Бездна.
Глава XXI

XXI

Дюрталь решил не отвечать на письма, присылаемые женой Шантелува. Ежедневно со времени их разрыва она присылала пламенные послания. Но скоро крики менады стихли и перешли в жалобы и воркованье, упреки и слезы. Теперь она обвиняла его в неблагодарности, раскаивалась, что послушала его и дала ему возможность присутствовать при кощунстве, за которое ей придется отвечать в будущей жизни; она просила еще об одном только свидании; потом молчала в течение недели; наконец, утомленная, без сомнения, молчаньем Дюрталя, она в последнем послании объявила ему о разрыве.

Признавая, что он, действительно, имел основания ее покинуть, так как ни сходства темпераментов, ни душевной близости у них не было, она иронически заявляла в заключение:

"Спасибо за милую маленькую любовь, разлинованную, словно нотная бумага, которую Вы подали мне; но это не моя мера, мое сердце требует большего..."

- Ее сердце! - расхохотался он, потом продолжал: "Я понимаю, конечно, что не Вашим назначением и целью было удовлетворить его, но Вы могли, по крайней мере, подарить мне искреннюю дружбу, которая позволила бы мне, оставив дома мой пол, приходить иногда вечерком поболтать с вами; Вы сделали эту вещь - такую простую на вид - невозможной. Прощайте навсегда. Мне остается только вновь заключить союз с одиночеством, изменить которому я попыталась..."

- Одиночество! А елейный ханжа, этот муж-рогоносец! Право, - добавил он, - в настоящую минуту он больше всех достоин сожаления; я доставлял ему тихие вечера; я возвращал ему податливую и удовлетворенную жену; а он, этот святоша, пользовался плодами моего утомления! Как вспомню его лицемерно-доброжелательные взгляды, они немало говорили!

Наконец этот романчик кончен; хорошая вещь - остывшее сердце! Не страдаешь ни от любовных недомоганий, ни от разрывов! Мне остается вспыхивающий время от времени мозг, но его моментально тушат бдительные пожарные.

Когда-то я был молод и горяч, женщины тогда издевались надо мной; теперь я успокоился и мне на них плевать. Это правильный путь, - сообщил он кошке, которая, насторожив уши, слушала его монолог. - Насколько Жиль де Ре, в конце концов, интересней госпожи Шантелув; к несчастью, мои сношения с ним также приходят к концу; еще несколько страниц и книга закончена. Ну, вот, этот ужасный Рато идет перевертывать все мое хозяйство.

Действительно, вошел консьерж, извинился, что опоздал, снял куртку и недоверчиво взглянул на мебель.

Потом он набросился на постель, схватился, как борец, с матрацами, взял наматрацник в охапку, приподнял, раскачался с ним и одним движением распростер его, задыхаясь, поверх матраца.

Дюрталь в сопровождении кошки прошел в другую комнату, но вдруг Рато прекратил сражение и пришел вслед за ними.

- Знает ли господин Дюрталь, что случилось со мной? - пробормотал он жалобным тоном.

- Нет.

- Госпожа Рато бросила меня.

- Она вас бросила! Но ей, по крайней мере, лет шестьдесят!

Рато поднял глаза к небу.

- И что же, она ушла с другим?

Рато, глубоко огорченный, опустил метелку, которую держал в руках.

Консьерж понурил голову и, наконец, признался, что все было совершенно наоборот.

- О, - заметил Дюрталь, разглядывая старого верзилу, потемневшего от водки и воздуха подвалов. - Но если она хочет, чтобы ее оставили в покое, зачем она убежала с мужчиной?

Рато сделал гримасу жалости и презрения.

- Она выбрала бессильного, ни на что не годного, бездельника в этой области.

- А!

- А у меня неприятности; домовладелец не желает держать холостого консьержа!

"Боже! Какое счастье!" - подумал Дюрталь. - Ба, а я собирался к тебе, - сказал он Дез Эрми, который нашел в двери ключ, оставленный Рато, и вошел.

- Хорошо! Раз твое хозяйство еще не в порядке, то спустись из твоего облака пыли, как некий Бог, и иди ко мне.

Дорогой Дюрталь рассказал приятелю супружеские злоключения своего консьержа.

- О! - заметил Дез Эрми, - сколько нашлось бы женщин, которые охотно бы увенчали пламень такого пылкого старца! Но что за гадость, - продолжал он, указывая на окружающие стены домов, покрытые афишами.

Там было плакатов, хоть отбавляй; повсюду на цветной бумаге развертывались большими буквами имена Буланже и Жака.

- Благодаря Богу, это кончится в воскресенье!

- Теперь остается одно только средство, - продолжал Дез Эрми, - избежать ужаса окружающей жизни, не поднимать больше глаз, навсегда сохранить робкую мину скромности. Тогда, созерцая лишь тротуары, на улицах видят заслонки над продушинами электрической компании "Попп". На них - сигналы, выпуклые алхимические рисунки, зубчатые колеса, волшебные буквы, странные пятиугольники с солнцами, молотками и якорями; с их помощью можно вообразить, что живешь в Средние века!

- Да, но чтобы не видеть ужасной толпы, надо бы носить наглазники, как лошади, а спереди, на голове, - козырек, как у кепи в стиле африканских завоевателей, излюбленных теперь гимназистами и офицерами.

Дез Эрми вздохнул.

- Войди, - сказал он, открывая дверь; они уселись в кресла и закурили папиросы.

- А я, однако, не совсем еще оправился от разговора с Жевинже в тот вечер у Каре, - заметил, смеясь, Дюрталь. - Этот доктор Иоганнес очень странен! Я не могу заставить себя не думать о нем. Постой, искренно ли ты веришь в его чудесные излечения?

- Я принужден в них верить; я не все сказал тебе, так как всякому врач, рассказывающий подобные истории, покажется сумасшедшим; знай же, что этот священник излечивает неизлечимых.

Я познакомился с ним, когда он еще входил в состав парижского духовенства, как раз из-за одного такого спасения, в котором, признаюсь, я ничего не понял.

У служанки моей матери была взрослая дочь с парализованными руками и ногами, убийственно страдавшая от удушья, вопившая не своим голосом, как только к ней притрагивались. Это случилось с ней неизвестно отчего, в одну ночь; почти два года она была в таком состоянии. Выписанная в качестве неизлечимой из Лионских больниц, она отправилась в Париж, выдержала курс лечения в Сальпетриере, ушла оттуда и никто не определил, что с ней, и ни от какого лечения ей не становилось легче. Однажды она заговорила со мной про аббата Иоганнеса, который, говорила она, исцеляет подобных ей больных. Я ни слову не поверил, но так как известно было, что священник этот денег не берет, то я и не отговаривал ее обращаться к нему, а когда она отправилась, сам из любопытства сопровождал ее.

"Вы, барышня, являетесь жертвой порчи, причиненной кем-либо из кровных родственников".

Мне очень хотелось смеяться.

- Припомните, - продолжал он, - года два тому назад, - потому-то именно с тех пор вы парализованы - вы, наверно, поссорились с кем-либо из родных.

Это было верно, одна из теток несправедливо обвинила бедняжку Мари в краже часов, доставшихся от кого-то по наследству, и поклялась отомстить.

- Не в Лионе ли жила ваша тетка? Она сделала утвердительный знак.

- Ничего удивительного, - продолжал священник, - в Лионе среди простонародья есть немало знахарок, знакомых с колдовством, которым пользуются по деревням; но успокойтесь, эти люди несильны. Им доступен лишь детский лепет этого искусства; итак, барышня, вы хотите выздороветь?

И после ее утвердительного ответа он тихонько продолжал: "Хорошо, этого достаточно, вы можете идти".

Он не дотронулся до нее, не прописал никакого лекарства. Я вышел, уверенный, что этот врачеватель был вралем или сумасшедшим, но когда три дня спустя ее руки поднялись, когда она перестала страдать, а к концу недели была уже в состоянии ходить, я должен был поверить очевидности; я повидался снова с этим экзорцистом, я нашел связи, чтобы быть ему в одном деле полезным, и таким образом начались сношения между нами.

- Но какие же средства, наконец, он использует?

- Он, как и кюре из Арса, действует молитвой; затем он вызывает Небесное воинство, рвет волшебные круги, изгоняет, "распределяет", по его выражению, духов зла. Я хорошо знаю, что это неубедительно, а когда я говорю о могуществе этого человека с моими собратьями, они улыбаются с видом превосходства или выкладывают мне драгоценный аргумент, изобретенный ими, чтобы объяснить исцеления, совершенные Христом и Матерью Божией. Все дело в том, чтобы поразить воображение больного, внушить ему желание исцелиться, уверить его, что он здоров, как бы загипнотизировать его наяву, благодаря чему сведенные ноги расправляются, раны исчезают, чахоточные легкие восстанавливаются, раковые опухоли становятся невинными болячками и слепые прозревают! Вот и все, что они нашли, чтобы отрицать сверхъестественность некоторых излечений! Право, спросишь себя, почему они сами не пользуются тем же методом, если это так просто.

- Но разве они не пробовали его?

- Да, при некоторых болезнях. Я присутствовал даже при опытах, предпринятых доктором Льюисом. Хорошо это было, нечего сказать! В Шарите лежала несчастная девушка с парализованными ногами. Ее усыпили, приказали ей встать; она напрасно шевелилась. Два интерна взяли ее под руки, а она, несчастная, гнулась на своих мертвых ногах. Надо ли говорить тебе, что она так и не пошла и, протащив ее несколько шагов, ее уложили снова, не достигнув ровно никакого результата?

- Но, постой, ведь и доктор Иоганнес исцеляет не всех больных?

- Нет, он занимается только болезнями, которые вызваны колдовством. Он заявляет, что бессилен бороться с остальными, которые касаются врачей. Он специалист по страданиям сатанинским; чаще всего он лечит помешанных, которые, по его словам, в большинстве случаев "испорчены", одержимы духами и, следовательно, не поддаются ни постельному режиму, ни обливаниям!

- А что он делает с этими камнями, о которых ты говорил мне?

свойства. По их отзывам, агат и карналин веселят; топаз - утешает; яшма - исцеляет любовные страдания; гиацинт - прогоняет бессонницу; бирюза - предупреждает или ослабляет падения; аметист - борется с опьянением. Католическая символика, в свою очередь, завладевает камнями и видит в них эмблемы христианских добродетелей. Так, сапфир представляет возвышенные стремления души; халцедон - милосердие, сердолик и оникс - искренность; берилл аллегорически изображает теологическое знание; гиацинт - смирение, а рубин утешает гнев, аметист делает веру твердой и неподкупной.

- Затем, магия... - Дез Эрми поднялся и, взяв с полки совсем маленькую книжечку, переплетенную, как молитвенник, показал Дюрталю ее заглавие.

Тот прочел на первой странице: "Натуральная Магия или секреты и чудеса природы, в четырех книгах, сочинение Жана Батиста Порта, неаполитанца". А внизу: "Издано в Париже, Николя Бонфу, Новая улица Нотр Дам, под вывеской святого Николая 1584".

- Потом, - продолжал Дез Эрми, перелистывая томик, - натуральная магия или, вернее, просто медицина того времени дали камням новые значения; вот, послушай.

Расхвалив сначала неизвестный камень "Алекториус", который делает своего владельца непобедимым, если он извлечен из желудка четырехлетнего каплуна или вырван из сердца курицы, Порта сообщает, что халцедон помогает выигрывать тяжбы, корналин останавливает кровотечения и "полезен женщинам, когда они больны", что гиацинт защищает от удара молнии и удаляет заразу и яды, что топаз борется с лунатизмом, бирюза помогает при меланхолии, перемежающейся лихорадке и слабости сердца. Он утверждает, наконец, что сапфир предохраняет от испуга и сохраняет мощность членов, тогда как изумруд, подвешенный на шею, разбивается, как только тот, кто его носит, потеряет целомудрие.

Доктор Иоганнес пересмотрел эти верования, часть признал, некоторые отбросил; наконец, он, с своей стороны, установил некоторые значения. По его мнению, аметист превосходно излечивает от пьянства, особенно от морального опьянения, от гордости; рубин умеряет половые увлечения; берилл укрепляет волю, сапфир возносит мысли к Богу.

В общем, он верит, что каждый камень соответствует какому-нибудь роду болезни и виду греха; он утверждает, что когда удается химически овладеть действующим началом камней, то для многих болезни можно будет не только излечивать, но и предотвращать. Ожидая пока осуществится эта мечта, которая может показаться немного странной, и химики, занявшись драгоценными камнями, забьют нашу медицину, он пользуется камнями, чтобы поставить диагноз порчи.

- Но как?

- Он уверяет, что когда он кладет тот или иной камень на руку или на больную часть тела околдованного, из камня вырывается флюид и объясняет ему все. Он рассказал мне, кстати, что к нему явилась однажды неизвестная ему дама, страдавшая с самого детства неизлечимой болезнью. От нее невозможно было добиться точных ответов. Во всяком случае, он не мог открыть следа какого-либо наговора; перепробовав почти все свои камни, он взял ляпис-лазурь, соответствующую, по его мнению, греху кровосмешения, положил ей на руку и нащупал.

"Ваша болезнь, - сказал он ей, - есть следствие кровосмешения". - "Но я не исповедаться к вам пришла", - ответила она, но кончила, однако, признанием, что отец изнасиловал ее, когда она еще не достигла зрелости. Все это беспорядочно, противоречит всем привычным идеям, почти безумно, но, тем не менее, факт остается фактом: этот священник излечивает больных, которых мы, врачи, считаем уже погибшими!

- Так удачно, что единственный сохранившийся в Париже астролог, изумительный Жевинже, без его помощи умер бы. Ну, да и этот хорош тоже. Скажи, как могло случиться, что Императрица Евгения заказывала ему гороскопы?

- Но я же тебе рассказывал. В Тюильри, в эпоху Империи усиленно занимались магией. Американца Хоума почитали там, как Бога. Однажды это даже плохо кончилось. Некий маркиз умолял дать ему снова повидаться с его покойной женой, Хоум подвел его в спальне к кровати и оставил одного. Что случилось? Какой ужасный призрак, какая замогильная Лигейя появилась? Но несчастного словно молнией убило в ногах постели. История эта была своевременно сообщена "Фигаро", на основании неоспоримых данных.

О! Не следует далеко заходить, играя замогильными вещами, и слишком отрицать духов зла! Я знал когда-то богатого молодого человека, безумно увлекавшегося оккультными науками. Он был президентом теософского общества в Париже и сам написал небольшую книгу об эзотерическом учении. Так вот, он не захотел довольствоваться, как Пеладаны и Папюсы, неведением, он отправился в Шотландию, где сатанизм процветает. Там он посещал одного человека, который за деньги знакомил с тайнами сатанизма и произвел опыт, Увидел ли он того, кого Бульвер-Литтон, в "Занони", называет "стражем порога тайн"? Не знаю, достоверно лишь то, что он упал в обморок от ужаса и вернулся во Францию измученный, полумертвый.

- Черт возьми! - заметил Дюрталь. - В их ремесле не одни розы; но, разве вступая на этот путь, можно вызывать лишь духов зла?

- Но должны же, наконец, существовать между духами света и духами тьмы какие-нибудь промежуточные, ни небесные, ни адские духи, средние, те, например, что болтают такой гнусный вздор на спиритических сеансах!

- Один священник говорил мне, что безразличные, нейтральные лярвы живут на особой невидимой территории, на маленьком островке, который осаждают со всех сторон добрые и злые духи. Их стесняют все больше, они принуждены переходить в тот или иной лагерь. Итак, вызывая этих лярв, оккультисты, не будучи, само собой разумеется, в состоянии привлечь ангелов, кончают тем, что приводят духов зла и волей-неволей, сами того не зная, движутся в сторону сатанизма. Туда же, в общем, приводит в известный момент и спиритизм!

- Да, и если допустить отвратительную мысль, что глупейший медиум может вызвать мертвецов величайшего ума, то на всех этих проделках следует признать печать сатаны.

- Так ты не веришь, в общем, ни в теургию, ни в белую магию?

- Нет, это разговоры! Это мишура, над которой молодцы, вроде розенкрейцеров, прячут самые мерзкие свои опыты черной магии. Никто не посмеет открыто признать себя сатанистом; оставя в стороне хорошие слова, которыми ее приправляют лицемеры и глупцы, в чем может, по-твоему, состоять белая магия? Куда она ведет? Притом же церковь, которую никаким кумовством не проведешь, безразлично осуждает и ту, и другую магию.

- А! - сказал, закуривая, Дюрталь, после некоторого молчания, - это лучше, чем болтать о политике и о спичках. Но что за путаница! Во что верить? Половина доктрин безумна, а другая увлекательно таинственна; уверовать в сатанизм? Черт возьми, это очень сильно и может, пожалуй, показаться верным; но тогда, если быть последовательным с собой самим, надо поверить и в католицизм, а в таком случае остается только начать молиться; ведь ни Буддизму, никакому иному культу того же пошиба, не под силу бороться с религией Христа!

- Ну, так уверуй!

- Я тоже не во многом уверен, - продолжал Дез Эрми, - но в иные минуты, однако, я чувствую, что я почти верю. Для меня достоверно, во всяком случае, что согласно оно с христианством или нет, но сверхъестественное существует. Отрицать его, значит отрицать очевидность, барахтаться в корыте материализма, в баке глупостей свободомыслящих!

- Несносно все-таки так колебаться! Ах! До чего я завидую крепкой вере Каре!

- Ты немногого хочешь, - ответил Дез Эрми, - вера - это волнорез жизни, это единственный мол, позади которого потерявший мачты человек может мирно сесть на мель!