Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...
XXV. Мне заменяют казнь ссылкой. - Свидание с Ланкаширским мужем.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Радости и горести знаменитой Молль Флендерс... XXV. Мне заменяют казнь ссылкой. - Свидание с Ланкаширским мужем. (старая орфография)

XXV. 

Мне заменяют казнь ссылкой. - Свидание с Ланкаширским мужем.

Спустя две недели у меня явились основания опасаться, что в следующую сессию меня включат в приказ об исполнении смертной казни; с большими трудностями после самой униженной просьбы мне заменили казнь ссылкой; я пользовалась слишком дурной известностью и на меня смотрели, как на женщину, совершившую не в первый раз преступление, хотя в данном случае ко мне относились не особенно справедливо, потому что перед законом я не была рецидивисткой, так как судилась только в первый раз, чем и воспользовался прокурор предложив суду вновь пересмотреть мое дело.

Теперь я была уверена, что мне оставили жизнь, хотя и сохранили ее при тяжких условиях; я была осуждена на изгнание, что было само по себе ужасно, хотя все же лучше смерти. Я не возражала ни против приговора, ни против выбора места ссылки; когда перед глазами стоит смерть и особенно такая, какая меня ожидала, мы готовы на все, лишь бы избежать ее.

Теперь возвращусь к моей гувернантке, которая опасно заболела и которая, видя приближение смерти от болезни, как я видела ее по приговору, покаялась; все это время она не была у меня, но когда поправилась и стала выходить, она тотчас пришла.

Я описала ей все, что произошло со мной за это время; я рассказала, как волновали меня приливы и отливы страха и надежды, каким образом и при каких условиях я избежала своей роковой участи; бывший тут же пастор выразил опасение, что я снова начну порочную жизнь, когда мне придется попасть в ужасное общество людей, обыкновенно отправляемых в ссылку. Действительно, я сама с грустью думала об этом, мне было хорошо известно, каких страшных каторжников высаживают на берега Виргинии, потому я и сказала своей гувернантке, что опасения пастора имеют свои основания.

- Да, да! - отвечала она, - но я надеюсь, что тебя не соблазнят такие ужасные примеры.

Но лишь только вышел пастор, она сказала, что не следует падать духом, потому что, может быть, найдется возможность устроить меня совершенно иначе, о чем подробнее поговорит со мною потом.

Я внимательно посмотрела на нее и заметила, что она имела более бодрый и веселый вид, чем обыкновенно; немедленно у меня возникли тысячи предположений относительно моего освобождения, но я не могла себе представит ни одного, которое можно было бы осуществить; однако я слишком заинтересовалась этим, чтобы позволить ей уйти, не объяснившись в чем дело. Она отказывалась, но так как я сильно настаивала, то она намекнула мне на свои планы в нескольких словах:

- Есть у тебя деньги, или нет? Знала ли ты когда-нибудь женщину, которая отправлялась бы в ссылку, имея в кармане 100 фунтов, дитя мое?

Я сразу поняла в чем дело, но сказала, что у меня нет оснований надеяться на что либо, кроме самого строгого исполнения приговора, и так как на эту строгость мы должны смотреть, как на милость, то нет повода думать, что его не исполнять во всей точности. На это она ответила только: попробуем, что можно будет сделать... На этом мы разстались.

После этого я пробыла в тюрьме еще около пятнадцати недель, - почему так долго, я не знаю, - но в конце этого времени меня посадили на корабль в Темзе вместе с шайкой из тринадцати таких подлых и таких ожесточенных созданий, каких никогда не производил Ньюгет в мое время; действительно, описание всех их безстыдств, дерзких плутней, их поведения во время путешествия составило бы гораздо больший рассказ, чем история моей жизни; у меня сохранились интересные записки по этому поводу, подробно составленные капитаном корабля и его помощником.

Без сомнения, надо полагать, что было бы безполезно входить здесь в описание тех незначительных случайностей, которые произошли со мной в промежуток времени между окончательным распоряжением о моей высылке и отправкой меня в Америку. История моя близится к концу и потому для таких подробностей нет места, но я опишу только обстоятельства, сопровождавшия мою встречу с моим ланкаширским мужем.

Как я уже говорила, он был переведен из главного общого отделения в обыкновенную тюрьму, на тюремном дворе, вместе с тремя своими товарищами, так как, спустя некоторое время, к ним прислали третьяго; здесь, я не знаю почему, они сидели целых три месяца, в ожидании суда. Вероятно, они нашли возможность подкупить свидетелей и потому суд не имел доказательств для их обвинения. Наконец после всевозможных затруднений суд собрал достаточно улик против двух, которых и приговорили в ссылку; но другие двое, и один из них мой ланкаширский муж, оставались еще в подозрении. Я полагаю, что против каждого из них у суда были ясные улики, но по закону суд обязан непременно допросить двух свидетелей, без которых он не имеет права решить дела; тем не менее суд постановил не выпускать их из тюрьмы, в полной уверенности, что в конце концов явятся такие свидетели; как мне кажется, с этой целью была сделана публикация, в которой объявляли, что в тюрьме заключены такие то преступники и что каждый желающий может их видеть.

Желая удовлетворить свое любопытство, я воспользовалась этим случаем и, заявив, что меня ограбили в почтовой Денстэбльской карете, я объявила, что желаю видеть двух разбойников с большой дороги; отправляясь на тюремный двор, я переоделась и закутала свое лицо так, что его было почти не видно, и он ни в каком случае не мог меня узнать. Когда я возвратилась оттуда к себе, то объявила всем, что я хорошо знаю обоих преступников.

Они тоже узнали об этом, и мой муж немедленно пожелал увидеть эту Молль Флэндерс, которая так хорошо знает и хочет быть свидетельницей против него; поэтому я получила позволение пойти к нему. Я надела свое лучшее платье, получив на это разрешение, и отправилась на тюремный двор, закрыв лицо особенной повязкой; сначала он очень мало говорил со мной, он спросил знаю ли я его; я отвечала: "да, очень хорошо", так изменив голос, что это вместе с закрытым лицом лишало его возможности составить себе малейшее представление обо мне. Затем он опять спросил, где я его видела, я отвечала: между Денстэблем и Брикхилем; причем, обратясь к бывшему тут стражнику, я сказала, не может ли он оставить нас вдвоем; последний очень вежливо удалился.

Едва только он вышел, как я заперла дверь, сняла свою повязку и, заливаясь слезами, воскликнула:

- Дорогой мой, вы не узнали меня?

Он побледнел и не мог выговорить слова, как пораженный громовым ударом; будучи не в силах сдержать свое изумление, он сказал только: "Позвольте мне сесть". Потом он сел возле стола, подпер рукой голову и в оцепенении опустил глаза вниз. С своей стороны, я сильно плакала и долго не могла выговорить слова, но потом, дав волю своей страсти, я повторяла одно: "Дорогой мой, вы не узнали меня". На это он ответил "Нет". Долго он не говорил ни слова. Чувство изумления не оставляло его, наконец он поднял на меня глаза и сказал:

- Неужели вы можете называть меня жестокой?

- Придти ко мне сюда, в это проклятое место, сказал он, не значит ли это - оскорблять меня! Но ведь я не ограбил вас по крайней мере на большой дороге?

Из этого я увидела ясно, что он ничего не знает о моей несчастной жибни, и думает, что я, услыхав, что он здесь, явилась с целью упрекать его за то, что он меня бросил. Но я коротко объяснила, что пришла не для того, чтобы оскорблять его, а напротив, я пришла к нему с целью взаимного утешения, в чем он убедится, когда я скажу ему, что мое положение во многих отношениях хуже его. Последния слова его несколько встревожили, хотя он и спросил меня, с легкой насмешкой:

- Разве это возможно? Вы застаете меня в Ньюгете, между двумя приговоренными товарищами, и говорите, что ваше положение хуже моего.

Теперь он замолк, как будто у него отнялся язык... Мы сели и я рассказала ему из моей жизни все, что нашла удобным, объяснив, что я впала в крайнюю бедность, которая будто бы и бросила меня в дурное общество.

- На мое несчастье, объясняла я, меня приняли в тюрьме за некую известную и знаменитую воровку Молль Флэндерс, о которой все слыхали, но никто не видел... Но это, как ему хорошо известно, не мое имя. Долго я рассказывала ему о том, что было со иною с тех пор, как мы разстались; и между прочим, как я видела его в то время, когда он не подозревал об этом, видела в Брикхилле, где его преследовали и где я объявила всем, что знаю его как честного джентльмена. Благодаря моему заявлению, облаву прекратили, и констэбль распустил верховых по домам.

Он очень внимательно слушал всю мою историю, многия подробности часто вызывали его улыбку, он находил их интереснее своих. Но, когда я рассказала о Брикхилле, он в изумлении воскликнул:

- Значит это вы, моя дорогая, остановили народ в Брикхилле!

- Итак, вы мне тогда спасли жизнь! Я счастлив тем, что вам обязан ею, потому что теперь хочу отплатить вам тем же, я хочу освободить вас, ценою своей жизни.

Я объяснила ему, что ничего этого не надо, что это был бы очень большой риск, что не стоит подвергать себя случайности, ради ничего нестоющей жизни. "Нет, - ответил он, - эта жизнь для меня дороже всего на свете, эта жизнь дала мне новую жизнь, потому что до последней минуты я никогда не подвергался такой опасности, как в тот раз".

При этом он рассказал мне длинную историю своей жизни, действительно очень оригинальную и занимательную историю, из которой я узнала, что он вышел на большую дорогу за одиннадцать лет до того времени, когда женился на мне; что женщина, называвшая его "братом", совсем не была его родственницей, а принадлежала к их шайке; она вела с ними переписку, жила постоянно в городе, потому что имела очень много знакомых; она сообщала точные сведения о тех лицах, выезжавших из Лондона, которые могла служить предметом богатой добычи; она думала прибрать к рукам мое состояние, в то время когда привезла меня к нему, но обманулась, потому что он не согласился на это; узнав от нея, что я очень богата, он решил бросить свою удалую жизнь на большой дороге и начать новую жизнь, не показываясь нигде в обществе, пока последует какая нибудь общая амнистия или пока найдет случай купить прощение при помощи денег; но дела приняли иной оборот, и ему пришлось взяться за старое ремесло.

Долго он рассказывал мне о своих приключениях. Из них особенно были замечательны ограбление почтовых карет из Уэст-Честера возле Ликфильда, где ему досталась большая добыча, и нападение на пять скотоводов на Западе, ехавших на ярмарку из Бедфорда в Уилтшир за покупкой баранов; за эти два раза он добыл столько денег, что, по его словам, если бы он знал, где я находилась, то наверное принял бы мое предложение отправиться вместе со мной в Виргинию, где мы могли бы устроиться, приобретя плантацию или поселясь в какой нибудь другой английской колонии.

и не могла на них ответить...

случайности, он замешан только в одном. К тому же против него имеется только один свидетель, чего для суда недостаточно; но суд полагает, что найдутся другие, а потому, когда он увидел меня, то думал, что я пришла сюда именно с этой целью. Таким образом он полагает, что, если никто не покажет против него, тогда его оправдают, хотя он имеет указания, что, в случае его согласия, его отправят в ссылку без суда; но он готов идти лучше на виселицу, чем в ссылку, так как без ужаса не может подумать о том, что его сошлют на плантации, подобно тому, как римляне ссылали своих рабов в рудники. Это общее мнение всех джентльменов, которые, благодаря своей злосчастной судьбе, стали разбойничать на большой дорогой; казнь положит конец всем земным бедствиям; что же касается вопроса, что будет потом, то, по его мнению, каждый человек скорее может искренно раскаяться в течении последних пятнадцати дней своего существования, под влиянием грядущей казни и жизни в тюремной яме для осужденных, чем в пустынях и лесах Акероди; что рабство и каторжные работы такия вещи, до которых не может унизиться истинный джентльмен; что оне служат средством заставить каждого из них сделаться собственным палачом; это гораздо хуже и у него не достанет терпения даже думать об этом.

Я употребила всю силу моего красноречия, чтобы разубедить его в его взглядах, прибавя самый красноречивый довод женщины - слезы. Я говорила ему, что позор публичной казни должен подействовать на джентльмена сильнее всякого другого оскорбления, какое он может встретить за морем, что во всяком случае лучше жить, чем умереть от насильственной смерти; что ему будет не трудно приобрести расположение капитана корабля, так как обыкновенно это бывают люди с прекрасным характером, и что, ведя себя хорошо и особенно имея деньги, он всегда найдет возможность выкупить себя, по прибытии в Виргинию, особенно, если, как мне кажется у него нет недостатка в деньгах, которые в подобном положении являются единственным верным другом.

Он улыбнулся и ответил, что не говорил мне, что у него есть деньги. Я резко перебила его, сказав, что из моего разговора нельзя было придти к заключению, что я ожидаю от него какой-либо помощи, если он и имеет деньги; не смотря на то, что у меня их немного, я не нуждаюсь, и скорее прибавлю к его запасу, чем возьму у него; я предлагаю ему это не потому, чтобы не могла обойтись без его помощи, но думаю, что нам лучше всего покинуть отечество и отправиться жить туда, где мы будем жить свободно, а не под гнетом воспоминаний о тюрьме, где мы станем размышлять о наших прошлых бедствиях, сознавая, что наши враги нас забыли и что мы живем новыми людьми в новом мире, не зная никого, кто бы мог напомнить нам наше прошлое.

Я высказывала все эти доводы так горячо и на все его страстные возражения я отвечала так убедительно, что наконец он обнял меня и сказал, что моя искренняя привязанность к нему победила его и что он примет мой совет и заставит себя подчиниться роковой судьбе, надеясь найдти поддержку в таком верном друге и товарище по несчастью.