Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...
XXVI. На борте корабля. - Письмо к моей гувернантке. - Мой муж отправляется вместе со мной.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Радости и горести знаменитой Молль Флендерс... XXVI. На борте корабля. - Письмо к моей гувернантке. - Мой муж отправляется вместе со мной. (старая орфография)

XXVI. 

На борте корабля. - Письмо к моей гувернантке. - Мой муж отправляется вместе со мной.

Но возвращаюсь к себе. Время моего отправления приближалось. Моя гувернантка, продолжая быть моим верным другом, делала попытки исходатайствовать мне прощение, но я не могла получить его, не истратив всего моего капитала; таким образом мне пришлось бы приниматься за свое старое ремесло, что было хуже всякой ссылки, где я могла так или иначе существовать.

В феврале месяце мы в числе тринадцати ссыльных были сданы купцу, который производил торговлю с Виргинией, на корабль, стоявший на якоре в Делтфорд-риг. Тюремный офицер доставил нас на борт корабля, и хозяин корабля выдал ему росписку в получении.

Ночью над нашей каютой заперли люк и нас поместили тат тесно, что я боялась задохнуться от недостатка воздуха: на другой день утром корабль поднял якорь, и мы спустились по реке до места, известного под именем Бьюгсбойс-Холь; говорили, что это сделали по соглашению с купцом, чтобы лишить нас всякой возможности бежать. Однако же, когда корабль стал здесь на якорь, нам позволили выйти на палубу, хотя и не на шканцы, которые обыкновенно предназначается для капитана и пассажиров.

Когда по шуму шагов над моей головой и движению корабля я заметила, что мы идем под парусами, то пришла в сильное недоумение; я боялась, что мы уйдем, не повидавшись с нашими друзьями; но скоро я разубедилась в этом, слыша, что бросают якорь; в то же время кто то сообщил, что утром нам позволят выйти на палубу для свидания с теми, кто к нам приедет.

Всю эту ночь я спала на голом полу, вместе с другими арестантами; но потом нам отвели маленькия каморки, по крайней мере тем, у кого были постели, и угол для сундука или чемодана с бельем, если кто имел его. Это необходимо прибавить, потому что у некоторых только и были те сорочки, что на них, и ни одного фартинга в кармане. Однако же я не видела, чтобы они терпели большую нужду на корабле, особенно женщины, которым матросы давали за деньги стирать свое белье и пр., что давало тем возможность приобретать необходимое.

Когда на следующее утро нас выпустили на палубу, я спросила у одного из служащих, разрешат ли мне послать на берег письмо моим друзьям, чтобы они, узнав где мы стоим, могли прислать мне некоторые необходимые вещи. Это был боцман, человек очень вежливый и приветливый; он объяснил, что с первым приливом в Лондон отправится корабельный бот и он сделает распоряжение доставить на нем мое письмо.

Действительно, он доставил мое письмо в руки гувернантки я привез ответ; передавая мне письмо, он возвратил данный мною шиллинг, говоря:

- Возьмите ваши деньги, оне не понадобились, письмо я доставил сам.

Меня так удивило это, что сначала я не знала, что ему сказать, однако, после небольшой паузы, я ответила:

- Вы слишком добры, сэр; и было бы совершенно справедливо, если бы вы оставили деньги у себя за исполнение моего поручения.

- Нет, нет, - сказал он, - мне и так хорошо заплатили. Кто эта дама? Ваша сестра?

- Нет; она хотя мне и не родственница, но мой самый дорогой и единственный друг в мире.

- Верно, что мало таких на свете друзей. Вы знаете, она плакала, как ребенок, читая ваше письмо.

- О, да, - заметила я, - я уверена, что она не пожалела бы и ста фунтов, если бы могла вырвать меня из этого ужасного положения.

- Неужели? - спросил он, - но я думаю, что я мог бы за половину дать вам возможность освободиться...

Он так тихо сказал эти слова, что их никто не мог услышать.

- Увы, сэр, - отвечала я, - но это было бы такое освобождение, что если бы меня поймали, то я заплатила бы за него своею жизнью.

- Да, раз вы уйдете с корабля, надо быть очень осторожной, и в этом отношении я ничего не могу сказать.

Между тем моя гувернантка, верная до последней минуты, передала письмо моему мужу в тюрьму и получила на него ответ; на другой день, она приехала сама, привезла мне, во-первых, так называемую морскую койку и обыкновенную домашнюю утварь; потом сундук, сделанный специально для моряков, со всеми удобствами и наполненный всем, что мне было необходимо; в одном из углов этого сундука устроен был потаенный ящик, в котором хранилась моя касса, то есть в ней она положила столько денег, сколько я решила взять с собой. Я просила ее оставить у себя часть моего капитала, с тем чтобы она купила и прислала мне потом те вещи, которые понадобятся, когда я устроюсь, потому что деньги не имеют особенного значения там, где все покупают за табак; при самом большом благоразумии было бы не выгодно везти их отсюда.

Но мое положение в этом отношении было совершенно особенное: я не могла отправляться в ссылку без денег и без вещей, но с другой стороны не могло не обратить на себя внимание то, что бедная арестантка, которая должна быть проданной тотчас как ступит на берег, везет с собой большой груз различных товаров; эти товары могли конфисковать; поэтому я взяла с собою только часть своего капитала, оставя другую у моей гувернантки.

Она привезла мне много других вещей, но я должна была не особенно выставлять их на показ, покрайней мере, до тех пор, пока не узнаю характера нашего капитана. Когда моя гувернантка вошла на корабль, я действительно думала, что она умрет; у нея замерло сердце при мысли, что она разстается со мной в таком положении; она плакала так безутешно, что я долго не могла с ней говорить.

Тем временем я успела прочитать письмо от моего мужа, в котором он говорил, что не может так скоро собраться, чтобы отправиться со мной на одном корабле; но главное, он начинает сомневаться, чтобы ему позволили выбрать корабль по своему желанию, хотя он отправляется в ссылку не по суду, а добровольно; если же, благодаря какому нибудь несчастью на море или моей смерти, он не застанет меня там, то это погубит его навсегда.

Все это представляло такия затруднения, что я не знала, что делать; я рассказала моей гувернантке наше дело с мужем, не открывая впрочем, что он мой муж, и объяснив только, что мы согласились ехать вместе, если ему разрешат отправиться на том же корабле, и что он имеет деньги.

Теперь же главной заботой было устроить так, чтобы он мог отправиться на одном корабле со мной, чего мы наконец и достигли, хотя с большими затруднениями, при чем он должен был подвергнуться всем формальностям ссыльного каторжника, хотя отправлялся в ссылку не по суду; это было для него большим оскорблением. Правда, его освободили от рабства и потому его не могли, как нас, продать по прибытии в Виргинию, но за то он был обязан заплатить за свое путешествие капитану, от чего мы были избавлены; все это привело его наконец в такое недоумение, что он, как ребенок, не мог ничего делать без указаний.

Между тем я провела целых три недели в неопределенном положении: я не знала, будет ли со мною мой муж или нет, поэтому я и не могла решить, в каком смысле принят предложение честного боцмана, что по справедливости казалось ему весьма странным.

тюремных сторожа. Он горько роптал на своих друзей, которые хотя и ходатайствовали о нем, но встретили большие затруднения и им объявили, что ему оказана большая милость, потому что после полученного из разрешения на добровольную ссылку открылись против него такия улики, что его следовало предать суду. Этот ответ успокоил моего мужа, так как он очень хорошо знал, что ожидало его после суда, и теперь только он оценил мой совет согласиться на добровольную ссылку; когда он успокоился и его раздраженье против этих адских ищеек, как он называл судей, прошло, лицо его прояснилось и он стал весел. Я сказала ему, как я счастлива, что мне удалось второй раз вырвать его из когтей. Он обнял меня и с глубокой нежностью признал, что я действительно дала ему такой совет, лучше которого нельзя было придумать.

- Дорогая моя, сказал он, - ты мне два раза спасла жизнь! Отныне она принадлежит тебе и я всегда буду следовать твоим советам.

Первой нашей заботой было определить наши средства; он откровенно объяснил мне, что, когда его привели в тюрьму, то у него был порядочный капитал, но жизнь там, на правах джентльмена, приобретение друзей и расходы по ведению процесса стали очень дорого, так что у него осталось всего 108 фунтов золотом, которые и находятся при нем.

Главное наше неудобство заключалось в том, что капитал в деньгах не был производителен при поселении; я полагаю, что у моего мужа действительно не было денег больше того, сколько он говорил; но у меня в то время, когда случилось со мной это несчастье, лежало в банке от 700 до 800 фунтов, которые находились в руках моей верной подруги. Не смотря на то, что эта женщина была без принципов, она сохранила их, и таким образом помимо тех, что я брала с собой, у нея оставалось 300 фунтов моих денег; кроме того я увозила с собой много ценных вещей, между прочим двое золотых часов, столовую серебрянную посуду и несколько колец: и все это было краденное. С таким состоянием и имея шестьдесят один год от роду, я пустилась в новый мир в качестве ссыльной, которую из милосердия отправили за море вместо того, чтобы отправить на виселицу. На мне было старое, хотя чистое и необорванное платье, и на всем корабле никому не было известно, что я везу с собой богатый груз.

Но так как у меня был большой запас очень хороших платьев и белья, то я просила уложить все в два сундука и доставить на корабль, адресовав его на мое настоящее имя в Виргинию; билет на этот багаж был у меня в кармане, в сундуках вместе с платьем и бельем лежали все ценные вещи, часы, кольца и пр., кроме тех денег, которые я спрятала в бывший со мною сундук в потаенном ящике. Открыть этот ящик постороннему лицу нельзя было, не разбивши в куски всего сундука.

уже представившему столько доказательств своего расположения ко мне сказала, что я так часто обращалась к его помощи, что не хочу оставаться у него в долгу и прошу принять от меня подарок. При этом я положила ему в руку гинею и объяснила, что здесь мой муж и мы находимся в самом несчастном положении: мы не принадлежим к тому разряду людей, с которыми мы прибыли сюда, и потому хотели бы знать, не можем-ли мы получить от капитана разрешение воспользоваться некоторыми удобствами, за что мы охотно заплатим ему. Боцман с удовольствием принял деньги, обещая мне свою помощь.

Потом он сказал нам, что не сомневается в согласии капитана, человека с прекрасным и добрым характером, доставить нам желаемые удобства и что он отправится на берег при приливе и переговорит с капитаном. На следующее утро я спала дольше обыкновенного и, когда вышла на палубу, то увидела боцмана с другими матросами, занятого своим делом. Я с некоторой грустью смотрела на него, желая переговорить. Увидя меня, он сам подошел ко мне; но я, не дав ему времени начать разговор, улыбаясь, сама начала так:

- Я боюсь, сэр, что вы нас забыли, потому что вижу, как у вас много дела.

Он тотчас же ответил:

- Пойдемте со мной, вы увидите, как я забыл вас.

- Вот, - сказал боцман, обращаясь к нему, та дама, о которой говорил вам капитан.

- Я настолько не забыл вашего дела, что отправился на дом к капитану и сообщил ему ваше желание воспользоваться вместе с вашим мужем удобствами на корабле; капитан прислал этого джентльмена штурмана, который покажет вам каюту и устроит все по вашему желанию, причем капитан поручил мне передать вам, что с вами будут обходиться не так, как вы можете ожидать, но так же хорошо, как и с другими пассажирами.

Тогда заговорил со мной штурман, не дав мне времени поблагодарить боцмана за его любезность; он подтвердил слова боцмана, прибавя, что капитан всегда рад быть добрым и милостивым, и особенно к людям, которых постигло несчастье. Потом он показал мне несколько кают, из них одне были устроены возле кают-компании, другия дальше, перед каютой капитана, но не все выходили в большую общую каюту; он предложил мне выбрать любую. Я взяла одну из последних, где можно было превосходно поместить сундук, наши ящики и обеденный столик.

на общих условиях со всеми пассажирами, что мы можем сами сделать запас свежей провизии, если же нет, то у него её будет достаточно, чтобы мы могли пользоваться его столом. После столь долгих и тяжких испытаний, все это для меня было такой новостью, что я как бы снова ожила. Я поблагодарила штурмана и сказала, что капитан может назначить нам какие угодно условия; потом я попросила его позволить мне передать все мужу, который чувствует себя не особенно здоровым и потому не выходил еще из каюты. Затем я пошла к мужу; действительно, он был до того угнетен тем безчестием, которое, по его словам, нанесли ему, что я едва узнала его; но потом, когда я рассказала как меня приняли и как мы устроимся на корабле, он стал совершенно другим человеком: на его лице снова появилась бодрость и сила. Справедливо говорят, что великие умы переносят несчастия с большим душевным угнетением, чем обыкновенные люди.