Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава VIII. Путешествие мистера Пексниффа и его очаровательных дочерей в Лондон, и их дорожные приключения.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава VIII. Путешествие мистера Пексниффа и его очаровательных дочерей в Лондон, и их дорожные приключения. (старая орфография)

Глава VIII. Путешествие мистера Пексниффа и его очаровательных дочерей в Лондон, и их дорожные приключения.

Когда мистер Пекснифф и его дочери уселись в почтовую карету, она была совершенно пуста, чему они очень обрадовались, потому что видели с внешней стороны многих пассажиров, которым было препорядочно холодно. Когда все зарыли ноги в солому, укутавшись выше подбородка и подняв рамы кареты, мистер Пекснифф весьма справедливо заметил, что весьма утешительно чувствовать себя в тепле, когда знаешь, что многим холодно, что это весьма естественно и весьма умно устроено, не только в отношении почтовых карет, по вообще относительно различных отраслей общественной жизни.

-- Еслиб всем было тепло и все одинаковы были сыты, - заметил он: - мы лишились бы возможности удивляться людям, которые твердо переносят холод и голод. И еслиб нам было не лучше многих других, то что вышло бы из врожденного человеку чувства благодарности, которое, - присовокупил мистер Пекснифф, грозя кулаком нищему, бежавшему за каретой, - есть одно из святейших в нашей природе.

Дочери слушали эту нравственную речь с почтением и улыбались в знак согласия. Чтоб лучше подогреть и сохранить святые чувства в груди своей, мистер Пекснифф спросил у старшей дочери взятую с собою бутылку коньяку и тщательно из нея освежился.

-- Что такое мы сами? - сказал он с чувством. - Ведь и мы не что иное, как кареты: одни едут прытко, другие тихо. Страсти суть наши лошади, а добродетель дышло. Мы начинаем путь наш в объятиях матери, а оканчиваем в прахе могильном.

Мистер Пекснифф проговорил все это с таким чувством, что ощутил необходимость вновь освежиться. Сделав это, он плотно закупорил бутылку и уснул на три следующия станции.

Человечество, засыпающее в почтовых каретах, всегда пробуждается в дурном и сердитом расположении духа. Мистер Пекснифф, неизъятый из этого общого правила, почувствовал сильную наклонность выместить свое неудовольствие на дочерях, и уже начал наделять их толчками и сердитыми движениями ног, как вдруг карета остановилась, и через небольшой промежуток времени отворились дверцы.

-- Помни же, - произнес резкий голос в потемках: - что я и сын мой садимся внутрь экипажа потому только, что снаружи все уже занято. А потому мы платим только то, что следует за наружное место дилижанса. Ни одного пенни больше. - Так ли?

-- Так, сударь, - отвечал кондуктор.

-- Есть ли там кто-нибудь? - спросил голос.

-- Три пассажира, сударь.

-- Ну, так я прошу трех пассажиров засвидетельствовать наш уговор.

Вследствие чего еще два человека влезли в карету, которой торжественный акт парламента разрешал вмещать в себя шесть пассажиров.

-- Это удачно! - прошептал старший из них, когда карета тронулась. - Ты большой политик, что догадался. Хе, хе, хе! Нам бы невозможно было сидеть наверху; я бы умер от ревматизма!

Потому ли, что сын превзошел себя, хлопоча о продолжении дней своего родителя, или потому, что ему было слишком холодно, он только кашлянул в ответ, а старым джентльменом овладел минут на пять такой сильный кашель, что Пекснифф, выведенный из терпения, наконец, вскричал:

-- Здесь не место, здесь решительно не место для джентльменов с простудою!

-- Моя простуда в груди, Пекснифф, - отвечал старик после кратковременного молчания.

По голосу и манере говорившого, по присутствию его сына и потому, что старик знал Пексинффа, этот догадался тотчас же, с кем имел дело.

-- Гм! Я думал, что говорю с чужим, а между тем встречаюсь с родственником, - сказал Пекснифф с своею обыкновенною кротостью. Мистер Энтони Чодзльвит и сын его, мистер Джонс, - потому что мы сделались их спутниками, мои милые - извинят мое поспешное замечание. Я не желаю оскорблять чувства людей, с которыми связан родством. Я могу быть лицемером, но не скотом, - присовокупил он резко.

тот день. Еслиб мы не были лицемерны, то не собрались бы всей родней у вас. Одно различие между вами и остальными состояло в том... сказать-ли, Пекснифф, в чем состоит это различие?

-- Если вам угодно, почтеннейший.

-- Ну, дело в том, что вы действуете без сотоварищей, и потому вам легко обмануть всякого, даже тех, кто занимается тем же ремеслом. Кроме того, вы так умеете ханжить... хе, хе, хе! что, глядя на вас, можно думать, будто вы себе верите. Я бы готов был побиться об заклад, - а этого я никогда не делал и не делаю, - что даже теперь, перед своими дочерьми, вы поддерживаете роль, которую разыгрываете перед всеми. Вот я, например, если у меня явится какая-нибудь затея, то я сообщу ее Джонсу, и мы разсуждаем об ней открыто. Ведь вы не обижаетесь, Пекснифф?

-- Обижаюсь, почтенный друг мой! - вскричал Пекснифф таким тоном, как будто кто-нибудь сказал ему что-нибудь чрезвычайно лестное.

-- Вы едете в Лондон, мистер Пекснифф? - спросил сын.

-- Да, мистер Джонс, мы едем в Лондон. Мы верно будем пользоваться вашим сообществом во всю дорогу?

-- О, лучше спросите об этом отца, я не намерен проговариваться!

Ответ Джонса очень позабавил Пексниффа. После того, мистер Джонс сообщил ему, что он действительно едет вместе с отцом к себе домой в Лондон: ее что с достопамятного дня родственной сходки, они с отоцм оставались в тех странах, чтоб высмотреть, нельзя-ли сделать какой-нибудь выгодной покупки, потому что у них в обычае всегда стараться убивать одним камнем двух птиц. - Если вам все равно, с кем ни толковать об этом, то говорите с отцом, а я хочу поболтать с девушками, - прибавил он и уселся в противоположном углу кареты, подле прелестной мисс Мерси.

Воспитание мистера Джонса, начиная с колыбели, было основано на строгих правилах уменья разсчитывать. Первое, выученное им слово, было "барыш", а второе "деньги". Два только результата не были предусмотрены его бдительным родителем, а то воспитание его было бы совершенно: во-первых, наученный отцом своим перехитрят всякого, он дошел до того, что получил наклонность перехитрить даже, своего почтенного наставника и родителя; во-вторых, приученный смотреть на все вещи, как на вопросы, касающиеся собственности, он постепенно стал привыкать смотреть и на отца, как на некоторую личную собственность, которою располагать нельзя, а потому ее лучше хранить в ящике особенного устройства, в просторечии называемом гробом.

-- Ну, кузина, - сказал мистер Джонс: - так вы едете в Лондон?

Мисс Мерси отвечала утвердительно, щипля за руку сестру и с трудом удерживаясь от смеха.

-- Много красавцев в Лондоне, кузина!

-- Будто бы, сударь? Надеюсь, что они нас не тронут. После этого ответа она напрасно старалась задушить свой смех в шали мисс Черити.

-- Мерри, - сказала благоразумная девица:--ты решительно конфузишь меня. Как можно быть такою дикою!..

От этого мисс Мери захохотала еще сильнее.

-- Я и сам заметил дикость в её взгляде в тот раз, - сказал Джонс, обращаясь к мисс Черити: - но зато уж вы были прямо торжественны!

-- О, старомодная фигура! - сказала Мерси вполголоса. - Черри, друг мой, как хочешь, сядь подле него. Я умру, если он еще заговорит со мною, непременно умру со смеха! - Чтоб предупредить такое гибельное последствие, она выскользнула из своего места и втеснила туда свою старшую сестру.

-- Не безпокойтесь о том, что меня тесните; я люблю, когда меня теснят девушки. Сядьте ближе ко мне, кузина.

-- Нет, благодарствуйте, - отвечала Чсрити.

-- Да, мистер Джонс.

-- Так наступите ему на ногу; та, которая ближе к вам, у него в подагре.

Видя, что Пекснифф задумался над его добродушною просьбой, он выполнил ее сам, крича в то же время отцу:

-- Батюшка, проснитесь! А то вы опять завизжите от удушья. С вами никогда не бывает удушья, кузина?

-- Иногда, - отвечала Черити: - но редко.

-- Ну, а с тою?

-- Не знаю, спросите ее.

-- Да с нею нельзя говорить, она так смеется. Послушайте только, как она залилась! Одне вы разсудительны, кузина.

-- Мерси немножко ветрена, но это пройдет со временем.

-- Для этого нужно много времени.

Потом, после нескольких замечаний насчет кареты, все умолкли и не говорили ни слова до самого ужина.

Хотя мистер Джонс проводил Черити в трактир и уселся подле нея за столом, ясно было, что внимание его было обращено и на другую, потому что он часто искоса поглядывал на Мерси и сравнивал наружность сестер; при чем преимущество осталось за полнотою и округлостью младшей сестры. Впрочем, он не слишком безпокоил себя наблюдениями, потому что весьма деятельно занимался ужином, при чем советовал на ухо своей соседке, чтоб она больше ела, потому что платить придется то же самое. Отец его и Пекснифф, вероятно, следуя тому же благоразумному правилу, поглощали с большим усердием все, что только было у них под рукою, от чего физиономии их приняли жирное выражение, приятное для глаз.

Когда уже они не в силах были есть, мистер Пекснифф и Джонс потребовали себе по стакану горячого пунша. Проглотив животворную влагу, мистер Пекснифф, под предлогом, чтоб посмотреть готова ли карета, отправился в буффет и дополнил там свою бутылочку, чтоб после на свободе освежиться в темном экипаже.

Кончив дела, все уселись в карету на свои прежния места и снова тронулись вперед. Мистер Пекснифф, прежде нежели решился заснуть, произнес весьма нравственную речь о пищеварении, на которую слушатели не нашлись что сказать, и захрапел. Остаток ночи прошел обыкновенным порядком. Пекснифф и Энтони Чодзльвит кивали друг другу и стукались по временам между собою. Карета ехала, останавливалась, потом опять ехала и опять останавливалась безчисленное множество раз. Пассажиры входили и выходили; свежия лошади заменяли усталых и тому подобное. Наконец, наших путешественников так начало трясти по неровным каменьям, что Пекснифф проснулся, выглянул из кареты и объявил, что уже настало утро и они приехали в Лондон. Вскоре после того дилижанс остановился против своей конторы. Простившись на-скоро с Энтони Чодзльвитом и его сыном и оставя багаж свой в конторе, мистер Пекснифф подхватил под руку своих дочерей, перебежал через улицу и потом рысью отправился с ними через переулки, канавки, проходные дворы, получая толчки от проходящих, убегая от лошадей и экипажей и ежеминутно боясь быть раздавленным или сбитым с ног. Наконец, в одной из самых закопченых частей города, семейство остановилось, усталое, запыхавшееся, покрытое потом. Мистер Пекснифф объявил, что они находятся у монумента; но туман был так густ, что в двух шагах едва была возможность различать предметы. Оглядевшись вокруг себя и убедившись в том, что он не ошибся, почтенный джентльмен постучался в двери весьма черного и закоптелого дома, на котором медная дощечка гласила: "Коммерческая гостиница для приезжих. Мистер Тоджерс!..

Повидимому, мистер Тоджерс еще не встал, потому что Пекснифф звонил и стучался несколько раз, не производя ни на кого ни малейшого впечатления. Наконец, цепь и несколько запоров отодвинулись с ржавым шумом, как будто само железо охрипло от холодной погоды, и мальчишка с огромною рыжею головою, крошечным, незаметным носом и весьма грязным сапогом на левой руке, предстал пред нашими приезжими.

-- Все еще в постели? - спросил Пекснифф.

-- Все еще в постели! - отвечал мальчик. - Я бы лучше хотел, чтоб они еще были в постели, а то все шумят, все разом требуют своих сапогов. Я думал, что вы газетчик и удивлялся, отчего вы не просунули газету в решетку, по обыкновению. Что вам угодно?

Последний вопрос был предложен сурово и недоверчиво, но мистер Пекснифф, не замечая этого, всунул ему в руку свою карточку и велел вести себя наверх в комнату, где есть огонь.

-- Или, если камин топится в столовой, я отыщу ее сам. Не дожидаясь ответа, он опять подхватил своих дочерей, ввел их в комнату нижняго этажа, где скатерть была уже накрыта для завтрака. На столе стоял огромный кусок ростбифа, хлеб, масло, тьма чашек и соусник, словом, все принадлежности сытного английского завтрака.

всех обедов, приготовленных в кухне со времени построения этого дома, приютилась безвыходно наверху лестницы, ведшей в кухню; в особенности заметен был сильный запах капусты. Столовая внушала всякому инстинктивное убеждение в присутствии крыс и мышей. Главная лестница, весьма широкая и темная, ограждалась такими перилами, что они могли бы служить мостами. В темном углу, на первой площадке лестницы, стояли древние часы, которых циферблат видели немногие. Футляр их был весьма массивен, черен и запачкан. Наконец, вершину лестницы освещало окно сверху, замазанное и залепленное донельзя и смотревшее недоверчиво на приходящих.

Мистер Пекснифф и его дочери грелись перед камином около десяти минут, как вдруг услышали на лестнице шаги, и владычица гостиницы поспешно пошла в комнату. Мистрисс Тоджерс была костлявая женщина с резкими чертами лица, рядом локонов на лбу, расположенных в виде маленьких пивных боченков, и чепчиком, походившим на черную паутину. На руке у нея висела корзиночка и связка ключей, а в другой она держала обгорелую сальную свечу, которую, разсмотрев Пексниффа, она поставила на стол, для того, чтоб принять его с большим радушием.

-- Мистер Пекснифф! - вскричала хозяйка. - Добро пожаловать! Кто бы мог ожидать такого посещения! Сколько лет прошло... Ах, Боже мой! Как же вы поживаете, мистер Пекснифф!

-- Так же хорошо, как и прежде, и попрежнему рад видеть вас. Да вы помолодели, мистрисс Тоджерс!

-- Вы нисколько не переменились, мистер Пекснифф!

-- А что вы на это скажете? - спросил Пекснифф, указывая на своих дочерей: - Кажусь ли я от этого старее?

-- Это не дочери ваши! Не может быть! Верно вторая супруга и её сестрица!

Мистер Пекснифф благосклонно покачивал головою и сказал: - Мои дочери, мистрисс Тоджерс, не более, как мои дочери.

-- Ах! - вздохнула хозяйка. - Я должна вам верить поневоле. Милые мисс Пекснифф, еслиб вы знали, как меня осчастливил ваш па!

Она обняла обеих девиц; потом, растрогавшись, а может быть и от худой погоды, вынула из корзинки носовой платочек и поднесла его к глазам.

в пользу моих дочерей.

-- Может быть, - вскричала мистрисс Тоджерс: - может быть!

-- В таком случае скажу, что я был уверен в этом. А знаю, что у вас есть одна заветная комнатка, где моим дочерям будет очень удобно и откуда им не будет надобности являться к обеду за общий стол.

-- Милые девушки! - вскричала хозяйка. - Я должна их еще раз обнять!

Мистрисс Тоджерс разнежилась отчасти и для того, чтоб выиграть время на размышление, потому что все кровати в доме были уже заняты, кроме одной, на которой мог бы спать Пекснифф; а потому положение хозяйки делалось затруднительным. Даже после вторичных объятий, она не знала на что решиться и глядела на обеих сестер с чувством и размышлением.

После этого, она обняла их в третий раз, прибавя, что никак не может решить, которая из сестер больше походит на свою покойную мать - что было весьма немудрено, потому что мистрисс Тоджерс никогда не видала мистрисс Пекснифф. Наконец, она предложила своим гостям отправиться с нею в их комнаты, тем более, что джентльмены скоро соберутся завтракать в столовую.

Комната, назначенная девицам, была в том же этаже, как столовая. Она имела неоцененную, по мнению хозяйки, выгоду, - что в нее невозможно подсматривать, в чем легко будет удостовериться, когда туман разсеется. И точно, мистрисс Тоджерс не похвасталась попусту, потому что из комнатки открывался вид на темною коричневую стену с водохранилищем наверху, в двух футах от окна. Спальня соединялась с этою комнатою посредством дверей, которые могли отворяться только при помощи большого усилия. Из спальни, также фута на два разстояния, открывался другой угол стены и другая сторона резервуара. - Не сырая сторона, - заметила мистрисс Тоджерс: - та обращена к мистеру Джинкинсу.

В первом из святилищ тотчас же затопил камин головастый молодой привратник, которого хозяйка, за его неловкость и неповоротливость, снабдила оплеухой. Приготовив собственноручно завтрак для молодых мисс Пекснифф, мистрисс Тоджерс отправилась председательствовать в столовую, где громко подшучивали над мистером Джинкинсом, которого портрет, нарисованный мелом на подошве, кто-то видел в корридоре.

-- Я не буду вас спрашивать, правится ли вам Лондон, мои милые, - сказал Пекснифф... приостановившись в дверях.

-- Ровно ничего, - сказала Черити (оба весьма жалобно).

-- Правда, правда, - отвечал отец. - Дела и удовольствия еще впереди. Все в свое времи!

Действительно ли призывали Пексниффа в Лондон архитектурные дела, как он уверял Мартина Чодзльвита, мы также увидим в свое время