Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава VII, в которой мистер Чиви-Сляйм доказывает независимость своих мнений, а "Синий-Дракон" лишается одного из своих членов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава VII, в которой мистер Чиви-Сляйм доказывает независимость своих мнений, а "Синий-Дракон" лишается одного из своих членов. (старая орфография)

Глава VII, в которой мистер Чиви-Сляйм доказывает независимость своих мнений, а "Синий-Дракон" лишается одного из своих членов.

На следующее утро Мартин принялся трудиться над планом гимназии с такою деятельностью и энергией, что Пинчу представился новый случай удивляться его природным способностям и признать его бесконечное преимущество над собою. Новый ученик принял весьма благосклонно комплименты Тома. Почувствовав истинное расположение к нему, он предсказал, что они останутся навсегда лучшими друзьями, и что ни один из них не будет иметь причины сожалеть о их знакомстве. Мистер Пинч радовался от души и был так тронут уверениями в дружбе и покровительстве Мартина, что не знал, как выразить свои чувства. Дружба эта действительно имела много элементов прочности, потому что до тех пор, пока одна сторона будет находить удовольствие в том, чтоб пользоваться покровительством (что составляло всю сущность характера новых друзей), близнецы-демоны, зависть и гордость, никогда не возстанут между ними.

Мартин и Пинч трудились с большим усердием в следующий вечер после отъезда семейства Пексниффа - первый над чертежом, а второй над счетными книгами своего патрона, причем Тома развлекала по временам привычка его нового приятеля громко насвистывать в то время, когда он чертил, - как вдруг оба вздрогнули от неожиданного появления в святилище архитектурного гения мохнатой и довольно свирепой наружности головы, которая им дружески и одобрительно улыбалась.

-- Я сам не трудолюбив, джентльмены, - сказала голова: - но умею ценить это качество в других. Клянусь жизнью, я премного благодарен другу моему Пексниффу за очаровательную картину, которую вы мне теперь представляете. Вы мне напоминаете Виттингтона, впоследствии трижды лорда-мэра Лондона. Даю вам безпорочнейшее честное слово, что вы мне сильно напоминаете это историческое лицо. Вы решительно пара Виттингтонов, за исключением кошки, что мне весьма нравится, потому что я вовсе не чувствую привязанности к кошачьему племени. Имя мое Тигг. Как вы поживаете?

Мартин с изумлением смотрел на Пинча, а тот, не видав Тигга ни разу в жизни, смотрел вопросительно на Мартина.

-- Чиви-Сляйм? - сказал вопросительно мистер Тигг, целуя свою левую руку в знак дружбы. - Вы поймете меня, когда я скажу, что я акредитованный агент Чиви-Сляйма - что я посланник от двора Чива! Ха, ха, ха!

-- Ну-с! - воскликнул Мартин, вздрогнув от неудовольствия, услышав известное ему имя. - Чего ему от меня надобно?

-- Если имя ваше Пинч...

-- Нет, вот мистер Пинч.

-- А, если это мистер Пинч, - сказал Тигг, снова целуя свою руку и входя в комнату: - он позволит мне сказать ему, что я как нельзя более уважаю его характер, о котором мне много говорил друг мой Пекснифф, и что я глубоко ценю ею даровитую игру на органе, хотя я сам и не получил никакой шлифовки. Если это мистер Пинч, беру смелость надеяться, что он в добром здоровье и не чувствует неудобства от восточного ветра?

-- Благодарю вас, - отвечал Том, - я здоров.

-- Это большое утешение, - сказал Тигг. - В таком случае я должен сказать вам, что пришел за письмом.

-- За каким письмом?

-- За письмом, - прошептал Тигг, - адресованным моим другом Пексниффом Чиви-Сляйму, конюшему, и оставленным у вас.

-- Он не оставил мне никакого письма.

-- Это все равно, хотя друг мой Пекснифф и поступил не так деликатно, как бы я должен был ожидать... А деньги?

-- Какие деньги? - вскричал Том с изумлением.

-- Да, да, деньги! - отвечал мистер Тигг, кивая и трепля Тома слегка по груди, как будто желая сказать, что он видит, что они понимают друг друга, и что об этом обстоятельстве нет нужды говорить при третьем лице, а также и то, что он будет считать за особенную благосклонность, если Том вручит ему требуемую сумму.

Но мистер Пинч был очень озадачен и сразу объявил, что тут должна быть ошибка, и что Пекснифф не давал ему никакого поручения относительно мистера Тигга или друга его Чиви-Сляйма. Тигг, услышав это объявление, весьма серьезно просил Пинча сделать ему одолжение, повторить то, что он сказал; когда Том исполнил его желание самым торжественным и толковым образом, Тигг, при каждой запятой, с недоумением кивал головою; наконец, выслушав все, уселся на стул и обратился к молодым людям с следующей, речью:

-- Разскажу вам, в чем дело, джентльмены. В здешнем местечке, в эту самую минуту, находится совершеннейшее созвездие таланта и гения, которое, непростительным нерадением друга моего Пексниффа, приведено в самое затруднительное и ужасное положение, какое только возможно в общественном устройстве девятнадцатого столетия. В здешнем местечке есть "Синий Дракон" - жалкий, неблагородный трактиришка. В нем задерживают за неуплату по счету человека, с которым, по выражению одного поэта, нельзя сравнить ничего, кроме его самого. Ха, ха, ха! По счету! Повторяю вам: по трактирному счету! Вы верно слышали о "Книге Мучеников" Фокса, или о Звездной Палате? Не боясь ничьего противоречия, ни живых, ни мертвых, скажу вам, что друг мой, Чиви-Сляйм, задержанный по незаплаченному счету, стоит дороже всех сумм, которые когда либо проигрывались на петушьих боях!

-- Не ошибайтесь во мне, - сказал он, протянув правую руку. - Еслиб это было за что нибудь другое, а не за счет, я бы еще перенес это и чувствовал бы себя в состоянии смотреть на человечество с некоторым уважением; но когда такой человек, как друг мой Чиви-Сляйм, задержан из-за счета - вещи существенно низкой, может быть намаранной мелом на снеге или на дверях - я чувствую, что в общественном механизме ослабел какой-нибудь такой винт неизмеримой важности, что все человеческое общество потрясено и нельзя верить ни в какие нравственные начала. Короче, - продолжал Тигг с необыкновенным жаром: - когда человек такого рода, как Сляйм, задержан за такую гнусную и презрительную вещь, как счет, я отвергаю убеждение веков и не верую ни во что! Да! Я готов даже не верить тому, что ни во что не верю, будь я проклят!

-- Очень сожалею об этом, - сказал Том после некоторого молчания: - но мистер Пекснифф не сказал мне ни слова, а без него я не могу ничего сделать. Не лучше-ли будет, сударь, если вы пойдете откуда пришли и сами доставите деньги вашему другу?

-- Да как же я могу это сделать, когда и я сам задержан? И тем более, когда я, по изумительному нерадению друга моего Пексниффа, не имею теперь ни одного шиллинга!

Том подумал было напомнить почтенному джентльмену, что есть на свете почта, что если бы он написал кому-нибудь из своих друзей о своем бедственном положении, то письмо дошло бы наверно по адресу. Но добродушие его удержало его от такого намека, и он спросил:

-- Вы, сударь, сказали, что и вас задержали?

-- Подите сюда, - произнес Тигг, встав со стула. - Вы, вероятно, не разсердитесь, если я открою окно?

-- Конечно, нет.

-- Так смотрите: - видите-ли вы там человека в красном шейном платке и без жилета?

-- Как же, это Марк Тэпли.

-- Марк Тэпли? Гм! Этот Марк Тепли не только имел вежливость проводить меня к этому дому, но даже ждет моего возвращения. И за такое внимание,--продолжал Тигг, сердито крутя усы: - я полагаю, что мистрисс Тэпли лучше бы сделала, еслиб окормила его в младенчестве!

Пинч позвал Марка, и тот сразу вбежал в комнату.

-- Послушай, Марк, что такое случилось между мистрисс Люпен и этим дженльменом?

-- Каким джентльменом, мистер Пинч? Кроме вас и того молодого джентльмена, я здесь не вижу никаких - а между вами обоими и мистрисс Люпен не произошло ничего неприятного, я в этом уверен.

-- Ну, что ты мелешь, Марк! Ты видишь мистера...

-- Тигга, - прервал Тигг. - Погодите немножко! Я его скоро раздавлю. Всему будет свое время!

-- О, его! - возразил Марк с пренебрежением: - да, его я вижу! Я бы мог разсмотреть его немножко лучше, еслиб он выбрился и остригся.

Мистер Тигг свирепо потряс головою и ударил себя в грудь.

-- В этом нет нужды, - заметил Марк. - Если вы будете бить себя по груди, то не получите никакого ответа - там ничего нет, а если что и есть, так очень скверное.

-- Послушай, Марк, - вмешался Пинч, чтоб предупредить неприязненные действия: - отвечай на мой вопрос. Надеюсь, что ты в своем уме?

хотите знать, что приключилось межу ним и мистрисс Люпен? Да, между ними есть счет. Я даже думаю, что мистрисс Люпен очень дешево отпускает его и его друга, не требуя с них двойной платы за то, что они своим присутствием безчестили "Синяго-Дракона". Это мое мнение, сударь. Да одного взгляда такого человека достаточно, чтоб пиво скислось в бочках!

-- Ты не отвечаешь на мой вопрос, Марк.

-- Ну, сударь, что вам еще отвечать? Он со своим приятелем остановился в "Луне-и-Звездах": они жили там, пока не нагнали порядочного счета; у нас эти господа сделали то же самое. Нагнать счет - вещь очень нетрудная, особенно для таких приятелей. Для него нет ничего достаточно хорошого; для него готовы умереть все женщины, по его мнению, и он полагает что, мигнув им раз, он платит им за все и с избытком; а мужчины - видите, созданы только на то, чтоб ему служить! Но этого мало: сегодня утром он заявляет мне с своей всегдашней любезностью, что намерен оставить нас. Вам, может быть, нужно приготовить счет, сударь? - говорю я. "Нет, любезный, не заботься об этом, - отвечает он: скажу Пексниффу." - На такую речь "Синий-Дракон" - отвечает: благодарствуйте, сударь; вы делаете нам большую честь; но так как мы о вас ничего особенно хорошого не знаем, а мистера Пексниффа нет дома, то мы готовы предпочесть нечто более удовлетворительное. Вот в чем все дело!

-- А велика-ли сумма? - спросил Мартин.

-- Да всего, сударь, три фунта стерлингов. Но дело не в том, а...

-- Хорошо, хорошо. Пинч, на два слова.

-- Что такое? - спросил Том, удаляясь в угол комнаты вместе с Мартином.

-- Да попросту вот что: стыжусь сказать, что этот Сляйм, о котором я не слыхал ничего хорошого, мне родня; я бы не желал, чтоб он был здесь именно теперь, а потому полагаю, что мы отделаемся довольно дешево, заплатив за него три или четыре фунта. У вас на это не хватит денег Пинч?

-- Нет.

-- Это неприятно, потому что и я сам ничего при себе не имею. Но если мы скажем хозяйке, что заплатим ей, я думаю, она нам поверит?

-- О, разумеется, она меня знает.

-- Так пойдем туда и скажем ей, потому что чем скорее мы отделаемся от этих людей, тем лучше. Скажите этому господину, что мы хотим сделать.

Мистер Пинч сообщил эту весть Тиггу, и тот с чувством пожал ему руку, уверяя, что теперь он снова верует во все и во всех, и что он особенно доволен тем, что видит, как истинное величие души сочувствует истинному величию души. С этими словами они вышли из дому и скоро пришли к "Синему-Дракону", куда за ними последовал Марк.

Розовая хозяйка весьма обрадовалась поручительству Тома Пинча, потому что она готова была избавиться от своих постояльцев на каких бы то ни было условиях. Кончив это дело, Пинч и товарищ его хотели уйти, но Тигг упросил их подождать, говоря, что он непременно должен иметь честь представить их другу своему Сляйму. Этот отпрыск рода Чодзльвитов сидел за недопитым стаканом грога и глубокомысленно выводил мокрым пальцем колечки по столу. Он был так жалок и так гадок, что в сравнении с ним даже Тигг мог показаться человеком.

-- Чив! - сказал Тигг, трепля его по плечу. - Не найдя друга моего Пексниффа, я устроил наше дело с мистером Пинчем и его другом. Мистер Пинч и друг - мистер Чиви-Сляйм; Чив! - мистер Пинч и друг.

-- Вот приятные обстоятельства для новых знакомств, - сказал Сляйм, обратив налившиеся кровью глаза на Пинча. - Я самое жалкое существо в свете!

Тигг просил его не говорить об этом, и после нескольких минут вышел вместе с Мартином. Но Тигг так убедительно просил их знаками и прикрикиваниями подождать, что о ни остановились за дверьми

-- Клянусь, - вскричал Сляйм, безсмысленно ударив по столу кулаком: - что я самая жалкая тварь! Все общество против меня в заговоре. Я самый литературный человек на свете и преисполнен классического образования. Я преисполнен гения и сведений! Я преисполнен новых взглядов на все предметы - а между тем, посмотрите на меня: я обязан двум незнакомцам за уплату трактирного счета!

Тигг дополнил стакан своего друга и подмигивал молодым людям, что они скоро увидят Сляйма в полном блеске.

-- Обязан двум незнакомым за счет! - повторил Сляйм, хлебнув из стакана. - Прекрасно! А между тем, толпы бездарных самозванцев приобретают славу! Люди, которые столько же могут сравниться со мною, как... Тигг, беру тебя в свидетели, что я самая загнанная собака в целой вселенной.

Провизжав, как собака в высшей степени униженная, он снова хлебнул и, приободрившись, презрительно засмеялся.

-- Ты американское алоэ человеческого рода, друг мой Чив; алоэ, которое цветет только однажды в сто лет!

-- Ха, ха, ха! Я обязан чужим уплатою кабачного счета! Я!.. Двум архитекторским ученикам, двум жалким каменьщикам! Как их зовут? Как они смели обязывать меня?

Мистер Тигг не мог надивиться благородству характера своего друга.

-- Я им докажу, и пусть знает всякий, что я не принадлежу к тем низким, подлым характерам, с которыми они встречаются каждый день. Мой дух независим! Душа моя превыше всяких низких разсчетов!

-- О, Чив, Чив! У тебя благородная, независимая натура! - бормотал Тигг.

-- Ступайте вон и делайте свое дело, сударь! - вскричал сердито Сляйм. - Занимайте деньги на путевые издержки, и пусть тот, у кого вы их займете, знает, что у меня независимый дух, адски гордый дух! Слышите ли, сударь? Скажите им, что я их ненавижу, и что никто больше меня не имеет уважения к самому себе!

После этих слов, голова его вдруг склонилась на стол, и он заснул.

-- Был ли у кого-нибудь такой независимый дух, как у этой необыкновенной твари? - сказал Тигг, присоединяясь к молодым людям и осторожно затворив за собою дверь. - Был ли хоть один Римлянин похож на друга нашего Чива? Был ли на свете хоть один человек с такими классическими понятиями и с таким увлекательным красноречием? В древния времена его посадили бы на треножник, и он пророчил бы лучше всякой Пифии, еслиб его только предварительно снабдили джином на счет публики.

Пинч заметив, что товарищ его уже сошел с лестницы, хотел последовать за ним.

-- Вы уже уходите, мистер Пинч? - спросил Тигг.

-- Да, я ухожу; не безпокойтесь, не сходите вниз.

-- Знаете ли, что я имею сказать вам два слова, мистер Пинч? Одна минута разговора с вами внизу принесет большое облегчение моему сердцу. Могу ли просить вас сделать мне такое одолжение?

-- О, конечно, если вам угодно! Спустившись вниз вместе с Пинчем, Тигг вынул из кармана что то похожее на окаменелые остатки допотопного носового платка и отер себе ими глаза.

-- Я сегодня явился перед вами в неблагоприятном виде.

-- О, ничего, - отвечал Том: - не безпокойтесь.

-- Но я все таки останусь при своем мнении. Еслиб вы, мистер Пинч, видели меня во главе моего полка на африканском берегу, я бы показался вам другим человеком; тогда вы чувствовали бы ко мне почтение, сударь!

Том имел на счет славы некоторые свои понятия, а почему он мало был тронут картиною Тигга.

-- Но не в том дело! Всякий имеет свои слабости, и я прошу вас извинить меня. Ну, сударь, вы видели моего друга Сляйма?

-- Без сомнения.

-- И он произвел на вас глубокое впечатление?

-- Соболезную, но не удивляюсь, потому что таково и мое заключение. Но, мистер Пинч, хотя я человек грубый и безпечный, а умею ценить высокий дух. Следуя за моим другом, я чту его гений. Особенно же в отношении к вам считаю себя в праве сказать, что умею ценить высокия качества души. И потому, сударь - не для меня, а для моего злополучного, удрученного, независимого друга - я прошу у вас в взаймы три полкроны. Прошу у вас трех полкрон, ясно и не краснея; я почти требую их от вас. И когда я прибавлю, что возвращу вам их по почте на нынешней неделе, то почти уверен, что вы меня осудите за мою умеренность.

Пинта вытащил из кармана старомодный красный сафьяновый кошелек, может быть некогда принадлежавший его покойной бабушке, и вынул оттуда единственною полгинею - все его земное богатство.

-- Стойте! - вскричал Тигг. - Я только-что хотел сказать, что для удобнейшей пересылки по почте, вы лучше сделаете, давши мне золотом. Благодарю вас. Если я адресую просто: мистеру Пинчу у мистера Пексниффа, то ведь оно вас не минует?

-- Да, да, у Сета Пексниффа, эсквайра; не забудьте прибавить, эекзапра.

-- У Сета Пексниффа, эсквайра, - повторил Тигг, записывая адрес тупым обломком карандаша. - Мы сказали на этой неделе?

-- Да, или пожалуй в понедельник.

-- Нет, сударь, извините, не в понедельник! Если уже на этой неделе, то последний её день суббота. Ведь уговор, чтоб на этой неделе?

-- Пожалуй, если вы уж так точны.

Мистер Тигг приписал и это условие. Прочитав все с строго нахмуренными бровями и подписав свое имя, он объявил Тому Пинчу, что дело кончено. После чего, пожав ему руку с большим чувством, он ушел.

Пинч боялся насмешек Мартина над его свиданием с Тиггом, а потому отыскал молодого Чодзльвита не прежде, как дав время выйти из дома Тиггу и Чиви Сляйму. Марк и новый ученик стояли у окна и также дожидались ухода их.

-- Я только что хотел сказать, мистер Пинч, - заметил Марк, указывая на Тигга и его друга: - что прислуживать таким людям, как они, пожалуй, будет полюбопытнее, нежели рыть могилы.

-- А оставаться в "Драконе" будет, право, лучше того и другого, - отвечал Том.

-- Да теперь уже поздно, сударь; я ухожу завтра утром.

-- Уходишь? Куда?

-- В Лондон, сударь.

-- Зачем?

-- Да и сам еще не знаю. С тех пор, как я вам открылся, мне еще ничего путного не пришло в голову. Во всем, что я вам исчислял, можно найти веселую сторону, да что в этом толку! Я, может быть, определюсь в услужение в какую ни будь серьезную фамилию; надобно испытать, каково там будет весельчаку с моим характером.

-- Может быть, ты покажешься слишком веселым для серьезной фамилии?

-- Может быть, и то правда. Тогда надобно будет попытать счастья в службе у злого, или завистливого, или сварливого семейства. Знаете ли что? Мне кажется, что тот больной джентльмен, который останавливался в "Драконе", был бы как-раз господином по мне. Посмотрим, что будет дальше, а надобно приготовиться к худшему.

-- Так ты решился уйти отсюда?

Пожелав того же Марку, Пинч с Мартином рука об руку пошли домой; и Пинч сообщил своему приятелю некоторые подробности о странном характере чудака Марка Тэпли.

В то же время Марк, чувствуя, что хозяйка "Синяго-Дракона" должна быть не в духе, и, не ручаясь за свои душевные силы в случае продолжительного свидания наедине с нею, упорно держался дальние от румяной мистрисс Люпен в продолжение всего вечера. Наконец, на ночь заперли двери, и, зная, что нельзя избегнуть последняго свидания, он приготовил свою физиономию и решительно подошел к прилавку, за которым сидела хозяйка.

-- Если я посмотрю на нее, - сказал Марк самому себе: - я пропал, я это чувствую.

-- Ты решился оставить нас, Марк? - сказала мистрисс Люпен.

-- Да, сударыня, - отвечал он, пристально вперив глаза в пол.

-- Я думала, - продолжала хозяйка с самою заманчивою разстановкою: - что тебе "Синий-Драконь" нравится?

-- Совершенно верно-с.

-- Так зачем же покидать его?

Не получив ответа на этот вопрос, она положила ему деньги в руку и весьма благосклонно спросила, не хочет ли он чего нибудь.

-- Послушайте, мистрисс Люпен, - произнес он, обхватив её полный стан: - еедиб я пожелал чего нибудь, что мне больше всего по вкусу, то это конечно вас, - и никто бы тому не удивился!

Мистрисс Люпен отвечала, что он ее удивляет и путает, что она никогда не ожидала от него ничего подобного.

-- Да я и сам об этом прежде не думал! - воскликнул Марк с веселым удивлением. - Я всегда ожидал, что мы разстанемся без объяснений, но уж вы так созданы, что нельзя быт хладнокровным. Надобно вам знать, чтоб не было недоразумений, что я отправляюсь не за тем, чтоб уж вовсе, ни за кем не волочиться.

Легкое облачко омрачило веселое лицо хозяйки, но оно тотчас же исчезло, и она разсмеялась.

-- Ах, Боже мой! Зачем же? Ведь это совершенно невинно!

Хозяйка снова разсмеялась и заметила ему, что он безстыдник большой руки.

-- А почти думаю, что это правда! - отвечал Марк. - А вам скажу...

-- Так говори скорее; мне уже пора спать!

-- Нет, не вздор... Как хотите, а выслушайте меня. Что бы вышло из того, еслиб я на вас женился? Если я теперь не могу быть спокоен и доволен милым "Синим Драконом", то разве можно надеяться, чтоб я и тогда был доволен им? Никак. Хорошо. Тогда вы, не смотря на ваш чудесный нрав, будете всегда безпокойны, будете воображать, что вы для меня слишком стары, что я прикован к "Дракону", и только думаю о том, как бы вырваться. А не говорю, что непременно так будет, но не скажу также, чтоб этого вовсе не могло случиться, потому что я малый безпокойный и что моя душа требует перемен. А всегда думал, что с моим здоровьем и расположением духа для меня будет гораздо почетнее быть весельчаком там, где всякий другой повесил бы нос с отчаяния. Может быть, это пустяки; но уж я не переменюсь, покуда не испытаю этого. Так не лучше-ли будет, если я уйду отсюда, тем более, что я уже высказал вам такия вещи, за которые вы не можете смотреть на меня прежними глазами. А я до самой смерти буду всегда желать "Синему-Дракону" всего лучшого!

Хозяйка присела на стул в задумчивости; но после нескольких минут она подала обе руки Марку, который пожал их с большим чувством.

-- Ты добрый человек, - сказала она: - и я уверена, что всегда останешься моим другом.

Мистрисс Люпен разсмеялась, и, пожав ему руку еще раз, потребовала, чтобы он, в случае надобности, отнесся к ней, как к лучшему своему другу, и ушла в свою комнату.

-- Ну, я не думал, чтоб так легко мог отделаться, - сказал Марк, отправляясь спать.

Он встал рано утром на другой день и к восходу солнца был уже на ногах. Но это было безполезно; все местечко поднялось, чтоб видеть, как Марк Тэпли будет отправляться: мальчишки, дети, собаки, старики, люди занятые и праздношатающиеся, все кричали ему вслед: "Прощай, Марк! счастливого пути!" - и все сожалели о его уходе. Он подозревал, что, может быть, и сама хозяйка выглядывает на него из своей спальни, но не имел духа оглянуться наладь.

-- Прощайте, прощайте все! - кричал он, махая шляпою, надетою на трость и проходя скорыми шагами по улице: - прощайте, прощайте, прощайте! Вот обстоятельства, от которых люди с обыкновенным духом призадумались бы по неволе, но я необыкновенно весел, может быть, немножко не так, как бы я желал, но очень близко от того. Ура! прощайте, прощайте!