Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...
X. Я делаюсь любовницей моего нового знакомого. - Я переезжаю в Лондон. - Мой любовник оставляет меня.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Радости и горести знаменитой Молль Флендерс... X. Я делаюсь любовницей моего нового знакомого. - Я переезжаю в Лондон. - Мой любовник оставляет меня. (старая орфография)

X.
Я делаюсь любовницей моего нового знакомого. - Я переезжаю в Лондон. - Мой любовник оставляет меня.

Спустя некоторое время силы его возстановились, и он стал быстро поправляться; я хотела унести свою постель, но он не позволял этого сделать, пока не оправится совсем и не будет нуждаться ни в чьей помощи.

При всяком удобном случае он выражал мне чувства своей нежности и, когда совсем выздоровел, то подарил мне пятьдесят гиней, в благодарность за мои заботы о нем и за то, что, говоря его словами, я спасла ему жизнь, рискуя своей.

Теперь он несколько раз объяснялся мне в своей искренней и вечной привязанности, сохраняя полное уважение к моей добродетели; я высказывала ему свое удовольствие по этому поводу и, наконец, он стал уверять меня, что охранял-бы меня от себя, как от всякого, кто решился бы посягнуть на мою добродетель. Я объяснила, что верю ему, но он, не довольствуясь этим, сказал, что будет ожидать случая доказать на деле свои слова.

Долгое время спустя, мне представилась надобность поехать по своим делам в Бристоль; он нанял карету и захотел ехать со мной; теперь наши отношения становились более и более близкими. Из Бристоля он повез меня в Глэчестер, желая подышать хорошим воздухом; здесь случайно мы нашли в гостиннице только одну комнату с двумя постелями. Хозяин дома, показывая эту комнату, очень откровенно сказал:

- Сэр, не мое дело спрашивать, супруга ли ваша эта дама, или нет; во всяком случае вы можете честно и благородно проспать оба на этих постелях, как бы вы были в двух разных комнатах.

С этими словами он задернул занавес, действительно разделявший обе кровати.

Когда мы стали ложиться спать, мой друг чопорно вышел из комнаты, пока я разделась и легла, затем он вошел и, тоже раздевшись, лег в постель; таким образом, мы долго разговаривали.

Наконец, повторив свои слова, что он никогда не причинит мне никакого оскорбления, он вскочил с своей кровати, говоря:

- Теперь, моя дорогая, вы увидите, как я справедлив и как умею держать свое слово.

С этими словами он подошел ко мне.

Я оказывала ему некоторое сопротивление, но, надо признаться, очень слабое, даже и в том случае, еслибы он не давал никаких обещаний, так что после недолгой борьбы я позволила ему лечь к себе на постель; когда он лег, то обвил меня руками и таким образом я проспала около него всю ночь; он не сделал мне ничего дурного, он только целовал меня, держа в своих объятиях; рано утром он встал, оделся и оставил меня такою же невинною по отношению к себе, какою я была прежде.

Я согласна, что это был очень благородный поступок с его стороны, какого я не встречала раньше, тем не менее он привел меня в крайнее изумление. Я не скажу, чтобы я была так особенно очарована этим, как он думал, - нет, я была более порочна, чем он.

Таким образом мы прожили около двух лет, в течение которых он три раза ездил в Лондон и раз прожил там четыре месяца; надо отдать ему справедливость, во все это время он давал мне деньги, на которые я могла прекрасно содержать себя.

Еслибы мы могли всегда продолжать такую жизнь, то имели бы полное основание гордиться ею, но я должна отдать ему справедливость и сказать, что не он первый нарушил чистоту наших отношений. Случилось это однажды ночью, когда мы были оба веселые, разгоряченные вином, которого выпили немного более обыкновенного, впрочем не столько, чтобы оно могло заставить нас забыться; тем не менее я первая сказала ему с ужасом и стыдом (я повторяю эти слова), что нахожу в своем сердце желание снять с него его обещание, хотя бы только на одну эту ночь.

Он поймал меня на слове, и я не могла больше сопротивляться; говоря правду, я и не думала об этом.

Таким образом сломилось кормило нашей добродетели, я переменила имя друга на ужасное имя непотребной женщины. Утром нам обоим стало совестно; мы каялись; я плакала от всего сердца, а он был печален; ничего другого мы не могли сделать; путь был очищен, преграды, поставленные совестью и добродетелью, разрушены, теперь нам приходилось бороться уже с меньшими препятствиями.

В конце той же недели между нами произошел мрачный разговор, я краснела и постоянно спрашивала: "Что, если я теперь беременна? Что я стану делать?" Он ободрял меня, говоря, что, пока я буду ему верна, он не изменит мне, и так как мы дошли до того, чего действительно он не ожидал никогда, то он берет на себя заботы о ребенке, если только я стану беременной. Это успокоило нас обоих: я уверяла его, что скорее. соглашусь остаться без акушерки, чем признать его отцом моего ребенка, он же успокоивал меня, говоря, что я не буду иметь ни в чем недостатка во время моей беременности. Эти взаимные уверения так сблизили нас, что мы повторяли наше преступление, когда хотели, пока, наконец, не случилось того, чего я боялась, то есть пока я не забеременела.

Когда я убедилась сама в этом и убедила его, мы стали придумывать, как поступить нам в нашем новом положении; я предложила ему поверить тайну моей хозяйке, он согласился, и я рассказала ей все. Хозяйка оказалась женщиной опытной в подобного рода делах, она объявила, что давно предвидела, чем кончится наша история, весело пошутила и взяла на себя все заботы, обязавшись доставить акушерку, кормилицу и скрыть все от любопытных взоров, сохранив таким образом наше имя незапятнанным, что действительно она очень ловко и сделала.

Когда наступило время родов, она попросила его уехать в Лондон или сделать вид, что он уехал; после его отъезда она уведомила полицию, что у нея живет дама, которая скоро должна родить, что она очень хорошо знает её мужа Вальтера Клив, этого достойного джентльмена, за которого она может вполне поручиться. Таким образом я была обезпечена со стороны полиции, и на меня смотрели, как на леди Клив; но все это стоило очень дорого, о чем я часто напоминала ему, однако он просил меня не безпокоиться о деньгах.

Так как он давал мне много денег на экстренные расходы во время родов, то у меня было все лучшее и все необходимое, хотя я не тратила лишняго, и, зная жизнь, а также понимая, что такое мое положение не может долго продолжаться, я откладывала себе столько, сколько могла.

Таким образом, когда я встала, у меня составилось вместе с прежними его подарками около двухсот гиней.

приехать в Лондон; лишь только я встану и поправлюсь, он наймет мне квартиру в Гаммер-смите, что будет иметь вид, будто я только переехала из Лондона; а между тем по прошествии некоторого времени я возвращусь с ним в Бат.

Мне очень понравилось это предложение, я наняла карету, взяла с собой ребенка, кормилицу, горничную и поехала в Лондон.

Он встретил меня в Ридинге в собственной карете, куда я села, оставя горничную и кормилицу с ребенком в наемной карете, и отправилась с ним на свою новую квартиру в Гаммер-смит, от которой пришла в восторг, так она была хороша.

Теперь я действительно достигла того, что можно назвать полным благополучием, и я ничего другого не желала, как быть его женой, но это желание никогда не могло исполниться; вот почему при всяком удобном случае я старалась сохранять все, что могла, зная очень хорошо, что такия положения не могут продолжаться всегда, что мужчины, имеющие на содержании любовниц, часто меняют их или потому, что те надоедают им, или по ревности, или по другой какой причине; часто сами женщины не умеют сохранить любовника, не умеют быть благоразумными, не умеют заставить уважать себя, быть верной и доводят мужчину до того, что он наконец бросает ее.

Но я могла быть спокойна в этом отношении; я не имела никакой наклонности изменять, у меня не было никаких знакомств, кроме жены некоего пастора, занимавшей квартиру на одной лестнице со мной; так что, в отсутствии моего любовника, я никуда не выходила, и каждый раз, когда он приезжал ко мне, он всегда заставал меня дома.

Ни он, ни я никогда не думали, что нам придется таким образом устроить нашу жизнь. Часто он говорил мне, что со времени первого знакомства со мной и до той ночи, когда мы нарушили наше слово, он не имел ни малейшого намерения дойти до того, что случилось; он всегда чувствовал ко мне искреннюю привязанность, но никогда не думал сойтись со мной; я уверяла его, что я не подозревала его в этом намерении я что, если это желание и пришло мне в голову первой, то ведь за то я не так легко уступила и позволила те вольности, которые довели нас до крайности, бывшей для меня полной неожиданностью.

Однако же он был так справедлив, что никогда не упрекал меня и не выражал ни малейшого неудовольствия, напротив он всегда уверял меня, что ему и теперь так же приятно мое общество, как в первое время нашего сближения.

С другой стороны, на самой вершине благополучия, меня не переставали мучить тайные угрызения совести за ту жизнь, которую я вела; мне иногда рисовалась перспектива бедности и нищеты, и я приходила в ужас и со страхом смотрела на свое будущее; часто я принимала решение все оставить, думала, сделав достаточное сбережение, уйти, но подобные мысли не имели никакого значения; оне разсеивались при его приходе, так как в его прекрасном и веселом обществе невозможно было грустить; я бывала в мрачном настроении духа только в его отсутствии.

Таким образом я прожила счастливой и несчастливой в одно и то же время шесть лет, в продолжении которых я родила трех детей, из них остался жив только первый сын. Два раза я переезжала на другую квартиру, но последний год я пробыла в Гаммер-смите. Здесь, однажды утром, я была поражена его нежным письмом, в котором он извещал, что заболел и боится нового приступа его прежней болезни; что родные его жены поселились в его доме, и потому мне будет неудобно приехать к нему, хотя он имел сильное желание, чтобы я ухаживала и смотрела за ним так, как когда то прежде.

Это письмо меня крайне обезпокоило, и горела нетерпением узнать, что происходит с ним; я прождала пятнадцать дней, не имея от него известий, это поразило меня и я действительно страшно мучилась; следующие пятнадцать дней я была как сумасшедшая. Главное мое затруднение заключалось в том, что я точно не знала, где он; сначала я поняла, что он живет в квартире матери своей жены, но, приехав в Лондон, где я имела его адрес для писем, я узнала, что он живет на Блумсбери, куда переехал со всей семьей, т. е. с своей женой и её матерью, хотя прежде его жена не соглашалась жить с ним под одной крышей. Скоро я узнала, что он находится при смерти, но и я была не в лучшем положении. Однажды ночью, я оделась служанкой, надела чепчик и соломенную шляпу и пошла к нему в дом, говоря, что меня прислала одна дама, соседка по его прежней квартире, узнать вообще о его здоровье и как он провел эту ночь. Таким образом я нашла случай, которого искала; я разговорилась с одной их служанкой и узнала все подробности его болезни; оказалось, что у него кашель и лихорадка; кроме того она же сообщила мне, что его жена поправляется и доктора полагают, что к ней вернется разсудок, но те же доктора мало надеются на его выздоровление и даже думают, что он умрет сегодня утром.

Все это были для меня самые ужасные известия. Я начинала понимать, что настал конец моему благополучию, я не имела ничего в виду и не знала, чем буду поддерживать свое существование.

Особенно меня тяготило то обстоятельство, что у меня был сын, милое и доброе дитя; ему наступил седьмой год и я не знала, что с ним делать. С такими мыслями я вошла к себе вечером, я спрашивала себя, чем я буду жить и каким образом я устроюсь теперь.

Не трудно представить, что с этого времени я не имела покоя; не смея рисковать сама, я отправляла разных посыльных под тем или другим предлогом узнавать о его здоровьи; спустя пятнадцать дней, явилась слабая надежда на его выздоровление; я перестала отправлять посыльных и через некоторое время получила известие от его соседей, что он встает в своей комнате, а потом, что он может уже выходить.

Тогда я н сомневалась, что скоро получу от него самого известие и начала успокаиваться, думая, что он выздоровел; я ждала неделю, другую, но, к моему величайшему изумлению, прошло около двух месяцев, и я узнала только, что он отправился в деревню пользоваться чистым воздухом после болезни; прошло еще два месяца, я опять узнала, что он вернулся в город, домой, но от него не получала ничего.

говоря, что буду вынуждена придти к нему сама, так как нахожусь в самом отчаянном положении, что мне нечем платить за квартиру и содержать себя и ребенка, что я лишена средств, а между тем он дал мне торжественное обещание заботиться обо мне и не оставлять меня; я сделала копию этого письма и, узнав, что оно пролежало месяц у него в доме, прежде чем его доставили к нему, я нашла случай вручить ему копию в одной кофейной, куда он постоянно ходил.

Это письмо вызвало у него ответ, из которого я увидала, что я покинута; из него же я узнала, что несколько раньше он послал мне письмо с просьбой переехать в Бат, но я сейчас вернусь к содержанию этого письма.

Верно правду говорят, что постель больного иногда заставляет его смотреть иными глазами, чем прежде, на свои близкия связи; мой любовник был при смерти, он стоял на краю вечности и вероятно у него явился справедливый укор совести при мысли о своей прошлой жизни, исполненной легкомысленных увлечений и преступных связей; тут связь со мной представлялась ему самой ужасной, и действительно она была ничем иным, как постоянным прелюбодеянием, которое, по всей справедливости, теперь возбуждало в нем ужас. Нравственное чувство не позволяло ему продолжать эту связь, и вот как он поступил. Из моего последняго письма он увидел, что я не переехала в Бат и не получила его первого письма, поэтому он написал мне следующее: 

"Мадам!

"Меня удивляет, что мое письмо, помеченное 8 числом прошлого месяца, не попало к вам в руки; даю слово, что оно было передано в вашей квартире вашей горничной.

"Безполезно говорить вам, в каком положении я находился несколько времени тому назад и как, стоя на краю могилы, я возвращен к жизни, благодаря неожиданной милости неба, которую я не заслужил; вы не станете удивляться, что в этом положении наша несчастная связь лежала не малой тяжестью на моей совести; мне нет надобности больше распространяться; поступки, в которых покаялся, надо изменить.

"Я бы желал, чтобы вы подумали о вашем возвращении в Бат; в этом письме вы найдете билет на 50 фунтов; вы разсчитаетесь за квартиру и заплатите расходы по вашему путешествию. Надеюсь, для вас не будет неожиданностью, если я прибавлю, что в силу только этой причины, а не какого нибудь оскорбительного повода с вашей стороны, я не могу больше с вами видеться; я принимаю на себя заботы о ребенке, останется ли он здесь, или увезете вы его с собой. Я вам советую проникнуться теми же мыслями и пусть оне послужат вам на пользу".

Это письмо поразило меня, как тысячи ран, хотя я не была ослеплена своим преступлением; размышляя, я видела, что я с меньшим грехом могла продолжать свое сожительство с братом; оно не было преступлением, пока наше родство нам было неизвестно.

брачного контракта и дать мне законную свободу для нового замужества; таким образом во все это время я была не более и не менее, как проститутка и непотребная женщина. Я упрекала себя в том, что я завлекла в западню этого джентльмена и была первой виновницей нашей связи; теперь, благодаря убеждениям своего разсудка, он извлек себя из той пропасти, в которой я осталась, как бы покинутая милостью неба, чтобы продолжать мой страшный путь порока и несчастий.

В таких печальных размышлениях я прожила около месяца, не желая возвращаться в Бат. Я не хотела жить с той женщиной из страха, что она опять натолкнет меня на какое нибудь дурное дело; кроме того мне было стыдно показать ей, что я отвергнута и брошена своим любовником.

его, до того пугала меня, что я решила отдать ему сына с тем, чтоб самой поселиться недалеко возле, с целью только видеться с ним, не принимая на себя забот о его воспитании.

И так я написала моему любовнику короткое письмо, говоря, что я во всем повинуюсь его распоряжениям, кроме возвращения в Бат, что хотя наш разрыв был для меня страшным ударом в сердце, ударом, от которого я никогда не оправлюсь, тем не менее я вполне соглашаюсь с его справедливыми разсуждениями и не оспариваю его новых взглядов на наши отношения.

Затем, в самых трогательных выражениях я объяснила ему свое положение. Я сказала, что питаю надежду, что мои бедствия, вызвавшия когда-то его великодушную ко мне дружбу, могут вызвать в нем жалость теперь, когда преступная сторона нашей связи уничтожена; что я желаю раскаяться так же искренно, как раскаялся он, но умоляю его поставить меня в такое положение, при котором мне не могли бы угрожать искушения, имея в виду ужасную перспективу бедности и нищеты; и если у него возникнет опасение, что я стану надоедать ему в будущем, то прошу его дать мне возможность возвратиться к моей матери в Виргинию, откуда, как ему известно, я недавно приехала, это может положить конец всем его опасениям. Затем в заключении я уверяла его, что если он пришлет мне 50 фунтами больше, чтобы облегчить мое путешествие, то я выдам ему росписку с обещанием не тревожить его уже никакими просьбами, кроме одной: сообщать мне сведения о моем ребенке и отдать его мне, когда я за ним пришлю, в случае, если застану в живых свою мать и хорошо устроюсь в Виргинии,

я могла от него ожидать.

Тем не менее мои доводы и, главным образом, обещание выдать росписку подействовали на него; он прислал мне с одним господином билет на эту сумму и готовую росписку, которую я тотчас подписала. Так печально окончилась эта связь.