Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...
IX. Я открываюсь своему мужу. - Я уезжаю в Англию. - Мое пребывание в Бате. - Новая встреча.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Радости и горести знаменитой Молль Флендерс... IX. Я открываюсь своему мужу. - Я уезжаю в Англию. - Мое пребывание в Бате. - Новая встреча. (старая орфография)

IX.
Я открываюсь своему мужу. - Я уезжаю в Англию. - Мое пребывание в Бате. - Новая встреча.

Наконец, я решилась на самый отчаянный выход из этого страшного положения и объявила матери, что сама разскажу все мужу. При одной мысли об этом моя мать пришла в ужас; но я просила ее успокоиться и сказала, что сделаю это исподоволь, спокойно, тихо и так ловко, как только могу; я выберу самую благоприятную минуту и не сомневаюсь, что если съумею притвориться любящей его больше, чем я могу теперь его любить, то я успею в своем намерении и мы мирно разстанемся, потому что я все-таки люблю своего мужа, как брата.

В продолжении всего этого времени он осаждал свою мать, он настаивал объяснить ему, если возможно, что означает моя страшная фраза, как он назвал ее, будто он не законный мой муж и мои дети - не законные его дети. Мать советовала ему терпеливо выжидать событий, говоря, что она еще ничего не могла узнать от меня. Она видит только, что я сильно взволнована, что меня мучит какая то тайна, которую, тем не менее, она надеется скоро узнать; до тех же пор она просит его обходиться со мной как можно лучше и постараться приобрести мое расположение, так как я страшно напугана его угрозой запереть меня в дом умалишенных; в заключение она сказала: никогда не следует доводить женщину до отчаяния, какие бы ни были для этого поводы.

Я скоро почувствовала влияние этих переговоров: поведение моего мужа вдруг изменилось, он стал совершенно другим человеком; нельзя было быть любезнее и предупредительнее его; я как могла отвечала ему тем же, но делала это, принуждая себя. Однажды вечером, мы, беседуя, сидели вдвоем в небольшой беседке, у входа в сад; он был в веселом и приятном настроении духа и говорил мне много нежностей, наша дружба и надежда, что наши прежния ссоры и неприятности не повторятся больше, приводили его в восторг.

Я глубоко вздохнула и сказала, что нет в мире женщины, которая была бы более рада нашему доброму согласию и более бы огорчалась, если бы оно было нарушено, но я с глубокой горечью в сердце должна сказать ему, что в наших отношениях существует одно такое обстоятельство, которое я не знаю как объяснить ему и которое делает меня самой несчастной женщиной в мире.

Он просил объясниться яснее, но я отвечала, что не знаю, как приступить к этому объяснению; я убеждена в том, что пока тайна принадлежит мне одной, я одна и буду несчастна; и потому лучше всего не открывать ему этой тайны, что и было единственной причиной моего молчания, так как я знаю, что рано или поздно, но моя роковая тайна приведет меня к гибели во всяком случае.

Тогда он стал уверять меня, что с этой минуты он оставит меня в покое, он будет верить мне во всем и просит только об одном: убедить его, что, какова ни была моя тайна, наша взаимная любовь не изменится никогда и останется вечной.

Это для меня было самое худшее, что он мог сказать, и потому я прямо сказала ему, что я не могу быть счастлива даже в том случае, если он перестанет настаивать на том, чтобы я открыла ему эту тайну, хотя с другой стороны я не знаю, как мне рассказать ее.

- Но, посмотрим, мой друг, - продолжала я, - согласитесь ли вы на те условия, которые я предложу вам прежде, чем открыть эту тайну?

- Я соглашусь на все условия в мире, - отвечал он, - каких только может потребовать ваше благоразумие.

- Хорошо, - сказала я, - в таком случае дадите ли вы мне письменное обещание, что если вы убедитесь в том, что я не умышленно создала некоторые несчастные для нас обстоятельства, то вы не станете меня осуждать, оскорблять, не станете дурно относиться ко мне и не сделаете меня жертвой того, что случилось не по моей воле.

- Это самое благоразумное требование, - сказал он, - я не могу осуждать вас за чужую ошибку, дайте мне перо и чернила. - Я принесла бумагу, перо и чернила. Он написал свое обязательство в тех самых выражениях, в каких я передала его, и подписался.

- Теперь, друг мой, - сказала я, - я не потребую от вас больше никаких письменных обязательств; но так как вы услышите самую неожиданную, самую поразительную семейную тайну, то я умоляю вас, обещайте мне, что вы примете ее спокойно, с полным присутствием духа, свойственным каждому благоразумному мужчине.

- Я даю вам слово, - сказал он, - но ради Бога, перестаньте наконец пугать меня всеми этими приготовлениями.

- Итак, вот в чем дело: я уже вам говорила когда то в раздражении, что перед законом я не могу считаться вашей женой, а наши дети законными детьми, теперь я должна спокойно и с любовью, но с страшной тоской в сердце объявить вам, что я ваша родная сестра, вы мой брат, мы дети одной матери, которая живет с нами в одном доме и которая до того глубоко убеждена в истине моих слов, что не может отрицать их.

Я видела, как он побледнел и как страшно изменилось выражение его глаз, и потому прибавила:

- Вспомните о вашем обещании и сохраните присутствие духа; мне кажется, я достаточно приготовила вас для этого.

Однако, я позвала слугу и приказала подать рюмку рому, так как я видела, что муж теряет сознание. Когда он пришел немного в себя, я сказала:

- Эта история, как легко себе представить, требует долгого объяснения; поэтому запаситесь терпением, соберитесь с мыслями, чтобы выслушать ее до конца, я же постараюсь быть краткой, на сколько это возможно.

- Теперь вы видите, мой друг, что я имела основание требовать от вас некоторых условий, прежде чем открыть эту тайну, и что я не была и не могла быть причиной нашего несчастия, так как до сих пор сама ничего не знала об этом.

- Я вполне в этом уверен, - сказал он, - во всяком случае это страшная для меня неожиданность, но у меня есть средство положить конец всем нашим несчастиям, не заставляя вас уехать в Англию.

- Это было бы так же странно, как и все остальное, - сказала я.

- Нет, нет, я вижу, что я один стою всем на дороге. - Произнося эти слова, он имел вид человека, близкого к помешательству, но тогда его слова не испугали меня: я была убеждена, что человек, желающий лишить себя жизни. не станет говорить об этом.

Хотя это несчастье не в конец поразило его, но и замечала, что он стал задумчив, грустен, как человек, у которого отчасти помутился разсудок. Своими разговорами я старалась привести его в сознание, я сообщала ему свои планы относительно устройства нашей жизни в будущем; иногда он чувствовал себя лучше и бодро отвечал мне, но несчастье слишком угнетало его мысли и он дошел до того, что два раза покушался на свою жизнь; однажды он едва не задушил себя, но его спасла мать: она вошла в комнату и при помощи негра слуги перерезала веревку, на которой он висел.

Наконец, благодаря моей неутомимой настойчивости, мой муж, которого здоровье, повидимому, сильно ослабело, уступил моему желанию. Судьба толкала меня дальше, она открывала перед мною новый путь; благодаря стараниям моей матери, я получила от мужа богатый груз товаров, с которым и должна была отправиться в Англию.

Разставаясь с братом (теперь уж я не буду больше называть его своим мужем), мы решили, что по прибытии моем в Англию он получит подложное письмо о моей смерти, и таким образом у него явится возможность снова жениться, когда захочет; он обещал вести со мной переписку, как с сестрой, обещал помогать мне и поддерживать меня всю жизнь, оставив после своей смерти состояние матери, которая могла бы содержать меня, как его сестру. До известной степени он остался верен своему слову, но наша жизнь сложилась так странно, что я всегда чувствовала ложь в наших отношениях, как это вы скоро увидите.

Я отправилась в августе месяце, прожив в Виргинии восемь лет; теперь меня ожидала новая арена таких несчастий, которые едва ли переживала другая женщина.

Наше путешествие шло довольно хорошо в продолжении тридцати двух дней, пока мы достигли берегов Англии, но здесь мы выдержали две или три бури, из которых одна прибила нас к берегам Ирландии, и мы остановились в Кинселе. Тут мы пробыли тринадцать дней и, сделав необходимые поправки, снова отправились в путь; нас опять встретила дурная погода, ветер сломал грот мачту-корабля, и мы вашли в порт Мильфорд в Корнвалисе; здесь, хотя мы были еще далеко от места нашего назначения, но, став на почву родного острова, я решила, не подвергая себя больше страшным случайностям моря, отправиться сухим путем в Лоыдон и, забрав с собою свой багаж и деньги вместе с банковыми билетами и товарными документами, я оставила корабль и на нем свой товар, который он должен был доставит в Бристоль, где находился главный агент моего брата.

Спустя три недели, я приехала в Лондон, здесь скоро я узнала печальную новость: наш корабль прибыл в Бристоль, выдержав сильную бурю, причем большая часть его груза была испорчена.

Теперь передо мной открывалась жизнь, повидимому, при самых ужасных условиях; я уехала, простившись на веки с своими родными; правда, я привезла с собой много ценных товаров, так что они могли составить хорошее приданое, если бы были доставлены в целости, но они были так испорчены, что, продав все, я могла выручить за них не более двух или трех сот фунтов; это было все, и я не имела никаких надежд в будущем. Я осталась одна, без друзей и знакомых, потому что мне было опасно возобновлять старые связи; моя же ловкая подруга, помогавшая мне когда то поймать мужа, давно умерла вместе с своим супругом.

Хлопоты по получению товаров скоро заставили меня уехать в Бристоль. Занявшись там своими торговыми делами, я нашла возможным для развлечения проехать в Бат (морския купанья); я была еще далеко не стара, веселого характера и, как всегда, немного эксцентрична; чувствуя себя совершенно свободной и как бы женщиной с состоянием, я надеялась встретить на своем жизненном пути какой-нибудь новый случай, который улучшит мое положение, как это было когда-то.

Бат - место волокит и любезников, место очень дорогое для жизни и изобилующее всякого рода приманками; надо сказать правду, я отправилась туда с единственной целью поймать все, что представится; но я должна отдать себе справедливость: у меня не было в этом отношении никаких безчестных намерений, и я еще не руководилась ими, как вынуждена была делать это потом.

Там я осталась на весь поздний сезон, я приобрела некоторые несчастные знакомства, которые скорее толкали меня на безумства, чем удерживали от них. Я жила в удовольствии, в хорошем обществе, то есть среди веселых и изящних людей; но скоро я с горечью увидала, что такой образ жизни разорит меня, так как, не имея постоянного дохода, а тратя капитал, я быстрыми шагами шла к нищете; это навело меня на многия печальные мысли. Тем не менее я стряхнула их с себя, обольщаясь надеждой, что какой-нибудь счастливый случай выведет меня из затруднений.

Но для этого я жила не там, где мне следовало; я не поселилась в Редрифе, где могла бы устроиться хорошо, и где какой-нибудь честный морской капитан мог предложить мне свою руку; в Бате мужчины ищут только любовниц, а не жен, и потому здесь женщина может разсчитывать только на одне преступные связи.

Начало сезона я провела в этом отношении удачно, потому что познакомилась с одним джентльменом, который приехал сюда для развлечений. Я не согласилась на его пагубные предложения, однако в этот же сезон я свела знакомство с одной женщиной, которая хотя и не содержала дурного дома, тем не менее по своему направлению готова была ка это. Во всяком случае я вела себя с таким достоинством, что на моем имени не лежало ни малейшого грязного пятна, никто не мог осудить меня в какой-нибудь связи и, повидимому, ни у кого не было даже в мыслях сделать мне дурное предложение.

Я провела много грустных дней в Бате после того, как все общество разъехалось; я часто ездила по своим делам в Бристоль, где получала деньги, и потому мне казалось удобным основаться в Бате, тем более, что здесь у меня завязались хорошия отношения с хозяйкою, у которой я жила летом и у которой устроилась на зиму так дешево, как не могла бы нигде устроиться. Здесь я прожила зиму так же скучно, как весело летом; сойдясь ближе с хозяйкой дома, я не постеснялась поделиться с ней тем, что тяжело лежало у меня на сердце, особенно своим бедственным положением; я говорила ей, что у меня в Виргинии есть мать и брат, которые живут в довольстве, и так как я действительно написала матери письмо, в котором объяснила, сколько я потеряла на товаре, то и сообщила моей хозяйке, что ожидаю от матери новой присылки товаров, - но так как корабли, отправляющиеся из Бристоля в Виргинию, возвращаются раньше тех, которые выходят туда из Лондона, а мой брат имеет главного агента в Бристоле, то я нашла лучшим ожидать товаров здесь, чем переезжать в Лондон.

Моя новая подруга отнеслась сочувственно к моему положению и брала с меня так мало за мое содержание в течение зимы, что я была уверена, что не доставляю ей никакой выгоды, особенно если принять во внимание, что я ничего не платила ей за квартиру.

При наступлении весенняго сезона, она продолжала быть так же любезна со мной, как всегда, а я продолжала жить у нея известное время, пока не представилась необходимость поступить иначе; она разсчитывала отдать квартиру на лето тому, кто останавливался у нея, и особенно тому джентльмену, который ухаживал за мной в прошлом сезоне; действительно, он приехал вместе с другим джентльменом и двумя лакеями и поселился у нея; я подозревала, что его пригласила моя хозяйка, но она отрицала это.

был такого высокого мнения о моей добродетели, что, как часто говорил сам, не смел и думать предложить мне что либо такое, что я могла отвергнуть с презрением и тем оттолкнуть его от себя; скоро я ему сообщила, что я вдова и прибыла с последним кораблем из Виргинии в Бристоль, что я ожидаю в Бате следующей флотилии из Виргинии, на которой прибудут мои товары; от него же я узнала, что он женат, но его жена больна разстройством мозга, и что он поместил ее у своих родных, чтобы избежать нареканий в дурном лечении, а сам приехал в Бат, желая хотя немного развлечься и забыться от домашняго горя.

Моя хозяйка при всяком случае поощряла наше сближение. Она описывала его мне в самых лучших красках, как человека честного, добродетельного и с большим состоянием; у меня были основания этому верить, так как мы жили с ним в одном этаже и он часто входил в мою комнату, даже в то время, когда я лежала еще в постели. Тем не менее он никогда не позволял себе ничего больше, кроме поцелуя, он никогда ни о чем не просил меня. Такия отношения продолжались довольно долго, как вы увидите дальше.

Я часто говорила с моей хозяйкой об его скромности: с своей стороны она уверяла меня, что это ее нисколько не удивляет; тем не менее она повторяла мне несколько раз, что, по её мнению, я должна ожидать от него подарков, в благодарность за мое благосклонное отношение к нему и за то, что я постоянно отдаю ему свое время; действительно, он преследовал меня по пятам. Я отвечала, что я не дала ему ни малейшого повода думать, будто я нуждаюсь в его помощи; но она обещала мне позаботиться об этом и повела дело так ловко, что в первый-же раз, как мы остались с ним вдвоем, он начал разспрашивать меня о моем положении, о том, чем я живу с тех пор, как приехала в Англию, и есть ли у меня её деньги.

Я очень смело отвечала ему, что я привезла с собой много табаку, который, хотя и испортился во время кораблекрушения, но во всяком случае не совсем пропал; купец, которому я дала табак на коммиссию, очень честно разсчитывается со мной, и я не испытываю никакой нужды, надеясь при известной бережливости прожить до прибытия нового груза; разумеется, теперь я должна сократить свои расходы; в прошлом сезоне я держала служанку, занимала две комнаты, теперь делаю все сама и имею одну комнату. "Тем не менее, я так же довольна, как прежде, добавила я, и в вашем обществе я живу очень весело, как не жила никогда раньше, чем и обязана вам". Таким образом на этот раз я отклонила его предложение.

Но прошло немного времени, как он снова начал разговор на ту же тему, говоря, что ему кажется, будто я не хочу поверить ему свое действительное положение дел, и это очень огорчает его, так как он спрашивает меня не из пустого любопытства, а из желания помочь мне, если представится случай. Я не хочу или не решаюсь сознаться в том, что мне нужна его помощь, и потому он просит по крайней мере обещать ему - откровенно сказать, когда я буду в затруднительных обстоятельствах, и так же дружески воспользоваться его услугами, как он предлагает их.

Я сказала все, что могла бы сказать в этом случае глубоко обязанная женщина, с целью дать ему понять, как сильно я чувствую его великодушие; действительно, с этих пор я не была с ним так сдержанна, как прежде, хотя мы оба не переступали границ самой строгой добродетели; тем не менее, несмотря на то, что я не стеснялась с ним, я не дошла до такой близости, чтобы сказать ему, что нуждаюсь в деньгах, хотя в глубине души я радовалась его предложению.

Таким образом прошло несколько недель; я не просила у него денег; моя хозяйка, хитрое созданье, часто побуждавшая меня обратиться к нему за помощью, видя, что я молчу, сама взялась за это дело. Однажды, когда мы были все вместе, она рассказала мне следующую грубую басню собственного изобретения.

- Ох, моя вдовушка, сегодня я приношу вам дурные новости.

- Что такое, - спросила я, - ужь не взяты ли французами Виргинские корабли?

Я особенно боялась этого.

Мне очень не понравился её план; мне казалось, что не было никакой надобности в таком очевидном вымогательстве, и я была убеждена, что не потеряю ничего, если покажу, что не желаю вести подобной игры; поэтому я резко прервала хозяйку следующими словами:

- Я не могу представить, зачем он вам это сказал; уверяю вас, я получила от него все деньги, за которыми посылала; вот они, прибавила я, вынимая кошелек, в котором лежало около двенадцати гиней. Я намерена вам сейчас же отдать из них большую часть.

Ему не понравилась эта проделка хозяйки, так же, как и мне: он видел, что она слишком много позволяет себе, но, услыхав мой ответ, он тотчас успокоился. На другой день утром мы снова говорили с ним по этому поводу, и тут я убедилась, что поступила вчера вполне благоразумно. Улыбаясь, он, между прочим, заметил: "я вполне уверен, что вы не окажетесь без денег, не сказавши мне об этом, как обещали". Я отвечала, что мне очень досадно, зачем хозяйка так откровенно говорила накануне о таких вещах, в которые она не должна вмешиваться. Я предполагаю, сказала я, что она хотела получить около восьми гиней, которые я была должна ей и которые отдала вчера вечером.

войдя, а застала его в постели; он просил меня сесть возле него на кровать, говоря, что он хочет кое что сообщить мне. После нежных любезностей, он спросил, желаю ли я честно и искренно ответить ему на один вопрос. Обратив его внимание на слово "искренно" и на то, что я всегда была с ним откровенна, я обещала исполнить его желание. "И так, сказал он, я хочу, чтобы вы мне показали ваш кошелек". Я тотчас вынула кошелек с тремя с половиной гинеями и отдала ему:

- Это все ваши деньги? - спросил он.

- Нет, смеясь, отвечала я, - у меня их гораздо больше.

- Хорошо, - сказал он, - тогда вы обещайте мне пойти в вашу комнату и принести все, что у вас есть до последняго фартинга.

Я согласилась, пошла к себе и принесла маленькую шкатулку с семью гинеями и мелким серебром и высыпала их к нему на кровать, говоря, что это все мое состояние до последняго шиллинга; он взглянул на деньги, перемешал их, не считая, и бросил в шкатулку. Затем он вынул из кармана ключ и попросил меня открыть маленькую ореховую шкатулку, стоявшую на его столе, вынуть оттуда ящик и принести к нему; в этом ящике лежало множество золотых монет; я полагаю, около двух сот гиней, а может быть и больше. Он взял ящик и, держа меня за руку, хотел опустить ее туда, чтобы заставить захватить горсть золота; я сопротивлялась, но он крепко сжал мою руку в своей, ввел ее в ящик и насыпал мне в горсть столько золотых монет, сколько их поместилось в моей ладони.

покупать самые лучшие наряды, к которым я питала большую склонность, хотя и не показывала этого; для меня ничего не было лучшого в свете, как хорошее платье, но я объявила ему, что мне необходимо беречь его деньги, так как иначе я не смогу никогда отдать их. Тогда в нескольких словах он дал мне понять, что, питая ко мне искреннее уважение и зная мое положение, он не предлагал мне денег в займы, а отдал их, как вполне заслуженные, за то, что я отдала ему все свое время. Затем, вскоре он принудил меня взять служанку и жить своим хозяйством, а когда уехал его товарищ, он просил меня вести и его хозяйство, на чем настаивала даже наша хозяйка дома.

Таким образом мы прожили около трех месяцев; общество в Бате стало разъезжаться, он начал поговаривать тоже об отъезде и высказывать сильное желание увезти меня в Лондон; это предложение очень смутило меня, я не знала, как он будет относиться ко мне у себя и какое я займу положение в его доме; пока мы вели споры по этому поводу, он сильно заболел и отправился в Сомерсет; там болезнь его усилилась до того, что он не мог уехать и прислал своего слугу в Бат, прося меня нанять карету и приехать к нему. Еще до отъезда он поручил мне свои деньги и другия ценности и я не знала, что с ними делать; наконец, я как могла лучше спрятала все, заперла на замок квартиру и уехала к нему; здесь я нашла его таким слабым, что убедила позволить перенести себя на руках в кресле в Бат, где можно было найти большие удобства и лучшую медицинскую помощь.

Он согласился перебраться в Бат. Насколько помню, разстояние между Батом и Сомерсетом составляет около пятнадцати лье; здесь он продолжал болеть сильной лихорадкой втечении пяти недель. Во все это время я не переставала ухаживать за ним с заботливой нежностью жены; действительно, если бы на самом деле я была таковою, то не могла бы делать больше; я сидела около него так долго и так часто, что, наконец, он сказал, что откажется от моих услуг, если я не соглашусь приказать принести себе постель в его комнату и спать на ней возле него.

и он начал подавать некоторую надежду на выздоровление.

Если бы между нами произошло что нибудь другое, чем то, о чем я рассказываю, я бы не стеснялась сказать это, в чем легко может убедиться читатель из всего предыдущого рассказа; но я утверждаю, что во все это время мы не сказали ни одного дурного слова и не совершили ни одного дурного поступка, несмотря на то, что мы входили друг к другу в комнату, когда он или я были в постели и когда я ухаживала за ним во время его болезни днем и ночью. Ах! если бы такия же отношения продолжались у нас до конца.