Американские очерки.
Глава VII. Филадельфия.-- Одиночная тюрьма.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Американские очерки. Глава VII. Филадельфия.-- Одиночная тюрьма.

VІ.
Филадельфiя.-- Одиночная тюрьма.

Изъ Нью-Йорка въ Филадельфiю едутъ обыкновенно по железной дороге часовъ пять или шесть. Когда мы ехали, былъ чудный вечеръ и я гляделъ на закатъ солнца въ небольшое окошко у двери, какъ вдругъ мое вниманiе было привлечено физiономiей, высунувшейся изъ мужскаго вагона, где, казалось, занимались темъ, что распарывали перины и пускали на воздухъ перья. Наконецъ, оказалось, что они пускаютъ вовсе не перья, а просто плюютъ; но какъ это (предполагая даже, что ихъ тамъ и не мало) могли они такъ много и безостановочно плевать, этого я не могъ и не могу постигнуть.

Я познакомился дорогой съ скромнымъ молодымъ квакеромъ, который началъ разговоръ съ того, что вежливымъ шепотомъ сообщилъ мне, будто его дедъ былъ изобретателемъ приниманiя холоднаго костороваго масла. Я упоминаю объ этомъ, ибо предполагаю, что это первый случай, когда медицина послужила для завязки разговора.

Мы прiехали въ городъ поздно ночью. Прежде чемъ лечь спать, я выглянулъ изъ окна моей комнаты и увидалъ передъ собой красивое, белое, мраморное зданiе, которое имело видъ привиденiя, наводившаго страхъ. Я отнесъ мертвую тишину этого дома къ ночному времени и думалъ, проснувшись утромъ, увидеть тамъ людей и движенiе. Но дверь была плотно затворена, тотъ же мрачный видъ и казалось, что въ его угрюмыхъ, мраморныхъ стенахъ только и могло найтись дело, что Донъ-Гусману. Я поспешилъ узнать имя и назначенiе этого дома и тогда мое удивленiе исчезло. Это была могила многихъ состоянiй, это былъ всемъ памятный банкъ Соединенныхъ Штатовъ.

Банкротство этого банка со всеми его гибельными последствiями навело унынiе на всю Филадельфiю, но городъ еще работалъ и подъ этимъ гнетомъ. Разумеется, онъ имелъ видъ скучный и не въ духе.

Это красивый городъ, но черезчуръ правильно-расположенный. Походивъ по немъ часа два, я готовъ былъ дать все на свете за одну кривую улицу. Подъ квакерскимъ влiянiемъ Филадельфiи мне казалось, что и мой воротникъ поднимается, борты моей шляпы врезаются въ голову, волосы сами собой приглаживаются, руки сами собой складываются крестомъ на груди, и невольно мне приходило на умъ взять квартиру въ Маркъ-Лэне, а не въ Маркетъ-Плэсе, и стараться составить большое состоянiе хлебными спекуляцiями.

Филадельфiя очень хорошо снабжена свежей водой, которая всюду журчитъ и бьетъ. Место, откуда идетъ вода, находится на высоте, вблизи города и оно не только полезно, но и красиво. Здесь съ большимъ вкусомъ раскинутъ общественный садъ, который содержится въ отличномъ виде. Река отведена въ этотъ пунктъ, а отсюда несколько высокихъ резервуаровъ снабжаютъ водой, и очень дешево, все этажи каждаго дома.

Въ Филадельфiи есть различныя общественныя учрежденiя. Между ними превосходная больница - квакерское заведенiе, но простирающее свои благодеянiя не на однихъ только сектантовъ; затемъ тихая, старая библiотека, названная въ честь Франклина; еще великолепная биржа, почтамтъ и т. д.

Больнице принадлежитъ картина Уеста, которая прiобретена на доходъ съ капитала учрежденiя. Содержанiе ея - Спаситель исцеляющiй больныхъ, и это одно изъ лучшихъ художественныхъ произведенiй. Высокая это или незначительная похвала - зависитъ отъ вкуса читателя.

Я очень недолго оставался въ Филадельфiи, но насколько я виделъ общество, оно мне очень понравилось. Говоря о его общихъ чертахъ, я готовъ сказать, что оно еще более провинцiально, чемъ бостонское или нью-йоркское. Близъ города существуетъ великолепное, неоконченное, мраморное строенiе для коллегiи Джирарда, основанное однимъ больнымъ, страшно богатымъ джентльменомъ этого имени, которое, если достроится согласно предположенному плану, будетъ, вероятно, самое богатое зданiе новаго времени. Но о завещанiи идетъ процессъ, а вследствiе этого работы прекращены, такъ что и это зданiе, подобно многимъ предпрiятiямъ Америки, будетъ окончено лишь со временемъ, а не теперь.

Въ предместiи Филадельфiи есть большой тюремный замокъ, называемый Восточный Исповедникъ, выведенный потому-же плану, какъ и въ Пенсильванiи. Система здесь суровая, строгая; главная черта ея - одиночное заключенiе. Я считаю эту систему по ея последствiямъ жестокой и неправильной.

Я уверенъ, что цель ея хорошая, что она желаетъ быть гуманной и милосердой, желаетъ полнаго исправленiя преступника; но я убежденъ, что те, которые приводятъ ее въ исполненiе, не знаютъ сами, чти творятъ. Думаю также, что мало людей способныхъ понять то огромное количество мученiй и агонiй, которыя это ужасное наказанiе, длящееся, годы, заставляетъ перестрадать заключенныхъ, и, догадываясь объ этомъ по ихъ лицамъ и предполагая то, что, по моему мненiю, они именно должны были перечувствовать, я еще более уверенъ, что-это слишкомъ глубокое страданiе, которому ихъ подвергаютъ и которое человекъ не имеетъ права налагать на себе подобныхъ. Я полагаю, что это безмолвное и постоянное внутреннее мученiе хуже всякаго телеснаго; а такъ какъ его следы и признаки не такъ видны, какъ знаки на теле, потому что его раны не на виду и оно вырываетъ мало криковъ отчаянiя,-- потому я еще более осуждаю его, какъ тайное наказанiе, которое не будитъ и не ставитъ на ноги дремлющее человеколюбiе. Некогда я полагалъ, что еслибъ у меня была возможность сказать "да" или "нетъ", я позволилъ бы допросить человека и посадить на известный срокъ въ одиночное заключенiе; но теперь я вижу, что я ни минуты не могъ бы быть спокоенъ, еслибы сделался причиной, или даже просто далъ бы свое согласiе на заключенiе человека въ такую безмолвную, одиночную тюрьму.

Меня, сопровождали сюда два офицера, служившiе здесь, и я целый день ходилъ отъ одного заключеннаго къ другому и говорилъ съ ними. Мне любезно предоставили преимущества, какiя только могли.

Ничего не было скрыто отъ меня, и что бы я ни спрашивалъ, мне на все прiятно и откровенно отвечали. Порядкомъ, царствовавшимъ тамъ, нельзя достаточно нахвалиться, точно также не. можетъ быть сомненiя въ прекрасныхъ намеренiяхъ всехъ прямо относящихся къ управленiю заведенiемъ.

Между самымъ корпусомъ и тюремною стеной находится обширный садъ. Войдя въ него черезъ калиточку, проделанную въ массивныхъ воротахъ, мы прошли его вдоль и затемъ вошли въ большую комнату, изъ которой расходятся въ разныя стороны семь длинныхъ корридоровъ. По обеимъ сторонамъ каждаго корридора множество дверей въ темницы, а на каждой изъ дверей стоитъ свой нумеръ. Надъ ними еще этажъ такихъ же корридоровъ и комнатокъ, но только меньшихъ размеровъ. За то у каждаго заключеннаго тамъ две такихъ комнатки, соединенныхъ дверью, чтобы было более воздуха и чтобы заключенный не оставался безъ движенiя.

Эти мрачные корридоры, этотъ грустный покой, эта ничемъ не нарушаемая тишина - навели на меня ужасъ. Изредка слышенъ глухой звукъ изъ каморки какого-нибудь одиночнаго ткача, или башмачника, но они заглушаются толстыми стенами и какъ будто еще увеличиваютъ, глубокую тишину. На голову преступника надеваютъ черное покрывало, когда его везутъ сюда, а затемъ отводятъ его въ назначенную для него комнатку, изъ которой онъ ни разу не выходитъ, пока не пройдетъ срокъ его заключенiя. Онъ никогда не слышитъ о жене и детяхъ, о доме и друзьяхъ, о жизни или смерти ни единаго существа. Онъ видитъ тюремныхъ офицеровъ, но за этимъ исключенiемъ онъ никогда не видитъ лица и не слышитъ голоса человеческаго. Это человекъ погребенный заживо. Со временемъ, черезъ годы, его отроютъ, но пока онъ мертвъ для всего. За исключенiемъ терзанiя и ужаснаго отчаянiя ему ничего нетъ. Его имя, его преступленiе и срокъ его страданiй неизвестны даже сторожу, который приноситъ ему ежедневную пищу. Надъ дверью его стоитъ нумеръ, который записанъ въ книге начальника тюрьмы, и - вотъ единственный указатель существованiя этого человека. Кроме этой страницы тюрьма не имеетъ другихъ известiй о немъ; даже если ему предстоитъ здесь заключенiе на десять тяжелыхъ летъ, онъ не имеетъ возможности знать до самаго последняго часа, въ какой части тюрьмы онъ находится, что за люди вокругъ него, есть ли въ долгiя зимнiя ночи люди близъ него, или же онъ находится въ какомъ-нибудь отдаленномъ углу зданiя съ стенами и запорами, отделяющими его отъ ближайшаго соучастника этихъ уединенныхъ страданiй. У каждой темницы двойная дверь: наружная - крепкая дубовая, внутренняя - решетчатая, железная, въ которой есть отверстiе и черезъ него-то подаютъ преступнику пищу. У него есть Библiя, аспидная доска, грифель, карандашъ и, съ известными ограниченiями, ему даютъ еще некоторыя книги, перо, чернила и бумагу. Его бритва, тарелка, кружка и тазъ висятъ на стене, или стоятъ на полке. Свежая вода есть въ каждой комнатке, и заключенный можетъ вволю ею пользоваться. На день его постель поднимается и повертывается къ стене, чтобъ ему было просторнее въ комнате. Тутъ его скамейка, станокъ и колесо; здесь онъ работаетъ, спитъ, просыпается, считаетъ годы, какъ они сменяютъ другъ друга, и здесь же стареетъ.

Первый изъ заключенныхъ, котораго я виделъ, сиделъ за работой у своего станка. Онъ уже находился здесь шесть летъ и, кажется, ему оставалось еще три года. Онъ былъ заключенъ за укрывательство краденыхъ вещей, но даже и после своего долгаго заключенiя не признавалъ за собой вины и говорилъ, что съ нимъ поступили несправедливо. Это было его второе преступленiе. Онъ пересталъ работать, когда мы вошли, и снялъ свои очки. На все предлагаемые вопросы онъ отвечалъ свободно, но после странной паузы и тихимъ, задумчивымъ голосомъ. На немъ была бумажная шляпа собственнаго изделiя, и онъ былъ доволенъ темъ, что ее заметили. Изъ разныхъ кусочковъ и кончиковъ онъ соорудилъ нечто въ роде датскихъ стенныхъ часовъ, а бутылка отъ уксуса служила ему вместо висячихъ гирь. Видя, что я заинтересовался этимъ произведенiемъ, онъ посмотрелъ на него съ большою гордостью и сказалъ, что онъ думаетъ о томъ, какъ бы его улучшить, и что съ помощью кусочка стекла и молотка онъ могъ бы въ скоромъ времени заставить ихъ даже бить. Онъ извлекъ несколько краски изъ пряжи, которую работалъ, и нарисовалъ несколько фигуръ на стене; одну женскую надъ дверью называлъ "Лэди Озера". Онъ улыбнулся, когда я посмотрелъ на эти занятiя, помогавшiя ему убивать время; но когда я перевелъ глаза съ нихъ на него, я заметилъ, что губы его дрожали, а сердце сильно билось. Не знаю, какъ зашла речь о томъ, что у него есть жена. На это онъ покачалъ годовой, отвернулся и закрылъ лицо руками.

- Но вы уже привыкли,-- сказалъ одинъ изъ бывшихъ со мной офицеровъ.

Онъ ответилъ со вздохомъ, который казался лишеннымъ всякой надежды:

- О, да, да... Теперь я привыкъ.

- И уже стали лучше, я полагаю?

- И время для васъ идетъ скоро?

- Время кажется очень длиннымъ, господа, въ этихъ четырехъ стенахъ.

Онъ посмотрелъ вокругъ себя (Богъ знаетъ съ какой грустью), когда говорилъ эти слова, и затемъ впалъ въ какое-то странное раздумье, какъ будто старался припомнить что-то забытое. Минуту спустя онъ снова наделъ очки и вернулся къ своей работе.

Въ другой комнате сиделъ немецъ. Его за кражу присудили къ пятилетнему заключенiю, изъ которыхъ недавно только-что окончились два года. Темъ же способомъ добытой, какъ я уже говорилъ выше, краской онъ великолепно разрисовалъ свои стены. Вкусъ и способность, выражавшiеся во всемъ, что онъ сделалъ у себя, были замечательны, темъ не менее более разбитаго сердцемъ, упавшаго духомъ, более несчастнаго существа - трудно было бы вообразить. Я никогда еще не виделъ картины такого горя и отчаянiя. У меня сердце обливалось за него кровью, когда со слезами, струившимися по щекамъ, онъ отвелъ одного изъ посетителей въ сторону и, судорожно цепляясь руками за его платье, спросилъ, нетъ ли ему надежды на освобожденiе. Зрелище сделалось слишкомъ тяжелымъ. Я никогда не видалъ ничего, что бы произвело на меня такое сильное впечатленiе, какъ страданiя этого человека.

Въ третьей камере находился высокiй негръ, делавшiй винты и звенья. Его время заключенiя близилось къ концу. Онъ былъ не только искусный воръ, но, кроме того, известенъ своею смелостью и дерзостью. Онъ занималъ насъ продолжительнымъ повествованiемъ своихъ прежнихъ похожденiй; онъ совершенно увлекался, разсказывая о воровстве тарелокъ и другихъ вещей, о томъ, какъ онъ, бывало, подстерегалъ старыхъ лэди, сидящихъ у окна въ серебряныхъ очкахъ (онъ узнавалъ металлъ даже съ противоположной стороны улицы), а потомъ ихъ обкрадывалъ. Еслибы мы высказали хоть малейшiй знакъ поощренiя, то онъ поразсказалъ бы намъ много отвратительнаго о своемъ ремесле, но темъ не менее онъ съ самымъ отчаяннымъ лицемерiемъ уверялъ, что благословляетъ тотъ день, когда попалъ сюда, что теперь во всю жизнь и пальцемъ не тронетъ ничего чужаго.

Одному изъ заключенныхъ было позволено, какъ знакъ большаго снисхожденiя, держать кроликовъ. Вследствiе этого въ его комнате былъ не особенно хорошiй запахъ, а потому, не входя туда, мы подозвали его къ двери. Онъ, разумеется, послушался и стоялъ, закрывая свое худое лицо отъ непривычнаго солнечнаго света, имея видъ не земнаго существа, а только-что поднявшагося изъ могилы мертвеца. На рукахъ онъ держалъ беленькаго кролика, который испуганно скакнулъ назадъ въ темницу и хозяинъ такъ же боязливо последовалъ за нимъ, получивъ на то позволенiе. Я не зналъ, въ какомъ отношенiи человекъ выше того маленькаго зверька въ эту минуту. Былъ еще воръ англичанинъ, пробывшiй здесь всего несколько дней изъ назначенныхъ семи летъ; подлая фигура, съ низкимъ лбомъ, тонкими губами и бледнымъ лицомъ; онъ еще не имелъ привычки къ посетителямъ и къ довершенiю своихъ злодеянiй охотно бы ткнулъ меня шиломъ въ горло (онъ былъ башмачникъ). Еще немецъ, поступившiй только вчера; когда мы вошли, онъ соскочилъ съ постели и своимъ ломанымъ англiйскимъ языкомъ горячо просилъ, чтобъ ему дали какую-нибудь работу. Содержался здесь также поэтъ, который, исполнивъ положенную тюремную работу, занимался писаньемъ стиховъ о корабляхъ (онъ былъ морякъ), о пенящемся кубке вина и о своихъ, оставшихся дома, друзьяхъ. Заключенныхъ вообще было много; некоторые изъ нихъ краснели при виде посетителей, другiе страшно бледнели. Двое или трое больныхъ заключенныхъ были не одни, но каждый съ товарищемъ, ухаживавшимъ за нимъ. Былъ тутъ толстый, старый негръ, которому въ тюрьме недавно отняли ногу; при немъ находился молодой мальчикъ, также негръ и тоже заключенный.

- Разве нетъ особой тюрьмы для детей и юношей?

- Есть, но только для белыхъ.

Какое соблюденiе правъ рожденiя даже и между преступниками!...

Былъ тутъ матросъ накануне своего выступленiя после одиннадцати.летняго одиночнаго заключенiя. Одиннадцать летъ одиночнаго заключенiя!...

- Я радъ слышать, что вашъ срокъ скоро конченъ.

Что онъ отвечаетъ?-- Ничего.

- Отчего уставился онъ на свои руки и щиплетъ свои пальцы, то поднимаетъ, то отводитъ свой взглядъ отъ этихъ голыхъ стенъ, которыя видели, какъ онъ состарелся и поседелъ?

- Это у него привычка.

- Что, онъ никогда не глядитъ людямъ въ лицо, и всегда ли онъ щиплетъ такъ свои руки, какъ будто желаетъ содрать съ костей кожу?

- Таковъ ужь его нравъ, больше ничего.

Это должно-быть тоже его нравъ - говорить, что онъ не желаетъ освобожденiя, что онъ не радъ, что срокъ этотъ близокъ, что некогда онъ очень жаждалъ его, но это было очень давно, что теперь онъ сталъ вполне равнодушенъ къ нему?... Это тоже его нравъ быть безпомощнымъ, согбеннымъ и разбитымъ человекомъ?... И, Богъ свидетель, онъ вполне удовлетворилъ этотъ свой нравъ.

Въ соседнихъ трехъ комнатахъ помещались, три молодыя женщины; все три посажены за намеренiе ограбить своего обвинителя. Оне были очень грустны и могли бы тронуть самаго суроваго посетителя, но оне не возбуждали къ себе той жалости, которую возбуждали заключенные мужчины. Одна изъ нихъ была молодая девушка, не более какъ двадцати летъ; ея белоснежная комнатка была убрана руками сидевшаго здесь до нея преступника; черезъ стенное отверстiе, сквозь которое можно было видеть клочокъ голубаго неба, солнце ярко освещало ея опущенное лицо. Она раскаивалась и была очень тиха; успокоилась (и я поверилъ ей) и миръ сошелъ въ ея душу.

- Однимъ словомъ, вы счастливы здесь?-- сказалъ одинъ изъ моихъ спутниковъ.

Она старалась, сильно старалась, сказать "да", но, поднявъ глаза и увидавъ лучъ свободы на верху, залилась слезами и ответила, что она старалась быть счастливой, не жаловалась, но что естественно ей иногда, хочется выйти изъ этой одиночной кельи. Она не могла совладать съ этимъ желанiемъ,-- она рыдала, бедняжка!

Я ходилъ этотъ день изъ одной темницы въ другую; каждое лицо, мною виденное, каждое слово, мною слышанное, глубоко врезались мне въ память.

время его заключенiя продолжалось всего два года.

въ одиночномъ заключенiи. У меня и теперь передъ глазами лицо того человека, который долженъ быть освобожденъ завтра. Оно еще более осталось у меня въ памяти, чемъ лица другихъ несчастныхъ заключенныхъ. Какъ легко и какъ естественно было для него сказать, что система эта была хорошая, что время шло довольно скоро относительно и что когда человекъ оскорбилъ законы, такъ и долженъ за это поплатиться и т. д.

- Зачемъ онъ такъ суетливо позвалъ васъ назадъ, что сказалъ онъ вамъ?-- спросилъ я моего проводника, когда онъ заперъ дверь и присоединился ко мне въ корридоре.

- О, только то, что онъ боится, что подошвы его сапоговъ уже поизносились и что они не такъ удобны для ходьбы, какъ были, когда онъ поступилъ сюда, и что онъ былъ бы мне очень благодаренъ, еслибъ я приказалъ ихъ починить для него.

Эти сапоги были сняты у него съ ногъ и спрятаны вместе со всемъ другимъ платьемъ два года тому назадъ.

Я воспользовался случаемъ спросить, куда деваются заключенные тотчасъ по своемъ освобожденiи, прибавивъ, что, вероятно, они должны всего бояться и даже отъ страха и волненiя дрожать.

и такъ продолжается довольно долго. Это,-- пока они въ конторе, куда ихъ приводятъ подъ чернымъ покрываломъ, какъ и привезли сюда. Выйдя за ворота, они останавливаются, посмотрятъ сперва въ одну сторону, потомъ въ другую, не зная, куда идти. Иногда шатаются, какъ будто пьяные, а иногда принуждены бываютъ прислониться къ ограде, чтобы не упасть,-- до того они слабы; но потомъ, однако, скоро очувствуются.

Когда я ходилъ по этимъ одиночнымъ кельямъ и смотрелъ на лица заключенныхъ въ нихъ людей, я старался вообразить себе те мысли и чувства, которыя должны были ихъ волновать. Я вообразилъ черное покрывало, только-что снятое, и всю, безотрадность, представшую имъ во всей, силе своего однообразiя.

Прежде всего человекъ пораженъ. Его заключенiе - это страшное виденiе, а его прошлая жизнь - реальность. Онъ бросается на постель и предается отчаянiю. Понемногу невыносимое одиночество и пустота помещенiя выводятъ его изъ столбняка и когда отверстiе въ его решетчатой двери отворяется, онъ смиренно проситъ себе работы: "Дайте мне какой-нибудь работы, а то я совсемъ помешаюсь!"

Ему дана работа; онъ по временамъ хватается за нее, но темъ не менее на него часто находитъ сознанiе техъ долгихъ летъ, которыя ему придется провести въ этомъ каменномъ гробу, и воспоминанiя о всехъ, кто дорогъ ему, до того нахлынутъ, что онъ вскакиваетъ и бегаетъ по комнате со сложенными крепко надъ головой руками; ему слышатся голоса, советующiе ему размозжить себе голову о каменную стену. Опять падаетъ онъ на постель и лежитъ, и стонетъ. Вдругъ онъ снова вскакиваетъ; ему является мысль, что быть-можетъ по обе стороны отъ него находятся такiя же темницы и въ нихъ такiе же несчастные,-- и онъ внимательно прислушивается.

Не слышно ни малейшаго звука, но все-таки могутъ быть близко и другiе заключенные. Онъ вспоминаетъ, какъ слышалъ однажды, когда не думалъ, что самъ попадетъ сюда, будто комнаты были такъ построены, что заключенные другъ друга не могли слышать, хотя дежурный офицеръ слышалъ ихъ. Где самый ближайшiй соседъ къ нему: направо, или налево? А можетъ-быть ихъ два по обе стороны?... Какъ сидитъ онъ теперь - обернувшись къ свету, или можетъ-быть онъ ходитъ взадъ и впередъ по комнате? Какъ одетъ онъ? Давно ли онъ здесь? Очень ли онъ бледенъ, очень ли похожъ на призракъ? Думаетъ ли онъ также о своемъ соседе?

человека. Съ другой стороны, въ соседней же комнатке онъ помещаетъ мысленно и другую фигуру, но также съ лицомъ скрытымъ отъ него. Каждый день и даже когда онъ просыпается ночью, онъ видитъ эти две фигуры воображаемыхъ людей и подолгу думаетъ о нихъ. Онъ никогда не изменяетъ ихъ: оне все такiя же, какъ онъ вообразилъ ихъ съ самаго начала - старикъ направо и человекъ помоложе налево; ихъ скрытыя лица мучаютъ его чуть не до смерти и имеютъ въ себе нечто таинственное, что наводитъ на него страхъ.

Дни медленно идутъ за днями, какъ грустные провожатые за гробомъ, и понемногу онъ начинаетъ чувствовать, что белыя стены темницы его давятъ, что цветъ ихъ ужасенъ, что ихъ гладкая поверхность холодитъ кровь въ его жилахъ и что ненавистные углы терзаютъ его. Каждое утро просыпаясь, онъ закрываетъ голову одеяломъ, чтобы не видеть ничего. Самый светъ, проникающiй въ узкое отверстiе, кажется ему безобразнымъ привиденiемъ.

Медленными, но верными шагами ужасы тюрьмы приближаются къ нему и охватываютъ его всего, уносятъ его покой, делаютъ страшными его сны, а ночь ужасною. Сперва онъ ненавидитъ все это, чувствуетъ и въ себе что-то соответствующее окружающему; онъ начинаетъ всего страшиться. Ему страшно глядеть вокругъ себя, но онъ не можетъ не глядеть. Тюрьма его каждую ночь посещается тенями и призраками, чемъ-то ужаснымъ, до онъ не умеетъ сказать, что это такое: люди, звери, или птицы.

Днемъ онъ страшится маленькаго дворика, а когда онъ на дворике, то боится своей тюрьмы; настанетъ ночь - и въ углу уже стоитъ привиденiе. Если у него хватаетъ духа самому стать въ этотъ уголъ и прогнать изъ него привиденiе, оно ложится къ нему на постель. Въ сумерки всегда въ одинъ и тотъ же часъ его зоветъ по имени какой-то голосъ; когда же мракъ сгущается, его ужасъ и страхъ увеличиваются и до самаго разсвета привиденiе неотступно стоитъ передъ нимъ.

Наконецъ, мало-по-малу призраки и ужасы начинаютъ исчезать одинъ за другимъ, изредка снова появляясь, но уже не въ такомъ страшномъ виде. Онъ говорилъ съ джентльменомъ, его посетившимъ, о религiи, читалъ свою Библiю, написалъ на листе бумаги молитву и привесилъ ее, какъ божественнаго хранителя, надъ постелью. Теперь ему снятся иногда жена и дети, но онъ уверенъ, это они или умерли, или позабыли о немъ. Онъ легко трогается до слезъ, совсемъ упалъ духомъ, тихъ и покоенъ. По временамъ старыя мученiя возвращаются, самая пустая вещь оживляетъ ихъ съ новою силой: знакомый звукъ или запахъ цветовъ въ воздухе пробуждаютъ старое; но онъ пересталъ уже считать окружающую его действительность за призракъ.

сделается пожаръ и онъ сгоритъ въ ея стенахъ, или что его удержатъ по какому-нибудь случаю и присудятъ опять къ заключенiю на другой долгiй срокъ, или что-нибудь, что бы то ни было, непременно случится и помешаетъ ему выйти на свободу. И это естественно: онъ не можетъ отделаться отъ этихъ мыслей потому, что, благодаря своему долгому заключенiю, онъ способенъ скорее перетолковывать все въ дурную для себя сторону, нежели лелеять надежду возвратиться къ свободе и обществу себе подобныхъ.

Если срокъ его заключенiя очень продолжителенъ, то ожидаемое освобожденiе смущаетъ и пугаетъ его. Его разбитое сердце радостно забьется на одинъ мигъ, когда онъ подумаетъ о мiре вне тюремныхъ стенъ, чемъ бы онъ могъ быть для него въ продолженiе всехъ этихъ долгихъ летъ - вотъ и все. Тюремная дверь была заперта слишкомъ долго, а за нею - все его надежды и заботы. Лучше было бы повесить его въ самомъ начале, чемъ теперь бросить его въ среду людей, ему некогда подобныхъ, но которымъ теперь онъ пересталъ быть подобенъ.

На исхудаломъ лице каждаго заключеннаго было одно и то же выраженiе,-- не знаю, съ чемъ сравнить его. Было на немъ что-то въ роде того усиленнаго вниманiя, замечаемаго нами на лицахъ слепыхъ и глухихъ, смешанное съ какимъ-то ужасомъ, какъ будто они были все тайно чемъ-то испуганы. Въ каждой маленькой комнатке, въ которую я входилъ, и за каждою решеткой, черезъ которую я смотрелъ, я виделъ то же самое испуганное выраженiе на лицахъ. Въ памяти у меня живо сохранилось впечатленiе отъ поразившей меня картины. Пусть будетъ передо мною сотня человекъ и между ними одинъ освобожденный изъ этой тюрьмы - и я тотчасъ же укажу его.

Лица женщинъ, какъ я уже сказалъ, заключенiе очеловечиваетъ и улучшаетъ. Происходитъ ли это отъ ихъ лучшей природы, которая развивается въ одиночестве, или отъ того, что оне более нежныя существа, более склонны терпеть и переносить страданiя,-- я не знаю, но на деле это такъ. Что по моему мненiю наказанiе для нихъ такъ же жестоко и несправедливо, какъ и для мужчинъ, этого не стоитъ прибавлять. Мое твердое убежденiе таково, что нравственное страданiе, причиняемое заключенiемъ, повергаетъ человека въ такое мертвенное состоянiе, которое делаетъ его неспособнымъ снова жить между людьми; люди, подвергшiеся этому наказанiю, возвращаются къ жизни нравственно разбитыми. Разсказывается о многихъ людяхъ, которые сами избирали для себя уединенiе, но я не могу вспомнить ни одного примера, где бы оно не имело гибельнаго влiянiя на самыя крепкiя натуры и сильные умы: известное разстройство мысли, или мрачныя галлюцинацiи были всегда очевиднымъ следствiемъ уединенiя.

Самоубiйства редки среди этихъ заключенныхъ, даже почти не случаются. Фактъ этотъ часто приводятъ доказательствомъ въ пользу этой системы; но на самомъ деле онъ ничего не доказываетъ. Все ученые, занимавшiеся изследованiемъ разстройства разсудка, знаютъ очень хорошо, что самый сильный упадокъ духа и самое сильное отчаянiе совершенно меняютъ весь характеръ человека, убиваютъ въ немъ все силы сопротивленiя, но темъ не менее никогда не доводятъ его до самоуничтоженiя. Это - общее правило.

заключенные ужь очень давно, глухи. Но те, которые привыкли ихъ видеть ежедневно, были совершенно поражены этой мыслью, казавшеюся имъ неосновательной и существующею лишь въ воображенiи. А между темъ самый первый заключенный, къ которому они отнеслись после моего замечанiя, сказалъ съ самымъ простодушнымъ видомъ, что слушать или вслушиваться начинаетъ ему надоедать.

где заключеннымъ позволяютъ быть и работать вместе, но только не разговаривать. Все примеры исправленiя, которые приводили мне, были такiе, въ которыхъ цель вполне достигалась системой молчанiя. Что же касается до такихъ людей, какъ разбойникъ-негръ и воръ-англичанинъ, то въ ихъ исправленiи отчается и самый пылкiй мечтатель.

Мне кажется, достаточнымъ доказательствомъ противъ такой системы будетъ то, что ничего хорошаго не можетъ развиться въ такомъ уединенiи и что даже всякое животное, собака наконецъ - и та будетъ только выть и отчаянно визжать въ такомъ заключенiи. Но когда въ придачу мы вспомнимъ, какъ система эта строга и жестока, и затемъ другую систему, которая уже доказала свое достоинство хорошими последствiями, тогда окажется более нежели достаточно причинъ оставить этотъ родъ наказанiя, который имеетъ такъ мало хорошихъ следствiй и такъ много ужасовъ.

Въ утешенiе, после осмотра этой тюрьмы, я разскажу теперь, въ конце главы, любопытную исторiю, слышанную мною отъ одного изъ служащихъ при тюрьме.

Въ одинъ изъ съездовъ смотрителей этой тюрьмы пришелъ къ нимъ Филадельфiйскiй рабочiй и настоятельно просилъ, чтобъ его посадили въ одиночное заключенiе. На вопросъ, почему у него явилось это странное желанiе, онъ отвечалъ, что чувствуетъ необыкновенную наклонность къ пьянству, что онъ не въ силахъ противустоять этой страсти, которая его совершенно раззоряетъ; что онъ много думалъ о томъ, какъ уничтожить ее въ себе и наконецъ решилъ, что единственнымъ спасенiемъ для него можетъ быть одиночное заключенiе. Ему отвечали, что тюрьма эта существуетъ для техъ, кто совершилъ преступленiе и осужденъ закономъ, а не для всякаго, кому взбредетъ на умъ дикая фантазiя - сюда поступить. Ему дали несколько благихъ советовъ, какъ удерживаться отъ пьянства, и затемъ отпустили. Но онъ приходилъ къ нимъ опять и опять съ тою же просьбой. Посоветовавшись другъ съ другомъ, смотрители решили посадить его въ тюрьму, надеясь, что заключенiе скоро надоестъ ему и онъ самъ будетъ просить, чтобъ его освободили. Такимъ образомъ они заставили его подписать бумагу, въ которой говорилось, что безъ всякаго преступленiя онъ добровольно идетъ въ тюрьму, и затемъ сказали ему, что при первомъ его желанiи онъ будетъ освобожденъ, въ какой бы часъ дня или ночи это ни случилось; но они однако предупредили его, что если онъ разъ выступитъ изъ тюрьмы, то ни подъ какимъ видомъ уже снова не будетъ принятъ туда. После заключенiя условiя онъ остался при своемъ желанiи и былъ отведенъ въ тюрьму.

и докторъ предписалъ ему работать въ саду; онъ былъ этимъ очень доволенъ и весело продолжалъ свои занятiя. Однажды, когда онъ сиделъ съ своей работой, калитка въ воротахъ случилась отворенною и черезъ нее были видны хорошо знакомыя поля, залитыя яркимъ солнечнымъ светомъ. Какъ мы знаемъ, этотъ человекъ имелъ право выступить изъ тюрьмы, когда ему угодно, но... только-что онъ поднялъ голову и увиделъ отворенную калитку, а за нею поле и свободу, съ инстинктомъ заключеннаго, онъ кинулъ въ сторону свою работу и со всехъ ногъ, ни разу не оглядываясь назадъ, бросился, бежать съ тюремнаго двора, куда глаза глядятъ.