевременными родами, а твоя акушерская помощь избавляет умерших до рождения детей от тоски зрелого возраста, от горечи падений!

Ты поддерживаешь бедняка, потерявшего надежду, укрепляешь побежденных, ты наделяешь их лицемерием, неблагодарностью, гордостью, чтобы они могли защищаться от нападения детей Бога, богатых!

Владетельный князь презрения, ты ведешь счет унижений, обретаешь старинную ненависть, только ты оплодотворяешь мозг человека, униженного несправедливостью; ты подсказываешь ему мысль о мщении, о безнаказанных злодеяниях; ты внушаешь ему убийства, ты даешь ему изысканную радость насилия, потакаешь казни, убийствам, слезам невинных!

Надежда возмужавших, растлитель девственных, ты не требуешь, Сатана, бесполезных пыток целомудрия, ты не восхваляешь бессмыслицы постов и воздержания; ты один принимаешь прошения плоти и направляешь их и в бедные, и в обеспеченные семьи. Под твоим влиянием решается мать продать дочь, растлить сына, ты покровительствуешь бесплодной и отвергнутой любви, потворствуешь острым неврозам и припадкам истерии и жестоким убийствам!

Господин, твои верные слуги на коленях молят тебя. Они молят даровать им экстаз преступлений, неведомых правосудию; они молят о посвящении в волшбу, непонятные следы которой сбивают с пути человеческий разум; они молят тебя услышать их, когда пожелают они муки тем, кто их любит и молится за них; они просят у тебя также славы, богатства, могущества, у тебя, князь мира, сын, изгнанный неумолимым Отцом!

Потом Докр поднялся и, стоя с протянутыми руками, возгласил звучным, полным ненависти голосом:

- А ты, Кого я, в моем сане священника, заставлю волей неволей сойти в эту облатку, воплотиться в этом хлебе, ты, Иисус, защитник обманов, мошенничеством получающий почести, хищущий любовь, слушай! С того дня, как ты явился через посредство Девы, ты не выполнил обязательств, ты лгал обещаниями; века, рыдая, ожидали тебя, Бог-беглец, немой Бог! Ты должен был искупить людей, и ничего не выкупил; ты должен был явиться во славе - а ты спишь! Иди, лги, говори призывающим тебя беднякам: "Надейся, терпи, страдай, ты попадешь в Царствие Небесное, ангелы встретят тебя, небо откроется". Лжец! Ты хорошо знаешь, что ангелы удаляются с отвращением от твоего равнодушия! Ты должен был стать носителем наших жалоб, хранителем наших слез, ты должен был передать их Отцу, но ты не сделал этого, потому что это посредничество, без сомнения, мешало твоему вечному сну сытого ханжества!

Ты забыл благость нищих, о которой проповедывал, низкий слуга низкопробных менял! Ты видел, как биржевые игры убивали слабых, ты слышал хрип робких, обессиленных голодом мужчин и стоны женщин, продающихся за кусок хлеба, и ты отвечал через канцелярию симониаков, через своих фарисеев - пап, неопределенными извинениями, уклончивыми обещаниями, ты, Бог аферистов!

Чудовище, с непостижимой жестокостью создавшее жизнь и навязавшее ее невинным существам, которых ты же смеешь осуждать во имя неизвестно какого первородного греха, которых ты смеешь карать; мы все-таки хотели бы заставить тебя признаться, наконец, в твоей бесстыдной лжи, в твоих неискупимых преступлениях! Мы хотели бы вновь забить твои гвозди, прижать плотнее тернии, вызвать жгучую кровь из твоих запекшихся ран! Мы можем это сделать, и мы сделаем это, нарушив покой твоего тела, теоретик бессмысленной чистоты, проклятый Назареянин, призрачный царь, подлый трусливый Бог!

- Аминь, - прозвучали хрустальные голоса служек.

Дюрталь слушал этот поток богохульств и оскорблений, гнусность священника его ошеломляла; наступила тишина; капелла тонула в дыму кадильниц. Женщины, до той поры молчаливые, внезапно заволновались, когда, поднявшись вновь на алтарь, каноник повернулся к ним и благословил широким жестом левой руки.

Служки вдруг зазвенели колокольчиками.

Это было словно сигналом; женщины забились, упав на ковер. Одна кинулась плашмя на землю и сучила ногами, словно ее приводила в движение пружина; другая, вдруг страшно скосив глаза, закудахтала, потом, потеряв голос, оцепенела с открытым ртом, с втянутым языком, упершимся кончиком в небо; еще одна, распухшая, свинцово-бледная, с расширенными зрачками, откинула голову на плечи, потом выпрямилась резким движением и начала, хрипя, рвать ногтями грудь; еще одна, лежа навзничь, развязала юбки и выставила голое брюхо, раздутое, огромное, потом с ужасными гримасами изогнулась и высунула из окровавленных уст расцарапанный покрасневшими зубами, не помещающийся больше во рту, белый, надорванный по краям, язык.

Дюрталь поднялся, чтобы лучше видеть, и ясно услышал и рассмотрел каноника Докра.

Тот созерцал возвышавшегося над жертвенником Христа, и с распростертыми руками изрыгал оскорбления изо всех сил выкрикивал страшную хулу. Один из служек преклонил перед Докром колени, повернувшись спиной к алтарю. По спине священника пробежала дрожь. Торжественным тоном, с дрожью в голосе, он произнес: "Нос est enim corpus meum {Сие есть тело мое (лат.).}", потом, вместо того чтобы склонить колена после освящения перед драгоценным телом, он повернулся к присутствующим и показал им вспухшее, дикое, залитое потом лицо.

Дюрталь почувствовал, что содрогается, сметаемый вихрем безумия, потрясшего зал. Аура неистовой истерии последовала за кощунством и изогнула женщин; пока служки окуривали ладаном чресла жреца, женщины набросились на хлеб причастия и кинувшись на землю у подножия алтаря царапали его, отрывали влажные частицы, пили и ели божественную грязь.

"Отец мой, Отец мой!" Она рвала на себе волосы, кричала, вертелась на одном месте, изгибалась, стояла на одной ноге, и свалилась рядом с девушкой, которая, скорчившись у стены, билась в конвульсиях с пеной у рта, изрыгая сквозь слезы ужасные богохульства. Испуганный Дюрталь видел в дыму, как в тумане, красные рога Докра, который сидел теперь, весь в пене от бешенства, жевал и выплевывал облатки, раздавал их женщинам, а те с истошными криками засовывали их между ног, чтобы осквернить их.

Это был какой-то дом печали, отвратительное скопище проституток и безумных. Служки отдавались мужчинам, хозяйка дома взгромоздилась с поднятыми юбками на алтарь и схватила распятого Христа за грубо и кощунственно прикрепленный член, а потир пристроила между ног, а в глубине церкви, в тени, девочка, неподвижная до тех пор, вдруг нагнулась вперед, встала на четвереньки и завыла, как смертельно раненая собака!

Измученный отвращением, задыхающийся Дюрталь хотел бежать. Он искал Гиацинту, но ее не было. Наконец он ее увидал близ каноника, шагая через обнимавшиеся на коврах тела, он подошел к ней. С трепещущими ноздрями она вдыхала испарения духов и человеческих возбужденных тел.

- Пойдемте отсюда!

Она словно проснулась, поколебалась минуту, потом, не ответив ничего, последовала за ним.

Проталкиваясь локтями, отпихивая женщин, скаливших зубы, готовых укусить, он подталкивал госпожу Шантелув к двери, прошел через двор, через вестибюль, отворил дверь, потому что привратника не было, и очутился на улице.

Там он остановился и полной грудью вдохнул свежий воздух; Гиацинта, неподвижная, погруженная в себя, прислонилась к стене.

- Признайтесь, что вам хочется вернуться? - сказал он шепотом, в котором пробивалось презрение.

- Нет, - с усилием выговорила она, - но эти сцены мучают меня. У меня голова кружится, мне надо стакан воды, чтобы оправиться.

Опираясь на его руку, она пошла вверх по улице, прямо к виноторговцу, лавочка которого была еще открыта.

Грязная нора, маленький зал с деревянными столиками и скамейками, с цинковым прилавком, с лиловыми кувшинами; на потолке изогнутые газовые рожки; два рабочих-землекопа играли в карты, они обернулись и засмеялись; хозяин вытащил изо рта носогрейку и сплюнул на песок; он, по-видимому, ничуть не удивился, увидев в своем грязном притоне изящную даму. Дюрталю показалось даже, что он подметил, как они с госпожой Шантелув перемигнулись.

- Вы не можете, сударь, пить с этими людьми, вы слишком бросаетесь в глаза; я провожу вас в комнату, где вы будете одни.

- Из-за стакана воды карабкаться по лестницам! - недовольно заметил Дюрталь Гиацинте, вгромождаясь на ступени винтовой лестницы.

Но она уже вошла в комнату с оборванными обоями, заплесневевшую, убранную картинками из иллюстрированных журналов, приколотыми булавками, с полом, вымощенным расшатанными плитками, изрытыми выбоинами, с кроватью без полога, с выщербленным горшком, столом, тазом и двумя стульями.

Слуга принес графинчик водки, сахара, воды, стаканы, потом ушел вниз. Тогда с безумными, потемневшими глазами она обняла Дюрталя.

Она его даже не слушала.

- Я хочу тебя, - сказала она и прильнула, возбуждая его страсть.

Она разделась, сбросив платье, юбки, откинула простыни ужасного ложа и, приподняв сзади рубашку, терлась спиной о грубое полотно простынь, с бессмысленными глазами, смеясь от удовольствия!

Она притянула его к себе, не уступая гнусности приемов проститутки. Дюрталю казалось, что он попал в объятия вампирши. Когда он смог вырваться, то содрогнулся внезапно, заметив на ложе раскрошенную облатку.

Спаситель, но, несмотря ни на что, кощунство, в котором он, помимо воли, принял участие, удручало. "А если это правда, - думал он, - если присутствие Сына реально, как утверждает Гиацинта и этот низкий поп! Хватит этой грязи, кончено; случай порвать с этой тварью, которую я, впрочем, после нашего первого же свидания только терплю, представился - и я сделаю это!"

Внизу, в кабачке, он выдержал сочувственные улыбки землекопов; он расплатился и поспешил сбежать, не ожидая сдачи. Добравшись до улицы Вожирар, он кликнул извозчика. Они ехали, даже не глядя друг на друга, уйдя в свои размышления.

- До послезавтра, - нерешительно произнесла госпожа Шантелув, выйдя возле дома.

- Нет, - ответил Дюрталь. - Мы совершенно не подходим друг другу; вы хотите всего, а я не хочу ничего; лучше порвать наши отношения. Они затянулись бы, кончились бы горечью и скучным повторением. После всего, что случилось сегодня вечером, нет, и еще раз нет! - Он назвал кучеру свой адрес и забился вглубь экипажа.