Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава X, заключающая в себе странные вещи, от которых мног i я из главных событий этой повести должны зависеть.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава X, заключающая в себе странные вещи, от которых мног i я из главных событий этой повести должны зависеть. (старая орфография)

Глава X, заключающая в себе странные вещи, от которых многiя из главных событий этой повести должны зависеть.

Посреди всех этих удовольствий, забыл ли мистер Пекснифф, что он приехал в Лондон за делом? Конечно, нет. Время и течение моря не ждут никого, говорит пословица, но зато все люди должны выжидать время и попутное течение, что весьма хорошо было известию Пексниффу. Дочери его так знали натуру своего достойного отца, что были вполне уверены, что он шагу не сделает даром, хотя в теперешнем случае настоящия его намерения и были им известны. Все, что оне знали, заключалось в том, что отец их каждое утро, после ранняго завтрака ходит на почту дли осведомления нет ли к нему писем, кончив это дело, он целый день бывал свободен.

Так прошло около пяти дней. Наконец, как-то утром, Пекснифф возвратился с почты впопыхах и, отыскав своих дочерей, имел с ними часа два тайное совещание, из которого до нас дошли только следующия слова:

-- Нам нет нужды узнавать, отчего он дошел до такой перемены, мои милые. Я имею касательно этого некоторые догадки, которых вам знать не нужно. Довольно того, что мы не будем ни горды, ни злопамятны; если ему нужна наша дружба, она к его услугам. Мы знаем свой долг, надеюсь!

В полдень того же дня, один старый джентльмен вышел из наемного экипажа у почтовой конторы и, сказав свое имя, требовал письма, оставленного собственно для него. Письмо это, запечатанное печатью Пексниффа и надписанное его рукою, дожидалось на почте несколько дней. Оно заключало в себе только адрес с "почтением и искреннею преданностию мистера Пексниффа (не взирая ни на что прошедшее)". Старик отдал кучеру адрес, по которому и велел ему ехать в монументу, где он остановился, отпустил экипаж и направился к гостинице Тоджерс.

Хотя лицо, поступь и даже суковатая трость старика показывали решимость и непреклонность, которая в старинные годы посмеялась бы всякой пытке, однако он но временам обнаруживал некоторое недоумение и с намерением избегал цели своего пути. Наконец, отбросив всякую тень нерешимости, он смело пошел к дверям коммерческой гостиницы и постучался.

Мистер Пекснифф сидел в маленькой комнате хозяйки, и посетитель застал его читающим совершенно случайно превосходное богословское сочинение. Он извинился в этом перед стариком и сказал ему, что, потеряв надежду на его посещение, уже приготовился освежиться с дочерьми поставленными на столике вином и сухариками.

-- Ну, что ваши дочери? - спросил старый Мартин Чодзльвит, кладя шляпу и палку.

Мистер Пекснифф с нежным волнением отвечал, что дочери его здоровы и что оне хорошия девушки. Он присовокупил что еслиб он предложил мистеру Чодзльвиту сесть в кресла и удалиться от сквозного ветра иль дверей, то навлек бы на себя, может быть, самые несправедливые подозрения, а потому он удовольствуется только замечанием, что в комнате есть спокойные кресла, и что из двери несет холод, - несовершенство, общее почти всем старым домам.

Старик уселся в креслах и после минутного молчания сказал:

-- Во-первых, позвольте поблагодарить вас за скорый приезд ваш в Лондон, по моей необъяснимой для вас просьбе и, считаю излишним упоминать, на мой счет.

-- На ваш счет! - вскричал Пекснифф тоном величайшого удивления.

-- Ну, да, разве я ввожу своих... своих родственников в расходы для удовлетворения моих прихотей? - возразил старик, нетерпеливо махнув рукою.

-- Прихотей, почтенный мистер Чодзльвит?

-- Да, в теперешнем случае это слово не годится, вы правы.

Мистер Пекснифф внутренно успокоился хотя и сам не знал почему.

-- Вы правы, - повторил Мартин. - Это не каприз. Намерение мое основано на разсудке, доказательствах и хладнокровном сравнении, чего никогда не бывает с капризами. Сверх того, я человек не капризный и никогда не был капризным.

-- Без всякого сомнения.

-- А почему вы знаете? - возразил с живостию старик. - Вы еще только начнете узнавать это. Вам придется испытать и доказать это со временем. Вы и ваши должны узнать, что я могу быт постоянен, и что меня нельзя совратить с пути. Слышите ли?

-- Совершенно.

мои мысли. Теперешния мои намерения, относительно вас, совершенно другого рода. Брошенный теми, на кого я надеялся, выслеживаемый и преследуемый теми, кто должен бы был помогать мне и поддерживать меня, я ищу убежища в вас. Вверяюсь вам, как союзнику, который должен привязаться ко мне узами интереса и ожиданий... - Он произнес последния слова с особенным ударением, хотя Пекснифф и просил его не упоминать об этом, - и вы должны помочь мне наказать самый низкий род подлости, скрытности и коварства.

-- Благородный человек! - воскликнул Пекснифф, хватая протянутую ему руку - И вы сожалеете о том, что имели обо мне несправедливое мнение! Вы, с вашими седыми волосами!

-- Сожаление - естественная принадлежность седых волос; я наследовал это качество вместе с остальным человечеством, а потому не будем больше говорить об этом. Сожалею, что был так долго разлучен с вами. Еслиб я знал вас прежде и ценил вас по заслугам, то, может быть, был бы счастливее.

Пекснифф вперил взоры в потолок и с восторгом всплеснул руками.

-- Ну, а ваши дочери? - сказал Мартин после краткого молчания. - Я их не знаю. Похожи оне на вас?

-- Нос моей старшей и подбородок младшей, мистер Чодзльвит, напоминают их покойную мать.

-- Не в наружности дело, но нравственно?..

-- Не мне отвечать на такой вопрос, - отвечал Пекснифф с удивлением: - я сделал все, что мог.

-- Я бы желал видеть их; оне где нибудь тут?

Оне действительно были очень недалеко, потому что подслушивали у дверей с самого начала разговора и едва имели время удалиться к себе наверх. Мистер Пекснифф отворил двери и кротко закричал им наверх:

-- Милые мои, где вы?

-- Здесь, милый па! - отвечал отдаленный голос Черити.

-- Сойди сюда, мой друг, и приведи с собою сестру.

-- Сейчас, милый па! - вскричала Мерси; и обе, до крайности послушные отцу, сбежали по лестнице, припевая что-то.

Ничто не могло превзойти удивления обеих мисс Пекснифф, когда оне нашли у своего отца гостя и когда родитель их сказал: Дети, мистер Чодзльвит! Но когда Пекснифф объявил им, что он друг с Чодзльвитом, и что почтенный родственник его насказал ему так много доброго и нежного, что он проникнут до глубины души, обе в голос вскричали: "Ах, слава Богу!" и бросились на шею старику. Обняв его с невыразимым чувством, оне стали по сторожам кресел Чодзльвита, как два ангела, готовые наполнить любовию и счастием горестное существование старого Мартина.

Он внимательно смотрел то на одну, то на другую, то на Пексниффа, стоявшого с благочестиво устремленными в потолок взорами.

-- Как их зовут? - спросил он, поймав взгляд Пексниффа.

Мистер Пекснифф поспешил отвечать на этот вопрос и присовокупил: - Вы, дети, лучше бы написали свои имена. Хотя почерк руки вашей и не имеет никакой важности, но родственная любовь может придать ему цены. Клеветники подозревают, что у Пексниффа в это время вертелись в голове мысли о завещании его старого родственника.

-- Не нужно, дети, - возразил старик: - Черити и Мерси, я вас не так скоро забуду, чтоб иметь нужду в напоминании. Пекснифф!

-- Что угодно?

-- Да, случается, сударь, - отвечал Псксиифф, стоявший во все это время.

-- Почему же вы теперь не сядете?

-- Можете ли вы сомневаться, что я исполню всякое ваше желание, - сказал Пекснифф и немедленно уселся.

-- Послушайте, - сказал Чодзльвит: я уверень в честности ваших намерений; но боюсь, что вы не знаете, что такое капризы старика. Вы не знаете, чего стоит следовать его желаниям и нежеланиям; приноравливаться к его предразсудкам; исполнять его волю, какова бы она ни была; переносить припадки его недоверчивости и, несмотря ни на что, быть к нему внимательным. Когда я вспомню о своих недостатках и сужу о их огромности по обидным понятиям, которые имел о вас, то едва решаюсь надеяться на вашу дружбу!

-- Достойный мистер Чодзльвит! Как можете вы говорить подобные вещи! Что может быть естественнее одной ошибки, когда во всех других отношениях вы были совершенно правы, когда вы имели столько причин смотреть на всех с самой дурной точки!

-- Правда, вы очень снисходительны ко мне.

-- Я всегда говорил дочерям, что как нам ни горько, что нас смешивают с низкими корыстолюбцами, но удивляться тут нечему! Вы помните, мои милые?

-- О, тысячу раз! - отвечали дочери в один голос.

-- Мы не жаловались. Иногда только, мы имели дерзкую самоуверенность думать, что со временем истина и добродетель восторжествуют. И когда я виделся с вами в нашем местечке, я, кажется, и сам сказал вам, что вы во мне ошибаетесь. Вот и все, почтенный друг мой.

-- Нет, не все, - возразил Мартин, проведя рукою по лбу: - вы сказали мне гораздо больше такого, что, вместе с другими обстоятельствами, раскрыло мне глаза. Вы безкорыстно вступились за... я не хочу называть его, вы знаете, кого я подразумеваю.

Мистер Пекснифф смутился и смиренно отвечал: - совершенно безкорыстно, сударь, могу вас уверить!

-- Знаю, - сказал спокойно Мартин. - Я в этом уверен. Вы также безкорыстно отвлекли от меня эту стаю гадов и сами сделались их жертвою; многие дозволили бы им высказать себя перед мною во всей своей гнусной алчности, чтоб противоположностью выиграть в моем мнении. Но вы чувствовали за меня, и я вам премного благодарен. Хотя я и выехал из того места, однако, знаю, что там произошло!

-- Вы меня удивляете!

-- Мои сведения о ваших поступках не ограничиваются этим. В вашем доме новый жилец?

-- Да, сударь, - отвечал архитектор.

-- Он должен оставить ваш дом.

-- Для того... для того, чтоб перебраться к вам? - спросил Пекснифф с нерешительною кротостью.

-- Куда он хочет. Он обманул вас.

-- Надеюсь, что нет! Я уверен, что нет! - возразил Пекснифф с жаром. - Я был очень хорошо расположен к этому молодому человеку. Надеюсь, нет доказательств, что он недостоин моего покровительства. Обман, обман! Мистер Чодзльвит, я считаю себя обязанным, в случае, если жто правда, отказаться от него немедленно!

-- Вы, конечно, знаете, что он уже сделал свои выбор насчет женитьбы?

-- Боже мой! - вскричал Пекснифф, схватившись за голову обеими руками и дико глядя на дочерей своих. - Вы меня ужасаете?

-- Но, конечно, он имеет на то согласие и одобрение своего деда! Так ли, спрашиваю я вас во имя чести человеческой природы?

-- Он обошелся без меня, - возразил старик.

Негодование Пексниффа при этой страшной развязке могло сравниться только с досадою его дочерей. Как? Они приютили на груди своей змею, крокодила, осмелившагося располагать своим сердцем? И этот злодей ослушался своего доброго, почтенного, седовласого деда, которому обязан именем, воспитанием, всем? О, ужас, ужас! Выгнать это чудовище из дома было бы слишком снисходительно! Неужели нет законов, которые бы карали за такия преступления! И как низко он обманул их, изверг!

-- Очень рад, что вы мне так горячо сочувствуете, - сказал старик, подняв руку, чтоб остановить этот потоп негодования. - Мы будем считать это дело конченным.

-- Нет, почтенный друг мои! - воскликнул Пекснифф: - еще неконченным, пока дом мой не очистится от такого осквернения!

-- Еще одно обстоятельство, - начал Мартин после некоторого молчания. - Помните вы Мери?

-- Ту молодую девушку, которая меня так сильно интересовала, помните, дети? - заметил Пекснифф.

-- Я рассказал вам её историю...

-- Которую я передал вам, мои милые, - слова прервал Пекснифф. - Как оне были тронуты ею, мистер Чодзльвит!

-- Мне приятно, что вы так хорошо к ней расположены, дети, - сказал старик, видимо довольный. - Я думал, что мне придется просить за нее; но в вас, я вижу, нет зависти. Она сирота и ничего от меня не получит: это ей самой хорошо известно. Надеюсь, что вы будете, с нею ласковы!

Найдется ли на свете сирота, которую обе мисс Пекснифф не прижали бы к своей нежной груди, как родную сестру!

Настало молчание, в продолжение которого Чодзльвит задумчиво потупил взоры. Пекснифф и дочери его, видя, что старик не желает быть прерванным в своих размышлениях, также молчали. В продолжение всего предыдущого разговора, Мартин был холоден и безстрастен, как будто он заучил и с трудом повторил свою роль несколько раз. Он выдерживал свой характер даже тогда, когда выражения и манера его были наиболее ободрительны и жарки. Но теперь, пробудившись от задумчивости, он видимо оживился и с большим выражением в голосе сказал:

-- Вы знаете, что об этом будет говорить? Вы обдумали это?

-- Что такое? О чем, достойный друг мой?

-- О нашем новом союзе с вами.

Пекснифф смотрел как человек, чувствующий себя превыше всяких земных перетолкований, и отвечал, качая головою, что без сомнения об этом будут говорить весьма многое.

-- Конечно, - присовокупил старик. - Некоторые скажет, что я на старости сошел с ума, потерял все силы душевные и снова сделался ребенком. Вы можете перенести это?

Пекснифф отвечал, что подобные вещи поразили бы его жестоко, но что с большим усилием над собою он полагает возможным перенести это.

-- Другие скажут - я говорю о тех, которые обманутся в своих надеждах - что вы лгали, притворились, подличали и грязными, низкими путями втерлись в мое благорасположение. Вы и это можете перенести?

Пекснифф отвечали, что и это будет очень жестоко, но что чистая совесть и дружба Чодзльвита помогут ему перенести клевету.

-- Большая часть, как мне ясно предвидится, будет вот что рассказывать: что в доказательство моего презрения к их гнусной толпе, я выбрал из них худшого, поручил ему составить завещание и обогатил его на счет всех остальных; что я ухватился за такой способ наказания этих гадов в то время, когда последнее звено цепи, привязывавшей меня к моему роду, было жестокосердо разорвано... жестокосердо, потому что я любил его и полагался на его привязанность; жестокосердо - потому что он бросил меня, когда я наиболее дорожил им. Помоги мне Бог! Он мог покинуть меня без малейшого сожаления! Теперь, мистер Пекснифф, скажите мне по совести, взвесив хорошенько слова мои, в состоянии ли вы выдержат испытания такого рода?

для человека, столько... я уже и не могу прибрать выражении... и вместе с тем так замечательно... словом, для такого человека, как вы, скажу без излишней самонадеянности - я и мои дочери готовы на все пожертвования!

-- Довольно, - сказал Мартин. - Теперь уж вы не можете обвинить меня в последствиях. Когда думаете вы возвратиться домой?!

-- Когда вам будет угодно, почтенный друг мой. Хоть сейчас, если вы желаете.

-- Я ничего не желаю. Будете ли вы готовы возвратиться через неделю?

Именно через неделю мистер Пекснифф думал кончить свои делишки в Лондоне, а у дочерей его еще сегодня утром готово было вырваться желание быть дома в субботу.

-- Расходы ваши, - сказал Мартин, вынимая из бумажника банковый билет: - вероятно, превосходят это. Когда увидимся, вы скажете, мне, сколько я вам должен. Вам не нужно знать, где я живу теперь - да у меня и нет постоянного жилища. Мы с вами увидимся скоро. До тех пор, чтоб подробности нашего свидания остались между нами. О том, что вы сделаете, возвратясь домой, прошу вас не упоминать мне никогда: я в особенности этого требую. Я вообще не люблю многословия; кажется, я вам сказал все, что нужно.

-- Рюмку вина, почтенный друг мой! - вскричал Пекснифф, останавливая Мартина, - Милые дети!

Сестры бросились угодить своему доброму и несчастному родственнику.

-- Которая из них младшая? - спросила" старик.

-- Мерси, пятью годами. Говоря как артист, я дозволяю себе заметить, что у нея довольно правильное лицо и грациозные формы.

-- Она должно быть живого нрава, заметил Мартин.

-- Ах, Боже мой! Вот замечательно! Вы определили её характер, почтенный друг мой, так верно, как-будто знали ее с самого рождения. Действительно, она живого нрава; в нашем скромном жилище она поддерживает веселое настроение.

-- Без сомнения, - возразил старик.

-- Черити, с другой стороны, отличается здравым разсудком и глубоким чувством, если подобного рода выражения могут быть извинительны отцу. И как оне любят друг друга! Позвольте мне выпить за ваше здоровье, мистер Чодзльвит?

-- Не думал я, с месяц назад, что буду пить вино с вами. Ваше здоровье!

Нисколько несконфуженный последними словами Мартина, Пекснифф благодарил его с умилением.

-- Теперь пустите меня, - сказал Мартин, ставя на стол рюмку, к которой едва коснулся губами. - Доброго утра, дети!

Обе мисс Пекснифф снова бросились обнимать старика, чему он подвергся довольно благосклонно. Кончив это, он наскоро простился с Пексниффом и вышел из комнаты, провожаемый до дверей отцом и дочерьми, которые делали ему нежные знаки и сияли родственною любовью до тех пор, пока он не переступил за порог, хотя Мартин во все это время ни разу ни оглянулся назад.

Возвратившись в комнату мистрисс Тоджерс и оставшись наедине с отцом, обе девицы изъявили необычайную веселость. Оне щелкали пальцами, прыгали, смеялись и лукаво посматривали на отца.

-- Еслиб была хоть малейшая возможность придумать причину такой веселости, - сказал он с важностью: я бы не. осуждал вас. Но когда вам решительно нечему радоваться... о, действительно, нечему!..

Наставление это имело так мало влияния на Мерси, что она приложила платок к своим розовым губкам и бросилась в кресла с признаками крайняго благополучия. Это до такой степени оскорбило Пексниффа, что он серьезно начал ей выговаривать и дал родительский совет исправиться в уединении и созерцании. Но в это время они были прерваны спорящими голосами в соседней комнате.

-- Я вот во что не ставлю Джинкинса, мистрисс Тоджерс! воскликнул младший из Тоджерских джентльменов, щелкнув пальцами.

Это всякому должно быть известно.

-- Пусть он остерегается! - вскричал младший из "тоджерских" отчаянным голосом. - Никто не должен стать на пути потока моего мщения! Я знаю одного джентльмена, у которого есть пара пистолетов. Если я поеду к нему завтра, попрошу их на время и пошлю друга своего к Джинкинсу, то в газетах напечатают трагедию. Вот и все!

Мистрисс Тоджерс застонала.

-- Я долго переносил это, но наконец душа моя возмутилась, и я не в силах терпеть!

Конечно, мистер Джинкинс совершенно неправ; его нельзя извинить, если он делает это с намерением.

-- С намерением! - воскликнул младший джентльмен. - Разве он не прерывает меня и не противоречит мне на каждом шагу? Разве он упускает случай стать между мною и предметом, на который я обращу внимание? Разве он не считает долгом забывать меня всякий раз, когда наливает пиво? Разве он не говорит всякий день вздор насчет своих бритв с обидными намеками на тех, кому нет нужды бриться больше раза в неделю? Но советую ему беречься! Я его самого скоро отбрею, пусть он это знает!

Мистрисс Тоджерс снова застонала.

-- Впрочем, - сказал молодой джентльмен: - об этих вещах нечего рассказывать дамам. Срок мой - неделя, начиная с будущей субботы: мы оба не можем жить в одном и том же доме! Если время это пройдет без кровопролития, вы можете считать себя счастливою, мистрисс Тоджерс!

-- Ах, Боже мой, Боже мой! Чего бы я не дала, чтоб предупредить такия вещи! Потерять вас, сударь, все равно что потерять правую руку: вы так любимы и уважаемы всеми коммерческими джентльменами! Перемените ваши мысли, сударь, если не для кого другого, то хоть для меня, сударь!

-- У вас останется любимец ваш Джинкинс, - отвечал он угрюмо. - Он утешит вас и остальных джентльменов в потере двадцатерых, как я! Меня в этом доме не понимают.

-- Ах, не уходите с таким мнением, сударь! Говорите, что хотите о джентльменах; но за что же вы обвиняете коммерческую гостиницу? Вы слишком чувствительны, слишком щекотливы, сударь. Это в вашем духе!

Молодой джентльмен закашлял.

-- А что до Джинкинса, сударь, уж если нам надобно разстаться, то знайте, что я его вовсе не оправдываю. Я бы желала сама, чтоб он понизил голос в моем доме. Мистер Джинкинс не такой постоялец, которому все должны уступать. Напротив...

Такия и подобные речи мистрисс Тоджерс смягчили наконец младшого джентльмена, и он ушел, уверяя хозяйку в своем всегдашнем уважении.

-- Ах, Боже мой, мисс Пекснифф! - вскричала она, войдя в свою комнату и жалобно всплеснув руками. - Что стоит быть хозяйкою подобного заведения! Вы верно слышали наш разговор! Каково вам покажется? Этот молокосос самый смешной и безтолковый малый, каких только я знаю; а между тем он воображает себе, что его можно поставить на одну доску с Джинкинсом... с Джинкинсом!

-- Мистрисс Тоджерс, позвольте узнать, что вам платит этот молодой джентльмен?

-- Около восемнадцати шиллингов в неделю.

Пекснифф встал со стула, скрестил руки, взглянул на хозяйку и покачал головою.

-- И возможно ли, сударыня, - сказал он: - чтоб женщина с вашим умом, из за такой безделицы как восемнадцать шиллингов в неделю, унижалась до двуличия... даже на одно мгновение?

-- Барыш, мистрисс Тоджерс, барыш!

-- Притворство для барыша! О, вот поклонение золотому тельцу! О, Ваал, Ваал! Ценить себя ни во что, притворяться, лгать - за восемнадцать шиллингов в неделю! Горестно!

Восемнадцать шиллингов! Ты прав, добродетельный Пекснифф, совершенно прав. Добро бы еще за чин, за звезду, за место в парламенте, за улыбку министра или за большие деньги! А то за восемнадцать шиллингов в неделю! Это жалость, жалость!