Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава IV, из которой читатель увидит, что если в единении сила, и если родственную дружбу приятно видеть, то фамилия Чодзльвитов одна из самых сильных и приятных на свете.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава IV, из которой читатель увидит, что если в единении сила, и если родственную дружбу приятно видеть, то фамилия Чодзльвитов одна из самых сильных и приятных на свете. (старая орфография)

Глава IV, из которой читатель увидит, что если в единении сила, и если родственную дружбу приятно видеть, то фамилия Чодзльвитов одна из самых сильных и приятных на свете.

Почтенный мистер Пекснифф, простившись, как в предыдущей главе было сказано, с своим родственником, ушел домой и не выходил целые три дня; иногда только он прогуливался далее пределов своего сада, в ожидании, не позовет ли его больной его родственник, движимый раскаянием; он решился простить его во что бы ни стало и любить его не смотря ни на что. Но упорство сурового старика было так велико, что он и не думал каяться. Четвертый день нашел мистера Пексниффа еще более удаленным от своей христолюбивой цели, нежели первый.

Впродолжение этого промежутка, он посещал "Дракона" во всякое время дня и ночи, и, платя добром за зло, выказывал самое искреннее участие в выздоровлении упрямого страдальца до такой степени, что мистрисс Люпен решительно растаяла от его безкорыстной заботливости и пролила много слез удивления и восторга, тем более, что он особенно часто замечал ей, что он сделал бы то же самое для всякого посторонняго, для всякого нищого.

В то же время старый Мартин Чодзльвит оставался взаперти в своей комнате, не видясь ни с кем, кроме своей спутницы, и только изредка принимая к себе хозяйку. Но лишь только она входила, Мартин притворялся засыпающим. Он не говорил ни с кем, кроме Мери, и то тогда лишь, когда они оставались наедине, хотя мистер Пекснифф, напрягавший часто попустому все силы своего, слуха при подслушивании у дверей, и уверял, что Мартин иногда делается необыкновенно разговорчивым.

На четвертый вечер Пекснифф подошел к прилавку "Дракона" и, не найдя за ним мистрисс Люпен, отправился прямо наверх, с христолюбивою целью приложить свое ухо еще раз к замочной скважине и узнать, что поделывает жестокосердый его родственник. Случилось так, что мистер Пекснифф, проходя но корридору на ципочках к лучу света, выходившему туда обыкновенно сквозь замочную скважину из спальни старика, заметил, что луч этот не выходил более; полагая, что, может быть, скрытный пациент закрыл его из недоверчивости изнутри, он поспешно наклонился, чтоб в этом удостовериться, как голова его вдруг пришла в столь сильное столкновение с другою головою, что он вскрикнул от боли. Тотчас же после этого, он почувствовал себя схваченным за горло чем то, пахнувшим как смесь нескольких мокрых зонтиков, пивной бочки, боченка с горячим пуншем и лачки крепкого курительного табака. Существо, издававшее такой запах, повлекло его вниз по лестнице к. прилавку "Синяго Дракона", и там мистер Пекснифф увидел себя в руках какого то незнакомого джентльмена самой странной наружности, который одною рукою держал его, а другою потирал себе голову и смотрел на него, Пексниффа, весьма недружелюбно.

Господин этот казался весьма грязным и непривлекательным. Про одежду его можно было сказать, что она не доходила ни до каких крайностей; пальцы далеко высовывались из перчаток, и подошвы непристойным образом отделялись от верхней части сапогов; панталоны - некогда ярко-синяго цвета, но от времени побледневшие - далеко не доходили до низу и были так туго растянуты между подтяжками и штрипками, что ежеминутно грозили разлететься около колен. Синий сюртук военного покроя был застегнет снизу до подбородка; галстух неопределенного цвета гармонировал с остальною частью туалета, а шляпа дошла до такою состояния, что никто не решил бы сразу, какого цвета она была первоначально, черного или белого. Он носил усы, густые, взъерошенные, в самом свирепом и сатанинском вкусе, а на голове огромные растрепанные волосы. Ensemble этого господина был весьма грязен, дерзок, размашист и низок.

-- Ты подслушивал у двери, негодяй! - крикнул этот джентльмен.

Мистер Пекснифф оттолкнул его и сказал:

-- Удивляюсь, куда девалась мистрисс Люпен! Знает ла эта добрая женщина, что здесь есть человек, который...

-- Стой, - воскликнул усатый джентльмен: - она об этом знает! Что ж далее?

-- Что жь далее, сударь? Да знаете ли вы, что я друг и родственник этого больного джентльмена? Что я его покровитель, его...

-- А готов поклясться, что не муж его племянницы, потому что тот сейчас только был здесь.

-- Что, вы под этим разумеете, сударь? Что вы мне рассказываете?

-- Погодите немножко! - вскричал другой. - Вы, может быть, тот самый родственник, который живет в здешней деревне?

-- Да, я тот самый родственник! - отвечал добродетельный человек.

-- Ваше имя Пекснифф?

-- Так точно.

-- Горжусь тем, что узнал вас и прошу вашею извинения, - сказал усатый, коснувшись рукою шляпы и нырнув тою же рукою лотом за галстух, в намерении вытащить оттуда воротнички (это было однако безуспешно). - Вы видите во мне, сударь, человека близкого к тому джентльмену, который наверху. Погодите немного.

табачных листьев, и, наконец, вытащило грязный конверт, пропитанный табачным запахом.

-- Читайте! - сказал он, подавая письмо Пексниффу.

-- Оно адресовано на имя эсквайра Чиви-Сляйма, - отвечал тот.

-- Надеюсь, что вы знаете Чиви-Сляйма?

Мистер Пекснифф пожал плечами, как будто желая выразить: "к сожалению, знаю".

-- Хорошо, в этом-то и заключается все мое дело! - Усатый джентльмен еще раз нырнул за рубашечный воротник и вытащил кончик тесемки.

-- Все это очень странно, мой друг, - сказал Пекснифф, покачивая головою и улыбаясь. - Однако, я очень сожалею, что нахожусь вынужденным сказать вам, что вы не хоть, за кого себя выдаете. Я знаю мистера Сляйма.

-- Стой! - воскликнул усач. - Погодите немного! - Потом, уставившись против камина спиною к огню и подобрав левою рукою полы сюртука, а правою поглаживая усы, он начал:

-- Понимаю вашу ошибку, но не обижаюсь ею. Почему? - потому что она мне льстит. Вы полагаете, что я выдаю себя за Чиви Сляйма? Если есть на свете человек, за которого бы я желал, чтоб меня по ошибке приняли, то это, конечно, мистер Сляйм. Он человек самого высокого и независимого духа; оригинальный, умный, классический, даровитый, - человек совершенно шекспировский, если не мильтоновский, и вместе с тем самая отвратительная собака, какую я только знаю. Но, сударь, я не имею тщеславия желать быть сочтенным за Сляйма. Я готов сравнить себя с каждым человеком во всей вселенной; но Сляйм - о, нет! Сляйм гораздо выше меня!

-- Я судил по адресу письма.

-- И вы ошиблись. Знаете ли, мистер Пекснифф, что у всякого гения свои особенности. Сэр, особенности моего друга Сляйма заключаются в том, что он всегда ждет за углом; он вечно за углом, сударь, даже и теперь; это уж характеристическая черта, которая не должна ускользнуть от его историка или биографа; иначе общество не будет удовлетворено, никак не будет удовлетворено.

Мистер Пекснифф кашлянул.

-- Биограф Сляйма, кто бы он ни был, должен обратиться ко мне; или, если я отправлюсь туда, откуда никто не возвращается, то к моим душеприказчикам. Я собрал несколько анекдотов о нем. Он чертовски красноречив, и не далее как пятнадцатого числа прошлого месяца употребил одно выражение - такое выражение, сударь, что сам Наполеон Бонапарте не постыдился бы произнести его в речи к своим солдатам.

-- Да скажите мне, - спросил мистер Пекснифф, видимо совсем сбитый с толку: - что же здесь надобно мистеру Сляйму?

-- Во-первых, сударь, вы позволите мне сказать, что я с негодованием протестую против всего, что только кто нибудь решится сказать не в пользу моего друга Сляйма; во-вторых, я должен отрекомендоваться вам; имя мое, сударь, Тигг. Имя Монтэгю Тигг верно известно вам, потому что оно тесно связано с главными событиями испанской воины?

Пекснифф слегка покачал головою.

-- Все равно. Человек этот был мой отец, и я ношу его имя, вследствие чего я горд - горд, как Люцифер. Извините меня на минуту: я желаю, чтоб друг мой Сляйм присутствовал при нашей беседе.

С этими словами, он выбежал к наружной двери "Синяго Дракона" и почти тотчас же возвратился с товарищем, ростом ниже его, одетым в изношенную синюю камлотовую шинель с полинялою красною подкладкою. Угловатые черты лица его посинели от долгого ожидания на холоде, а взъерошенные рыжие бакенбарды и волосы давали его физиономии вовсе не шекспировское и не мильтоновское выражение.

-- Ну, - сказал мистер Тигг, треснув одной рукою по плечу своего друга, а другою обращая на него внимание Пексниффа: - вы между собою родня, а родные никогда друг с другом не сходятся, что весьма мудро и неизбежно, потому что иначе все человеческое общество состояло бы исключительно из семейных кружков и люди надоели бы друг другу до-нельзя. Еслиб вы были в хороших отношениях между собою, я смотрел бы на вас, как на самую противоестественную чету; во видя вас, как вы есть, я полагаю, что вы оба должны быть чертовски глубокомысленны, и что с вами до некоторой степени можно разсуждать.

Здесь мистер Чиви Сляйм толкнул своего друга из подтишка локтем и пошептал ему что-то на ухо.

-- Чив, - сказал Тигг громко: - я сейчас дойду до этого; я буду действовать под своею собственною ответственностью, или вовсе не буду действовать; такой незначительный заем, как одна крона, для человека твоих дарований, конечно, не встретит препятствий со стороны мистера Пексниффа.

Сляйма, и что сам он, Тигг, имеет сильное, хотя и безкорыстное сочувствие к этой слабости.

-- О, Чив, Чив! - присовокупил мистер Тигг, разсматривая своего приятеля с глубокомысленным вниманием: - ты, клянусь жизнью, представляешь собою странный образчик маленьких слабостей, овладевающих великими умами. Еслиб на свете не было телескопов, то, наблюдая тебя, Чив, я бы готовь был убедиться, что и на солнце есть пятна! Но как ни разсуждай, а свет будет идти по своему, мистер Пекснифф! Гамлет правду говорит, что сколько ни размахивай Геркулес своею палицею вокруг себя, а все он не может запретить кошкам кричать по ночам на крышах, или помешать, чтоб бешеных собак стреляли на улицах в жаркое лето. Жизнь наша задача, самая адски мудреная задача! Но об этом нечего говорить, ха, ха, ха!..

После такого предисловия, мистер Тигг раздвинул ноги шире, значительно погладил усы и продолжал:

-- Я вам скажу в чем дело. Я самый мягкосердечный человек во вселенной и не могу выдержать, видя вас обоих, готовых перерезать друг другу глотки, тогда как вы ничего от этого не выиграете. Мистер Пекснифф, вы довольно дальний родственник того, кто там наверху, а мы его племянник. Когда я говорю "мы", значить Чив. Может быть, что, к сущности, вы и ближе родня этому старому хрычу, нежели мы; но как бы то ни было, а ни вам, ни нам поживы никакой от него не будет. Клянусь вам моею блистательною честью, что я глядел в эту замочную скважину, с малыми промежутками отдыха, с девяти часов сегодняшняго утра, в ожидании ответа на самое умеренное и джентльменское требование временного пособия - только пятнадцати гиней, и под мое поручительство! А он в это время сидит взаперти с какою то совершенно чужою особою и разливает перед нею все сокровища своей сердечной доверенности. Скажу решительно: - такой порядок вещей не должен, не может и не будет существовать; нельзя этого допустить!

-- Всякий человек, - отвечал Пекснифф: - имеет право, полное, несомненное право (которого я ни за какие земные блага не буду оспаривать) располагать своею собственностью, как ему угодно, лишь бы это не было противно нравственности и религии. Я могу внутренно чувствовать, что мистер Чодзльвит не питает ко мне той христианской любви, какая должна бы существовать между нами; не смотря на то, я не могу сказать, чтоб холодность его ко мне была вне всякого оправдания. Оборони Боже! Кроме того, мистер Тигг, каким образом воспретить г. Чодзльвиту ту особенную и чрезвычайною откровенность, о которой вы говорите? Я допускаю её существование и оплакиваю ее - за него самого! Судите же, мой почтеннейший, сами, а мне кажется, что вы говорите попусту.

-- Что до этого, - заметил Тиггь: - вопрос, конечно, затруднителен.

-- Без сомнения так, - отвечал Пекснифф, и в это время он разсматривал своего собеседника с чувством внутренняго сознания огромной, разделяющей их, нравственной бездны: - без сомнения, вопрос этот весьма затруднителен, и я далеко не убежден, чтоб кто-нибудь имел право решать его. Доброго вечера, господа.

-- Вы верно не знаете, что Спотльтоэ здесь? - заметил мистер Тигг.

-- Что за Спотльтоэ? - спросил Пекснифф, остановись невольно в дверях.

-- Мистер и мистрисс Спотльтоэ, - отвечал Чиви Сляйм, эсквайр, недовольным тоном: - Спотльтоэ женился на дочери брата моего отца, не правда ли? Мистрисс Спотльтоэ родная племянница Чодзльвита, так ли? Она некогда была его любимицей, а вы еще спрашиваете, что за Спотльтоэ?

-- Нет! - вскричал Пекснифф, устремив глаза в потолок: - это делается нестерпимо. Жадность этих людей ужасает меня!

-- Да не одни Спотльтоэ здесь, Тигг, - сказал Чиви Сляйм, глядя на него и обращаясь к Пексниффу. - Энтони Чодзльвит и сын его также пронюхали об этом и приехали сюда сегодня после обеда. Я видел их минут пять тому назад, стоя за углом.

-- О, Маммон, Маммон! - воскликнул Пекснифф, ударив себя в лоб.

-- Так вот, сударь, - продолжал Сляйм: - его брат и еще племянник к вашим услугам.

-- В этом то и состоит все дело, - заговорил Тигг. - Вот настоящая цел, до которой я добираюсь постепенно, тогда как друг мой Сляйм попал в нее разом, несколькими словами. Мистер Пекснифф, так как ваш родственник (а Чиви дядя) Мартин Чодзльвит здесь, то необходимо принять некоторые предосторожности, чтоб он снова не исчез, и, что всего важнее, надобно всеми мерами противодействовать влиянию на него его любимицы. Это всякий легко поймет. Вся родня стекается сюда. Настало время забыть все частные раздоры и несогласия и возстать против общого врага; когда он будет отбит, всякий попрежнему примется хлопотать за себя, и, по мере уменья, может вытянуть себе что нибудь из шкатулки завещателя. Как бы ты ни было, теперь надобно быть осторожным. Подумайте об этом. Вы нас найдете во всякое время в "Полумесяце-и-Семи-Звездах" этой деревни, готовых принять благоразумные предложения. Гм! Чив, мой друг, посмотри, каково на двореи

Мистер Чиви Сляйм поспешно исчез, и, как легко догадаться, отправился за угол. Мистер Тигг, раздвинув ноги донельзя, кивал Пексниффу головою и улыбался.

-- Мы не должны слишком строго осуждать маленькия странности нашего друга Сляйма. Вы видели, как он мне шептал на ухо?

Мистер Пекснифф видел это.

-- И слышали мой ответ?

Мистер Пекснифф слышал его.

Мистер Пекснифф не отвечал.

-- Пять шиллингов! - продолжал Тигг с прежнею задумчивостью: - и на условии возвратит их пунктуально на той неделе. Вы слышали об этом?

Мистер Пекснифф не слыхал этого.

-- Нет? Вы меня удивляете! А в этом то и заключаются сливки всего дела. Я в жизнь свою не видал другого человека, который бы так выполнял данное обещание. Вам не нужно ли мелкой монеты? Я вам дам сдачи.

-- Нет, благодарю вас, вовсе не нужно.

-- Гм! Еслиб вам было нужно, я могу достать. После этого, он начал посвистывать, но секунд через десять остановился и посмотрел пристально на Пексниффа.

-- Может быть, вы не желаете дать Сляйму пять шиллингов взаймы?

-- Да, я не имею такого желания.

-- А-га! - воскликнул Тигг, как будто только сейчас догадавшись, что Пекснифф может иметь какую нибудь причину не одолжать Сляйма: - очень может быть, что вы и правы. Но вы, конечно, не обнаружите такого же нехотения в отношении ко мне, и не откажитесь дать мне пять шиллингов на тех же условиях?

-- Я полагаю, что не могу этого сделать.

-- Ни даже полкроны? Не может быть!

-- Ни даже полкроны.

-- Ну, так мы дойдем до самой забавной суммы, полутора шиллинга, ха, ха, ха!

-- И эта сумма встретит то же препятствие.

Услышав это уверение, мистер Тигг искренно пожал ему обе руки, уверяя его весьма серьезно, что он один из самых замечательных и толковых людей, каких ему когда либо случалось встречать, и что он желает чести покороче с ним познакомиться. Потом он заметил, что друг его Сляйм имеет некоторые характеристические оттенки, которых он, как человек строгой честности, одобрить не может; и что он готов извинить ему эти небольшие отступления вследствие удовольствия, доставленного ему знакомством мистера Пексниффа, которое восхитило его гораздо более, нежели мог бы обрадовать успех в попытке маленького займа. После того, он простился с Пексниффом и ушел, немножко недовольный, но нисколько не конфузясь претерпенною неудачею, как следовало джентльмену такого рода.

Размышления Пексниффа в тот вечер и ночь были неутешительны, тем более, что известия, сообщенные ему Тиггом и Сляймом о стечении родни Чодзльвита, были совершенно подтверждены после подробнейшого разведывания. Спотльтоэ остановились прямо в "Драконе" и, не теряя времени, принялись за дело. Появление их там произвело столь сильное впечатление, что мистрисс Люпен, догадавшись о цели их прибытия, побежала с этою вестью к Пексниффу сама, и вот отчего, разошедшись с нею, почтенный джентльмен не нашел её у прилавка. Энтони Чодзльвит с сыном своим Джонсом поселились скромно в "Полумесяце-и-Семи-Звездах", темном деревенском кабаке; а следующий дилижанс привез такую тьму добрых родственников бедного Мартина Чодзльвита, что менее чем в сутки все помещение в "Синем Драконе" и других кабачках и портерных лавках было занято, и поднялось в цене на сто процентов.

"Синий Дракон" очутился в осадном положении; но Мартин Чодздьвит храбро выдерживал нападение: он не принимал никого, отсылал назад все письма, посылки и предложения, и упорно отказывался от капитуляции. В это время, различные партии родных сходились между собою в соседстве; но как с давняго времени известно, что ветви фамилии Чодзлъзитов никогда не отличались согласием, то и в теперешнем случае страшно было видеть взгляды, которыми перекидывались между собою, движимые враждебными интересами отрасли; страшно было слышать слова, которыми оне друг друга честили. Словом, все добрые чувства были погребены, все старые счеты возобновлены, желчь взаимной ненависти и корыстного соперничества затопила все сердца.

Наконец, начиная отчаиваться в успехе, некоторые из воюющих партий начали уже заговаривать между собою в довольно умеренных выражениях и почти все вели себя сносно прилично в отношении к Пексниффу, из уважения к его высокой репутации и политическому влиянию. Таким образом, они мало по малу начали соединяться против упорства Мартина Чодзльвита, и дошли до того, что согласились - если только выражение это можно применить к Чодзльвитам - согласились собраться для общого совета в доме Пексниффа в назначенный день.

Если мистер Пекснифф когда нибудь смотрел настоящим святым, то, конечно, в этот достопамятный день; даже улыбка его провозглашала: "я вестник мира!" Если когда-нибудь человек соединял в себе кротость агнца с кротостью голубя, не примешивая к тому ни малейшей черты крокодила или змия, - это, конечно, был мистер Пекснифф. А обе барышни Пекснифф!.. Старшая Черити как бы всем своим существом говорила: - "Нас горько обидели злые родственники, но мы все и всем прощаем!" - Мерси же была так ясна и младенчески невинна, что зайди она в таком виде в чащу леса, птички не испугались бы ее, и начали бы ее ласкать! Вся семья сияла неописуемою словами благостью духа!

Но настало время и общество собралось. Когда мистер Пекснифф встал с своего стула, поставленного в конце стола, с обеими дочерьми по сторонам, и указывал гостям своим стулья, глаза и лицо его так отсырели от благодушной испарины, что можно было сказать, что он находится в состоянии влажной добродетели! А общество - завистливое, себялюбивое, бездушное, жестокосердое, недоверчивое общество, погрязшее в своекорыстии, сомневавшееся во всех и во всем, - оно вовсе не оказывало расположения размягчиться или быть усыпленным сладкими речами Пексниффов. Настоящие дикобразы!

Во-первых, тут был мистер Спотльтоэ, до такой степени плешивый и с такими густыми бакенбардами, что, казалось, он будто каким-нибудь могучим средством удержал волосы, исчезавшие с головы, и прикрепил их неразрывными узами к лицу. Потом мистрисс Спотльтоэ, женщина совершенно поэтической комплекции, сухая, говорившая своим искренним приятельницам, что означенные бакенбарды были "путеводительною звездою её существования"; теперь, из сильной привязанности к своему дядюшке Чодзльвиту и от удара, нанесенного её чувствам подозрением в покушении на его завещание, она могла только проливать слезы и стонать. Потом тут были Энтони Чодзльвит с сыном своим Джонсом. Лицо старика до того заострилось от утомления и хитрости, что казалось, будто оно прорезает ему дорогу в битком набитой комнате, когда он огибал отдаленнейшие стулья; а сын его Джонс, повидимому, так хорошо воспользовался уроками и примером своего отца, что казался годом или двумя старее его, когда они стояли рядом, шептались и подмигивали друг другу своими красными глазами. Потом тут была вдова умершого брата Мартина Чодзльвита, женщина сверхъестественно-неприятная, с сухим и костлявым лицом, которая готова была показать себя настоящим Сампсоном со стороны твердости характера, и запереть своего свояка в дом сумасшедших, где он сидел бы до тех пор, пока не доказал бы ей, что он ее очень любит. Подле нея сидели её три перезрелые дочери, до того измучившия себя тугою шнуровкою, что совершенно исчахли, и выражали даже носами своими, длинными и тонкими, что корсеты их были всегда очень узки. Еще был тут молодой джентльмен, внучатный племянник Мартина Чодзльвита, весьма смуглый и волосатый, рожденный, повидимому, только для того, чтоб отражать в зеркале первую идею и первоначальный очерк человеческого лица, никогда недорисовываемый. Потом была одинокая женщина, кузина, замечательная только сильною глухотою и всегдашнею головною болью. Потом был Джордж Чодзльвит, веселый холостяк, имевший притязание на молодость и на то, что он некогда был еще моложе, склонный к дородности и перекормленный до такой степени, что глаза его вытаращивались и казались вечно удивляющимися. Наконец, тут присутствовали мистер Чиви-Сляйм и друг его, Тигг. Достойно замечания, что хотя все присутствующие ненавидели друг друга за то, что принадлежали к той же фамилии, они все вместе, общими силами, ненавидели мистера Тигга за то, что он не был им сродни.

Вот каков был милый родственный кружок, собравшийся в лучшей гостиной мистера Пексниффа и приятно приготовленный броситься на Пексниффа или кого бы то ни было, кто рискнул бы сказать что-нибудь и о чем-нибудь.

-- Я считаю себя необыкновенно счастливым, - начал мистер Пекснифф, встав со стула и обведя взорами общество: - видя вас собравшимися здесь; позвольте объявить вам нашу благодарность за честь, которую вы сделали мне и моим дочерям. Мы вполне чувствуем это и никогда не забудем.

-- Мне очень жаль прерывать вас, Пекснифф, - заметил мистер Спотльтоэ, грозно поглаживая бакенбарды: - но вы берете на себя слишком много. Неужели вы думаете, что кто-нибудь может иметь намерение отличать вас перед всеми, сударь?

Всеобщий одобрительный ропот отозвался на это замечание.

-- Если вы намерены продолжать так, как начали, - воскликнул Спотльтоэ с возраетающим жаром, ударив кулаком по столу, - то чем раньше вы кончите и чем скорее мы разойдсмся, тем лучше! Я, сударь, понимаю ваше заносчивое желание считаться главою этой фамилии; но я вам скажу, сударь...

-- О, да! Конечно! Он скажет! Что? Уж не он ли глаза? Как бы не так! - Начиная с характерной женщины, все напустились на мистера Спотльтоэ, который после тщетных попыток быть выслушанным, принужден был сесть, скрестя руки, с бешенством покачивая головою и давая знать пантомимою жене своей, что если только негодный Пекснифф вздумает продолжать, он его уничтожит.

-- Я не жалею, - начал снова мистер Пекснифф: - по истине не жалею об этом маленьком замешательстве. Приятно чувствовать, что притворство чуждо нас, и что всякий является здесь в настоящем своем виде и характере.

Тут старшая дочь характерной женщины поднялась со стула и, дрожа всем телом, больше от злости, нежели от робости, изъявила надежду, что некоторые люди, конечно, явятся в своем настоящем характере, хотя бы только для новизны, и что когда они будут говорить о своих родственниках, то не должно упускать из вида заметить всех присутствующих, иначе что-нибудь может дойти до слуха этих родственников. Что же касается до красных носов, она еще не знала, чтоб красный нос безчестил кого-нибудь, тем более, что никто не сотворил и не выкрасил себе носа, но что природа снабдила каждого из нас этою частью лица без нашего спроса; но и в этом случае она имеет большое сомнение, краснее ли одни носы других или только в половину так красны. Замечание это было принято с резким одобрительным говором со стороны сестер ораторши, а мисс Черити Пекснифф спросила с большою вежливостью, не на её ли счет пущены были сделанные старою девицею низкия замечания; получив в ответ пословицу, что "кому шапка впору, пусть тот ее и носит", она начала злое и исполненное личностей возражение, в котором была поддержана сестрою своею Мерси, хохотавшею притом от всего сердца. Так как невозможно, чтоб разность в мнениях между женщинами, в присутствии других женщин, могла иметь место без того, чтоб все не приняли деятельного участия в споре, то и характерная женщина с двумя остальными своими дочерьми, мистрисс Спотльтоэ и глухая кузина разом вмешались в дело.

Две мисс Пекснифф были по плечу трем мисс Чодзльвит, и как все пять, - говоря фигурным языком нашего времени - были под парами высокого давления, то нет, сомнения, что спор продолжался бы долго, еслиб не помогла беде высокая храбрость характерной женщины, которая так отделала и озадачила мистрисс Спотльтоэ, что та через две минуты ударилась в слезы. Она пролила их столько и так растрогала ими своего мужа, что этот джентльмен, поднося сжатый кулак к глазам Пексниффа, как будто кулак его был редкостью, разсмотрение которой увеличило бы познания добродетельного человека, и обещав вытолкать в пинки Джорджа Чодзльвита, подхватил под руки свою жену и вышел волнуемый негодованием. Эта диверсия развлекла внимание сражавшихся и ослабила ссору, которая мало-по-малу затихла.

Тогда мистер Пекснифф поднялся еще раз. В то же время, две мисс Пекснифф смотрели так, как будто не только в комнате, но даже во всей вселенной не было существ, известных под названием трех мисс Чодзльвит; а мисс Чодзльвит с своей стороны показали такое же неведение о существования двух мисс Пекснифф.

к тому, что мы скажем в его отсутствии. Не правда ли, это утешительно?

-- Пекснифф, - сказал Энтони Чодзльвит: - не будьте лицемером.

-- Не быть чем, почтенный друг мой?

-- Лицемером.

-- Черити, моя милая, когда я пойду спать, напомни мне, чтоб я особенно усердно помолился за мистера Энтони Чодзльвита, потому что он был несправедлив ко мне.

Это было сказано самым сладостным тоном и в сторону, как будто только для дочери. Потом он начал:

-- Так как все наши мысли сосредоточились на нашем любезном, но жестокосердом родственнике, который не хочет нас видеть, вы собрались сегодня как будто на поминки, хотя, благодаря Бога, в доме нет покойника.

Характерная дама вовсе не была уверена, чтоб за это исключение стоило благодарить Бога; напротив...

-- Очень хорошо, сударыня! Но как бы то ни было, мы здесь; а собравшись, мы должны разсмотреть: возможно ли будет какими-нибудь позволительными средствами...

Характерная дама заметила, что в таких случаях все средства позволительны, и что Пексниффу это так же хорошо известно, как и ей самой.

-- Положим, что и так, сударыня, - продолжать Пекснифф: - скажем, что нам надобно разсмотреть, можно ли какими бы ни было средствами открыть глаза нашему достойному родственнику и ознакомить его с настоящим характером и намерениями той молодой женщины, которой странное положение, в отношении к нему, набрасывает тень позора на всю фамилию, и которая, как нам известно, - иначе почему бы ей быть его неразлучною спутницей? - которая имеет самые низкие замыслы на его собственность и основывает их на его слабости.

В этот раз все, несоглашавшиеся прежде ни в чем между собою обнаружили одно мнение. Боже милосердый! Она осмеливается иметь замыслы на его собственность!.. За это характерная дама присудила отравить ее ядом; дочкам её показалось достаточным запорет несчастною в тюрьму на хлеб и воду; кузина с головною болью предлагала Ботани-Бэй, а две мисс Пекснифф думали, что довольно было бы ее хорошенько высечь.

-- Теперь, - сказал Пекснифф, переждав этот взрыв: - я не зайду так далеко, чтоб утверждать, что она действительно заслуживает все наказания, к которым ее сейчас приговорили; но с другой стороны, не стану доказывать, чтоб она была и безукоризненна. Я хотел заметить, что, по моему мнению, должно прибегать к какому-нибудь практическому способу - внушить нашему почтенному... скажу ли, нашему уважаемому?..

-- Нет! - прервала громко характерная дама.

-- Я не скажу этого, сударыня: - итак, нашему почтенному родственнику, чтоб он внимал голосу природы, а не... как, бишь, называются эти баснословные животные?.. Те, которые обыкновенно поют в воде?.. Я совершенно забыл это языческое название...

-- Лебеди, - напомнил Джордж Чодзльвит.

-- Нет, не лебеди, а что-то похожее на них.

-- Устрицы, - проговорил племянник с недоконченною физиономией.

-- Нет, - отвечал Пекснифф с своею обычною любезностью: - и не устрицы, хотя идея ваша превосходна. Постойте!.. Сирены, да, да, сирены! Я хотел сказать, что надобно внушить нашему почтенному родственнику, чтоб он внимал голосу природы и родства, а не напевам той сирены, которая опутывает его своими сетями. Мы должны вспомнить, что у нашего почтенного родственника есть внук, к которому я чувствую сильное сердечное влечение и которого весьма желал бы видеть сегодня между нами. Прекрасный молодой человек, с большими надеждами! Я хотел предложить вам постараться уничтожить недоверчивость почтенного мистера Мартина Чодзльвита и тем доказать наше собственное безкорыстие.

съесть нас.

-- Что касается до смотрения, мистрисс Над, - возразила сердито мистер Джордж: - я слыхал поговорку, что "кошка имеет полную свободу разсматривать монархов"; а потому, будучи членом этой фамилии, считаю себя в праве глядеть на особу, вошедшую в нее только посредством супружества. Что же до съедения вас, позвольте заметить, что я не людоед, сударыня.

-- Это еще неизвестно! - вскричала характерная дама.

-- Во всяком случае, еслиб я даже и был людоедом, - возразил разгоряченный Джордж Чодзльвит: - то мне бы показалось, что дама, пережившая трех мужей и пострадавшая весьма мало от этих потерь, должна быть необычайно жестка и вовсе не аппетитна.

Характерная женщина немедленно встала.

-- Я прибавлю, - продолжал мистер Джорж: - не называя никого по имени, что по моему было бы гораздо приличнее, еслиб особы, втершияся в нашу родню, пользуясь некоторыми слабыми сторонами известных членов её до супружества и уморив их потом, хотя оне и каркали над ними так громко, как будто собирались умирать над их могилами, - что такия особы лучше поступили бы, отказавшись от роли ворон относительно живых членов этой фамилии. Я полагаю, что оне лучше бы сделали, оставаясь дома, чем запуская пальцы в фамильный пирог, которого запаха было бы для них достаточно милях в пятидесяти отсюда.

-- Я должна была ожидать этого! - воскликнула характерная женщина, презрительно озираясь вокруг и направляясь к дверям вместе с дочерьми: - я была приготовлена ко всему этому! Да и чего другого можно ожидать в подобной атмосфере?

-- Не направляйте на меня вашего полу-пенсионного взгляда, сударыня, - присовокупила мисс Черити: я не могу его перенести.

Этот молодецкий удар метил на половинную пенсию, которою характерная женщина пользовалась во время вторичного вдовства и до третьяго замужества. Действие его было необычайно!

Великобритании и Ирландии на такое гнусное родство. Теперь, мои милые, если вы готовы и достаточно наслушались любезностей этих молодых девиц, мне кажется, мы можем уйти. Мистер Пекснифф, мы вам до крайности обязаны, вы превзошли себя; благодарю вас за доставленное нам удовольствие, очень благодарю! Прощайте.

С этими словами характерная дама вышла вместе с своими дочерьми из дома Пексниффа, и все три, движимые одною мыслию, подняли носы вверх на одинаковую высоту, переговариваясь между собою с презрительным видом. Проходя мимо окон гостиной, оне, для нанесения решительного и последняго удара бывшим в ней, притворились совершенно торжествующими и восхищенными и исчезли из вида. Прежде, нежели мистер Пексниф и оставшиеся собеседники успели что-нибудь сказать, другая фигура, с противоположной стороны, быстрыми шагами прошла мимо окон и немедленно после того мистер Спотльтоэ ворвался в гостиную. Лицо его горело, жирные капли пота текли с огромной лысины на бакенбарды, он дрожал всеми членами и, запыхавшись, едва переводил дух.

-- Что с вами, почтенный друг мой? - спросил его удивленный Пекснифф.

-- О, да! О, конечно! Без всякого сомнения! - кричал тот: - Вы его слушаете? Слушайте дольше! Он вам скажет! Он все скажет!..

-- Ничего! - отвечал Спотльтоэ: - совершенно ничего! Совершенные пустяки! Спросите только его! Он вам все скажет!

-- Я не понимаю нашего друга, - сказал Пекснифф, совершенно озадаченный.

о том, что мистер Чодзльвит уезжает, и что он уже теперь уехал?

-- Уехал! - было общее восклицание.

ничего и не подозревала... О, конечно, нет!

Прибавя к этим возгласам нечто в роде иронического воя и посмотрев несколько секунд на общество, взбешенный джентльмен поднялся снова и ушел теми же неистовыми шагами.

Напрасно силился Пехсннфф уверять, что этот новый и удачный побег был для него такою же новостью и таким же ударом, как и для всех прочих. Невозможно исчислить всех взваленных на него обвинений и энергических комплиментов, которыми его на прощаньи наделил каждый из его родственников.

оставляя такое изменническое и нечистое место.

Что-же касается мистера Пексниффа, то у него оставалось солидное утешение, что все его родственники и благоприятели возненавидели его отныне много покрепче, чем раньше. Он, с своей стороны, обладая крупным капиталом христианской любви, не оставался перед ними в долгу, и уделил из этого капитала очень щедрую часть на их долю. Это чрезвычайно его утешило, - факт, наглядно свидетельствующий о том, с какою легкостью находит себе утешение в житейских треволнениях истинно добродетельный человек.