Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава VI, заключающая в себе, между прочими знаменательными предметами, подробные сведения об успехах мистера Пинча в приобретении дружбы и доверенности нового ученика.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава VI, заключающая в себе, между прочими знаменательными предметами, подробные сведения об успехах мистера Пинча в приобретении дружбы и доверенности нового ученика. (старая орфография)

Глава VI, заключающая в себе, между прочими знаменательными предметами, подробные сведения об успехах мистера Пинча в приобретении дружбы и доверенности нового ученика.

Настало утро. Прелестная Аврора, о которой так много было пето и писано, уже коснулась своими розовыми перстами кончика носа мисс Пекснифф. Богиня имела резвую привычку делать это всякий день с милою Черити, или, говоря прозаически, кончик носа очаровательной девушки был всегда весьма-красен во время завтрака. Странный феномен какого-то кислого и едкого свойства обнаруживался также в её нраве, как будто несколько лимонов было выжато в нектар её душевного расположения.

В обыкновенных случаях, такое обстоятельство выказывалось тем, что мистер Пинч получал весьма жидкий, слабо или вовсе неподслащенный чай и весьма малое количество масла. Но на следующее, после описанного выше пиршества, утро, Черити позволила ему вполне распоряжаться всеми съестным припасами, так что бедный Пинч совершенно растерялся от новой для него свободы и от отсутствия тех признаков внимания, какое раньше оказывали ему при выдаче сахара, масла и иных порций, внимания, к которому он так прочно привык. Было также что-то грозное в спокойствии нового ученика; он "безпокоил" самого Пексниффа насчет хлеба и масла и даже с самым убийственным хладнокровием овладел собственными, предназначенными для исключительного употребления Пексниффа тостами {Тоаst - очень любимый англичанами нарезанный ломтями и поджаренный хлеб.}, прежде нежели тот успел опомниться. Он, повидимому, делал самое обычное дело, и ожидал, что Пинч последует его примеру; он дошел даже до того, что спросил его, отчего он задумался и ничего не ест, - слова, заставшия бедного Тома потупить глаза и чувствовать себя, как будто он каким нибудь непростительным поступком нарушил доверенность мистера Пексниффа; словом, у несчастного Пинча совсем пропал аппетит.

Между тем, молодые девушки, несмотря на эти жестокия испытания, сохранили самое лучшее расположение духа, хотя оне и делали между собою некоторые особенные тайные знаки. Когда завтрак начал приходить к концу, мистер Пекснифф, улыбаясь, объяснил причину общого удовольствия:

-- Редко случается, Мартин, чтоб я и мои дочери оставляли наше жилище. Но мы намерены сделать это сегодня.

-- Неужели? - воскликнул новый ученик.

-- Да, - отвечал Пекснифф, показывая ему письмо: - меня призывают в Лондон дела по архитектурным занятиям, мой друг Мартин; а я давно уже обещал дочерям, что при первой поездке возьму их с собою. Мы отправимся сегодня вечером и возвратимся не ранее, как через неделю.

-- Надеюсь, что молодые девицы останутся довольны своей поездкою? - заметил Мартин.

-- О, конечно! - вскричала Мерси, щелкая пальцами. - Боже, одна мысль о Лондоне!

-- Пылкое дитя! - сказал задумчиво отец. - А между тем, в этих юношеских мечтах есть что-то особенное, и как редко оне сбываются! Я помню, что в детстве я был твердо убежден, что слоны родятся с целыми замками и башнями на спинах. Я потом узнал свое заблуждение, а между тем подобные видения когда-то тешили меня. Даже в то время, когда я открыл, что пригрел на груди страуса, а не человека-ученика, даже и тогда я утешался ими.

При этом ужасном намеке на Джона Вестлока, Пинч поперхнулся своим чаем. Он в это утро получил от него письмо, что Пексниффу было известно.

-- Позаботься, мой милый Мартин, - продолжал Пекснифф с прежнею веселостью: - чтоб дом наш не убежал в наше отсутствие. Мы предоставляем в твое распоряжение все: для тебя здесь нет ничего заветного, не так как юноше в арабской сказке. Как он там представлен, м-р Пинч?.. Кажется, ввиде кривого альманаха?..

-- Это кадендер {Арабское название странствующих монахов (дервишей) в "Тысяче и одной ночи".}... - робко ответил Пинч.

-- Ну, календарь и альманах, это, я полагаю, одно и то же, - заметил м-р Пекснифф, снисходительно улыбаясь. - Да... Так вот, Мартин, можешь веселиться, мой друг, и, если угодно, заклать упитанного тельца!

Так как во владениях мистера Пексниффа не паслось ни одного тельца, ни жирного, ни тощого, то последнюю часть его речи можно было считать реторическим украшением, после которого почтенный джентльмен встал и повел своего ученика в теплицу и разсадник архитектурного гения - в свой рабочий кабинет.

-- Посмотрим, - сказал он, роясь между бумагами: - чем бы тебе заняться во время нашего отсутствия, Мартин? Положим, что я желал бы иметь идею монумента лондонскому лорду-мэру, или, например, гробницы шерифа, или хоть хлева, по новой системе, для парка вельможи? Помпа, например, была бы весьма полезным занятием. Мне даже кажется, что фонарный столб изящного вида утончает вкус и дает ему классическое направление. Что бы ты сказал о художественно разработанном шлагбауме?

-- Как вам будет угодно...

-- Стой! Знаешь ли что, мой друг? Так как ты, наверно, честолюбив и должен хорошо чертить, что ты скажешь о плане гимназии? Может быть, молодой человек с таким вкусом и нападет на какую-нибудь идею, хотя, повидимому, и неудобоисполнимую, но которую я, при некоторой обработке, мог бы привести в надлежащий вид? Потому что главное у нас - окончательная обработка, которой научает только долговременная опытность. Ха, ха, ха! В самом деле, - продолжал он, дружески трепля но плечу своего молодого друга: - мне бы очень любопытно и забавно было видеть, что бы ты сделал из здания гимназии?

Мартин взялся за дело с готовностью, и Пекснифф дал ему некоторые наставления и нужные для выполнения инструменты и материалы. Он особенно распространялся о магическом действии некоторых окончательных почерков руки опытного мастера своего дела, что, конечно, было удивительно, потому что враги Пексниффа утверждали, что бывали случаи, будто мастерское введение нового слухового окна., или кухонной двери, или полдюжины ступенек, превращали планы учеников его в его собственные, за что карманы его вознаграждались деньгами. Но уж таково могущество гения!

или что-нибудь в этом же роде. Там на дворе целые кучи кирпичей и цветочных горшков, Мартин. Если ты дашь им форму чего-нибудь, что мне напомнило бы Церковь св. Петра в Риме или Софийскую Мечеть в Константинополе, мне будет это крайне приятно. А теперь, - сказал Пекснифф в заключение: - мы можем оставить наши профессиональные дела и обратиться к частным; теперь пойдем потолковать в мою спальню, пока я буду приготовлять свой чемодан.

Мартин последовал за ним, и они оставались наедине более часа, оставя Тома Пинча одного. Когда молодой человекь возвратился, Том нашел его весьма молчаливым и недовольным, так что, сделав ему несколько незначительных посторонних вопросов, Том счел неделикатным мешать его размышлениям и оставил его в покое.

Еслиб даже Мартин и был разговорчив, то Тому не пришлось бы этим воспользоваться: во-первых, Пекснифф позвал к себе Тома и велел встать на чемодан и представлять из себя древния статуи, пока чемодану не вздумается допустить замкнуть себя; потом мисс Черити просила его завязать её дорожный мешок; потом мисс Мерси послала за ним, чтоб он уложил ей ящик; потом он должен был составить подробную опись всему багажу Пексниффов; потом он взялся перетащить все на низ и смотреть, как все вещи перевезут от дома до того места, где останавливается дилижанс, и, наконец, дождаться прибытия дилижанса. Словом, деяний Тома Пинча в тот день хватило бы любому носильщику; но с его доброю волей все было ни по чем, и когда он, наконец, утирал пот, сидя на перекрестке над багажом Пексниффов, сердце его радовалось при мысли, что он угодил своему благодетелю.

-- Я почти боялся, - сказал Том, вынимая из кармана письмо: - что не успею написать его, а это было бы жаль: пересылка по почте стоит дорого. Она будет рада моему письму, а известно, что Пекснифф со мною хорош попрежнему. Я бы попросил Вестлока навестить ее, но боюсь, что он станет говорить ей против Пексниффа, а это ее огорчит. Кроме того, посещение молодого человека могло навлечь на нее неприятности.

Том Пинч с полминуты казался расположенным к грусти, однакож скоро успокоился и продолжал свои размышления:

-- Джон был славный, веселый малый; я бы желал в нем только одного - чтоб он любил Пексниффа. По его мнению, я бы должен был упасть духом, а по моему, я необыкновенно счастлив, что наткнулся на такого человека, как Пекснифф. Должно быть, я родился с серебряною ложкою во рту. И вот, мне опять удача с новым учеником! Я никогда не видал такого любезного, открытого, благородного малого как этот. Да как скоро мы сошлись! Он родня Пексниффу и толковый малый, так что он найдет дорогу в свете... Да вот и он; идет себе по переулку, как будто переулок со всеми домами принадлежит ему.

В самом деле, пока Пинч говорил, Мартин подошел к нему, нисколько не озадаченный честью вести под руку мисс Мерси, ни её трогательными прощаньями. Мисс Черити шла об руку с отцомь вслед за ними. Так как дилижанс уже подъезжал, Том приступил, не теряя времени, к своему покровителю и просил его доставить письмо сестре его.

-- О, - сказал Пекснифф, разсматривая адрес письма: - твоей сестре, Томас? Хорошо, хорошо; письмо будет передано; не безпокойтесь об этом, мистер Пинч.

Он произнес это обещание с таким снисходительным и покровительственным видом, что Том подумал, что он просил слишком многого, и принялся усердно благодарить его. Обе мисс Пекснифф очень забавлялись известием о сестре Пинча. О, ужас! Одна идея о мисс Пинч! Милосердое небо!

Том радовался их веселости, считая ее знаком благорасположения к нему, смеялся, потирал себе руки и желал им счастливого пути. Когда уже дилижанс тронулся, он все кланялся и махал рукою вслед отъезжающим и был так восхищен любезностью молодых девиц, что даже не обратил внимания на Мартина, задумчиво прислонившагося к столбу.

Молчание, наставшее, после шумного отправления дилижанса и голодный ветер заставляли обоих опомниться. Они обернулись и рука об руку направились к дому.

-- Как вы печальны, - сказал Том: - что с вами?

-- Ничего такого, о чем стоило бы говорить: весьма малым больше вчерашняго и гораздо больше того, что будет завтра, надеюсь. Я не в духе, Пинч.

-- А я напротив. Не правда ли, ваш предшественник, Джон, был очень любезен, написав ко мне из Лондона?

-- Может быть, - отвечал небрежно Мартин: - я готов был бы думать, что ему будет не до вас, Пинч.

-- Того же ожидал и я, а между тем он держит свое слово. Он пишет: - "любезный Пинч, я часто о тебе думаю", и много другого хорошого...

-- Он должен быть чертовски любезный малый, - заметил Мартин несколько сердито: - потому что он верно думал не то, что писал.

-- Отчего же? Вы думаете, что он писал это с тем, чтоб мне угодить?

за собою здесь? Подумайте сами, Пинч, натурально ли это?

После краткого молчания и размышления, Пинч отвечал покорным голосом, что безразсудно ожидать таких вещей, и что Мартину это лучше должно быть известно.

-- Разумеется, мне это лучше известно.

-- Я так и чувствую, - сказал Пинч с робостью. После этого, оба снова впали в глубокое молчание, и, не говоря ни слова, дошли до дома. Уже стемнело.

Мисс Черити Пекснифф, зная, что остатки от вчерашняго пира нельзя взять с собою в Лондон и что нет средств сохранить их искусственными способами до возвращения, оставила все на двух тарелках в распоряжение учеников её отца. Вследствие чего, они нашли в кабинете две хаотическия груды остатков съестных припасов, состоящия из апельсинных кусочков, переломанных ломтиков поджареного хлеба, измятых и перемешанных с крошечными остатками слоеного пирога и нескольких целых морских сухарей. Остатки вина из двух бутылок были слиты в одну; словом, новые друзья нашли все средства необычайно роскошно подкрепиться.

Мартин Чодзльвит смотрел на все это с бесконечным презрением и, вывалив целую кучу угля в камин, уселся против него в самых спокойных креслах. Пинч, чтоб найти и себе местечко против огня, сел на стулике мисс мерси и принялся наслаждаться яствами и питиями.

Еслиб Диоген воскрес и вкатился с своею бочкою в комнату мистера Пексинффа и увидел Пинча на стулике мисс Мерси с рюмкой и тарелкой, он не выдержал бы и наверно бы улыбнулся при виде полного и совершенного удовольствия Тома и наслаждения, с каким он делал честь объедкам, запивая их кислою смесью красного и белого вина. Некоторые люди потрепали бы его по спине или пожали бы ему руку за урок в простоте и неприхотливости. Одни посмеялись бы вместе с ним, а другие над ним. Из последних был Мартин, который, не в силах будучи удерживаться долее, залился громким смехом.

-- Вот хорошо! Наконец-то вы развеселились! - сказал Том, весело кивая головою.

При этом поощрении, молодой Мартин расхохотался сильнее прежнего.

-- Никогда в жизни не видывал я такого чудака, как вы, Пинч.

-- Неужели? Что ж, немудрено, что вы меня находите чудаком, потому что я вовсе не видал света, а уж вы верно видели многое?

-- Достаточно для моих лет, - отвечал Мартин, придвигая стул еще ближе к камину. - Да что ж это, чорт возьми! Наконец я должен же говорить с кем-нибудь откровенно. Я буду откровенен с вами, Пинч.

-- Что ж, хорошо; вы мне докажете этим свою дружбу.

-- Ведь я не стою на вашей дороге

-- Нисколько.

-- Ну, так, чтоб сократить длинную историю, - сказал Мартин с некоторым усилием над собою: - вы должны знать, что я с детства воспитан для больших надежд, и что меня научили верить, что я со временем должен быть очень богат. Оно бы так и вышло без некоторых обстоятельств, которые я вам разскажу и которые привели меня к тому, что теперь я лишен наследства.

-- Вашим отцом? - спросил Пинч с удивлением.

-- Дедом. Родителей моих давно уже нет; я их даже не помню.

-- И я также.

если я не буду о них слишком много сантиментальничать. Да, по правде, я этого и не делаю.

Пинч задумчиво смотрел на огонь. Когда товарищ его приостановился, он вздрогнул и сказал:

-- Разумеется.

-- Одним словом, - продолжал Мартин: - я во всю свою жизнь был воспитан и лелеян этим дедом. Он имеет много очень хороших качеств, в том нет никакого сомнения; но вместе с тем у него два огромные недостатка: во-первых, он упрям до нельзя, а, во-вторых веллчайший эгоист.

-- Неужели?

-- В этих двух отношениях я не думаю, чтоб нашелся подобный ему человек. Вообще, я слыхал, что его недостатки свойственны всей нашей фамилии; может быт, это и правда. Все, что я могу сделать, это - стараться не приобрести наших наследственных качеств.

-- Конечно, это самое лучшее.

-- Ну, сударь, эгоизм делает его взыскательным, а упрямство решительным и непоколебимым. Следствия этого - необычайные претензии на почтение, покорность, самоотвержение и прочее от меня. Я переносил от него многое, потому что ему обязан (если только можно считать себя обязанным своему родному деду), и потому что искренно был к нему привязан; не смотря на то, мы часто ссорились, ибо я не всегда был в силах выдерживать его капризы. Но теперь, Пинч, я дошел до самой существенной части моей истории: - я влюблен!

Пинч смотрел на него с возрастающим участием.

-- Говорю вам, я влюблен - влюблен в одно из самых милых существ во всей подсолнечной. Но она в полной зависимости от моего деда. И еслиб он узнал, что она смотрит благосклонно на страсть мою, она лишилась бы всего. В такой любви нет ничего себялюбивого, надеюсь?

-- Себялюбивого! Вы поступили благородно: - любить ее и, зная её зависимость, даже не открывать ей...

-- Что вы толкуете, Пинч? Не будьте смешны, ради Бога. Что вы разумеете под словами "не открывать ей"?

-- Извините, - отвечал Том: - я полагал, вы это подразумевали, иначе я бы не сказал.

-- Еслиб я не открыл ей моей любви, так что и проку было бы в том, что я влюблен?

-- Это правда. Я могу подозревать, что она вам сказала на ваше объяснение, - прибавил он, глядя на приятное лицо Мартина.

-- Не совсем, Пинч, - возразил он, слегка нахмурясь: - потому что у нея какие-то ребяческия понятия о благодарности, обязанности и тому подобном; но в главном вы не ошиблись: сердце её принадлежит мне, я в этом уверен.

-- Я так и думал; это очень натурально.

-- Хоть я и вел себя с самого начала с величайшею осторожностью, я не мог однакож сделать так, чтоб дед мой, до крайности недоверчивый, не возымел подозрения. Он ей не сказал ни слова, но напал на меня наедине и осыпал меня обвинениями, будто я хочу посягнуть на верность и привязанность к нему (вот образчик его эгоизма!) молодого творения, которое он вскормил собственно с тем, чтоб иметь надежного и безкорыстного друга, когда он меня женит по своему усмотрению. На это я вспыхнул немедленно и объявил ему наотрез, что никто кроме меня не может и не будет располагать моею женитьбой.

Пинч разинул рот от удивления и смотрел на огонь пристальнее прежнего.

-- Можно себе вообразить, - продолжал Мартин: - что это его кольнуло, и что он совершенно ко мне переменился. Слово за словом, дошло до того, что я должен был или отказаться от нея, или он откажется от меня. Теперь, Пинч, вы должны знать, что я не только отчаянно влюблен в нее (хоть она и бедна, но ум и красота её таковы, что она не унизила бы никакой партии), но что главная черта моего характера состоит в том, что я непоколебимо...

-- Что вы за человек, Пинч!

-- Извините, я думал, что вам нужно слово.

-- Совсем не нужно мне этого слова; разве я вам сказал, что упрямство составляет главную черту моего характера? Я намерен был сказать, еслиб вы дали мне договорить, что главное качество мое - непоколебимая твердость.

-- О, да! Конечно, вижу, вижу!

-- Ну, а будучи человеком твердым, я, разумеется, не должен был уступить ни на тысячную долю дюйма.

-- Разумеется.

-- Ну, да. Чем более он упорствовал, тем настойчивее делался я сам.

-- Так и должно.

-- В том то и дело, - и таким манером я и очутился здесь!

Мистер Пинч несколько минут перемешивал угли в камине с озадаченною физиономией, наконец, сказал:

-- Вы, конечно, знали Пексниффа прежде?

-- Только по имени. Я никогда не видал его, потому-что дед мой держал не только себя, но и меня как можно дальше от всех наших родственников. Я разстался с ним недалеко от здешних мест, потом приехал в Сэлисбюри, где узнал, что Пекснифф берет к себе учеников, и решился ехать к нему, имея некоторый вкус к архитектуре вообще, а больше потому, что он...

-- Такой прекрасный человек, - прервал Том, потирая руки: - о, вы в этом не ошиблись.

-- Но совести сказать, я об этом мало думаю. Я обратился к Пексниффу больше потому, что дед мой его терпеть не может, а после его самовластного обращения со мной я имел весьма естественное желание идти ему наперекор, сколько будет возможно! Ну, так вот почему я теперь здесь! Обязательство мое с молодою девушкою долго не может быть приведено в исполнение, потому-что ни ей, ни мне будущность не представляет ничего блестящого, а я не могу думать о женитьбе прежде, нежели буду в состоянии жениться. Я считаю решительно невозможным и противным моей совести погрузиться в бедность, нищету и любовь в тесной комнатке на каком-нибудь чердаке или в пятом этаже!

-- Не говоря уже о ней, - заметил Том вполголоса.

-- Конечно, не говоря уже о ней. Для нея, без сомнения, было бы не так жестоко подвергнуться такой необходимости: во-первых, она меня очень любит, во-вторых, я пожертвовал для нея весьма, многим, а я мог бы иметь лучшие виды.

Долго Том не мог выговорить "разумеется"; наконец, однако, чтоб не раздражить своего товарища, он с трудом произнес это слово.

-- В этой любовной истории есть одно странное обстоятельство, - начал снова Мартин: - помните ли вы, Пинч, рассказ ваш о прекрасной слушательнице вашей игры на органе?

-- Как не помнить.

-- Я ждал, что вы это скажете, - вскричал Том, вскочив со стула и пристально глядя на Мартина: - неужли вы так думаете?

-- Это была она, - повторил молодой человек. - Судя по тому, что я слышал от Пексниффа, она была здесь и уехала отсюда вместе с моим дедом. Да полно вам пить это кислое вино, Пинч. Ведь с вами сделается обморок!

-- Да, может быть, оно и нездорово. А вы думаете, что это точно была она?

Мартин кивнул головою в знак согласия, и прибавив. что будь это несколькими днями ранее, он увидел бы ее, он раскинулся в креслах и вертелся в них как избалованное дитя.

его мысли несколько минут тому назад, он поспешил утешить своего молодого приятеля.

-- Все поправится со временем, - сказал он: - я в этом уверен; препятствия, которые вам теперь кажутся такими горькими, только скрепят вашу сердечную связь на будущее время Я часто слыхал и читал, что так бывает всегда, и чувствую, что это правда. Когда обстоятельства идут против нас, - прибавил он с добродушною улыбкой, которая, не смотря на его некрасивое лицо, была бы приятнее самого светлого взгляда какой-нибудь неземной красавицы: - надобно принимать их как оне есть и стараться терпением и добрым расположением духа обработать их в лучший для нас вид. Я не в состоянии сделать ничего для кого бы то ни было: вы знаете, как слабы мои способы, но готовности у меня пропасть. Если я чем-нибудь могу быть вам полезен, не считаю нужным уверить, что я буду радехонек сделать все.

-- Благодарю, премного благодарю,--возразил Мартин, пожимая ему руку: - вы добрейший малый, клянусь честью! Я бы, конечно, не задумался воспользоваться вашею услужливостью, если бы вы могли помочь мне, - Потом, с нетерпением взъерошив волосы и посмотрев на Тома, он прибавил: - Знаете, в этом вы так же мало можете мне помочь, как еслиб вы были сковорода или кочерга.

-- Все-же могу сочувствовать вам.

-- А знаете ли, что вы даже в эту минут^у

-- Какую?

-- Прочитайте мне что нибудь.

-- С величайшим удовольствием, - отвечал Том, с энтузиазмом хватая свечу: - я вас оставлю на минуту в потемках и сейчас возвращусь с книгою. Какую вы хотите? Шекспира?

-- Хоть Шекспира, - сказал его приятель, зевая и потягиваясь. - Это будет кстати; я так устал от сегодняшней хлопотни и новизны всего меня окружающого, что, кажется, не найдется для меня высшого наслаждения, как быть усыпленным чтением. Если я засну, вы не разсердитесь?

-- Ну, так начинайте, когда угодно. Если вы увидите, что я начну засыпать, то не переставайте (разумеется, если вас это не утомит), потому что приятно пробуждаться под те же звуки, под которые засыпаешь. Вы этого никогда не испытывали?

-- Нет, никогда.

-- Ну, так мы когда-нибудь попробуем, когда будем в духе. Итак, ступайте; ничего, что я останусь в потемках.

Мистер Пинч поспешил из комнаты и через минуту возвратился с одним из драгоценных томов, которые стояли на полке подле его кровати. Мартин в то же время соорудил себе из трех стульев род временной софы и растянулся перед камином в самом удобном положении.

-- Хорошо.

-- Вам не будет холодно?

-- Нисколько.

-- Ну, так я готов слушать.

-- Бедняжка, - сказал Том тихо: - так молод, а уж столько натерпелся! И как благородно с его стороны, что он мне во всем открылся. Так это была она! Кто бы мог подумать?

Вспомнив, однако, уговор свой с Мартином, он снова принялся за чтение и заинтересовался им до того, что забыл снимать со свечи и поддерживать огонь в камине. Последнее обстоятельство напомнил ему Мартин Чодзльвит, проснувшись через час и вскричав:

-- Да уж огонь в камине давно погас. Не мудрено, что мне снилось, будто я замерз. Велите принести угольев. Что вы за чудак, Пинч!