Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XI, в которой некий джентльмен оказывает особенное внимание одной даме - и многия событии предзнаменовываются.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XI, в которой некий джентльмен оказывает особенное внимание одной даме - и многия событии предзнаменовываются. (старая орфография)

Глава XI, в которой некий джентльмен оказывает особенное внимание одной даме - и многия событии предзнаменовываются.

Дня за два или за три до отправления Пексниффов во-свояси, отчего коммерческие джентльмены были неутешны, в полдень, Бэйли младший предстал перед мисс Черити и с своею обычною любезностью объявил ей, что какой-то джентльмен желает ее видеть и ждет в гостиной.

-- Джентльмен, ко мне! - воскликнула Черити, прервав свою работу - она была занята обрубливаньем носовых платков для мистера Джинкинса. - Кто бы это был? Не ошибся ли ты, Бэйли?

Рыжий паж оскалил зубы.

-- Как это странно, Мерси! Я даже чувствую большую наклонность не идти к нему.

Младшая сестра полагала, что причиною такого замечания была гордость и желание кольнуть ее за победы над тоджерскими коммерческими джентльменами. А потому она очень учтиво отвечала, что все это очень странно, и что она также не может постичь причины такого смешного посещения.

-- Решительно невозможно угадать! - вскричала Черити с некоторою язвительностью. - Но тебе тут не на что сердиться, мой друг.

-- Благодарю вас, сестрица, я и сама это знаю.

-- Я боюсь, что тебе вскружили голову; я рано, ты такая безумная!

-- Я и сама этого опасаюсь, милая Черити, - отвечала Мерси с большим чистосердечием. - Каждый день слышишь столько вздору, лести, комплиментов и прочого, что понсволе закружится голова. Как тебе должно быть отрадно и спокойно, милая Черити! Тебя не безпокоят эти гадкие мужчины... Как ты это умеешь делать?

Такой невинный вопрос мог бы повлечь к бурным последствиям, еслиб Бэйли младшему не пришла фантазия проплясать "лягушечью джиггу". Черити подавила свою досаду и пошла за Бэйли в гостиную, чтоб принять таинственного обожателя, который там дожидался.

-- А, кузина! - воскликнул он - Видите, вот я и здесь. А уж вы верно думали, что я пропал. Ну, как вы себя чувствуете?

-- Благодарю вас, - отвечала Черити, протянув руку мистеру Джонсу Чодзльвиту.

-- Ну, хорошо. Вас не утомила поездка в Лондон? А что делает та, другая? Она здорова?

-- Она не жаловалась ни на какую болезнь, сударь. Может быть, вы хотите ее видеть?

-- Нет, нет кузина! Не торопитесь; в этом нет нужды. Какая вы жестокая девушка!

-- Вы этого не можете знать.

-- Может быть. А что, вы уже думали, что я пропал? Не правда ли?

-- Будто? Ну, а другая?

-- Я не знаю, о чем думает моя сестра.

-- Ну, а смеялась она над этим?

-- Нет, она даже и не смеялась.

-- Она ужасно любит смеяться! Я бы давно к вам пришел, еслиб знала, где найти вас. Вы тогда так скоро убежали!

-- Наш папа очень торопился.

-- Жаль, что я не успел спросить, где он остановился. Я бы и теперь не нашел вас, еслиб не встретился с ним на улице сегодня утром. Какой он лукавый!

-- Прошу вас говорить о моем отце с большим уважением, мистер Джонс! Я не позволю подобного тона даже в шутке.

-- Гм... а я позволю вам говорить о моем отце, как вам угодно. В его жилах, вместо крови, течет какое то жидкое неблагополучие. Как вы думаете, кузина, сколько ему лет?

-- Да, он стар, но прекрасный и препочтенный джентльмен.

-- Препочтенный джентльмен! Гм! Не мешало бы ему быть еще почтеннее. Но что об нем толковать! Я зашел к вам за тем, кузина, чтоб пригласить вас прогуляться со мною и показать вам здешние виды; а потом вы зайдете в наш дом и освежитесь чем нибудь. Пекснифф сказал, что он завернет за вами сегодня вечером. Вот его записка; я нарочно заставил его написать два слова, на случай, если вы не поверите. Ничего нет лучше письменных доказательств! Ну, вы приведете с собою ту?

Мисс Черити взглянула на почерк отца: "Ступайте с ним", было там сказано: "и да будет между нами доброе согласие, если оно возможно". После того она вышла, чтоб приготовиться к прогулке и объявить эту новость сестре. Вскоре она возвратилась вместе с Мерси, которая вовсе не чувствовала расположения променять блистательные победы над тоджерскими коммерческими джентльменами на общество мистера Джонса Чодзльвита и его почтенного отца.

-- Ага, - вскричал: - вот и вы!

-- Да, страшилище, - отвечала Мерси: - и я бы очень охотно желала быть в другом месте.

-- Не может быть, чтоб вы так думали!

-- Оставайтесь при своем мнении, страшилище, а я буду при своем; мое мнение таково, что вы пренеприятный и прегадкий человек - Тут она от всего сердца засмеялась.

-- О, какая вы острая! Да с вами беда!

-- Что ж? - вскричала Мерси: - Если мы не идем сейчас же, так лучше всего снять шляпку и остаться дома!

Угроза эта подействовала на Джонса, и он, взяв своих кузин под руки, повел за двери. Любезность его, замеченная Бэйли младшим из форточки, причинила тому сильный припадок кашля, которого жертвою он был до тех пор, пока Джонс и обе мисс Пекснифф не скрылись за угол.

и публичных зданий, что другому на разсмотрение их понадобился бы год. Надобно заметить, что мистер Джонс имел непреодолимое отвращение к внутренности тех зданий, за вход в которые надо было платить. Он до такой степени держался своего мнения, что когда мисс Черити упомянула, что оне были раза два или три в театре с Джинкинсом и другими коммерческими джентльменами, то первый вопрос Джойса был: - а кто же платил? Узнав, что платили Джинкинс и прочие, он решил, что этот народ - чудные олухи, и часто, во время прогулки, неумеренно смеялся их простоте.

После двухчасовой, весьма утомительной, прогулки, и когда уже начало смеркаться, мистер Джонс сказал девицам, что намерен сыграть лучшую шутку, какая только ему известна: дело состояло в том, чтоб нанять извозчика на край города за шиллинг. К счастию девиц, оне приехали таким образом в жилище своего путеводителя.

Старинное складочное место, под фирмою "Энтони Чодзльвита и сына", оптовых торговцев из Манчестера, находилось в весьма узкой улице, недалеко от почты, где каждый дом казался темным даже в самое светлое, ясное летнее утро. Дом, в котором вели свои дела Энтони Чодзльвит и сын, был в числе самых мрачных, ветхих, грязных и закопченыхь, какие только может себе вообразить человек, бывавший в торговых частях Лондона. Все в этом доме доказывало, что хозяева думают только о деле и презирают всякую мысль о комфорте и роскоши. В темных спальнях висели по стенам нанизанные на веревочки полусъеденные молью письма; на полу валялись остатки и обрывки негодных товаров, старинные образчики, изломанные ящики и тому подобное. В единственной приемной комнате все было основано на тех же началах: там везде валялись старые бумаги, счеты, ящики, счетные книги и разные принадлежности торговых занятий. Маленький столик был накрыт для обеда, а перед камином сидел сам Энтони Чодзльвит; он встал, чтоб встретить своих прекрасных посетительниц.

-- Ну, что, привидение, готов обед? - сказал мистер Джонс, почтительно приветствуя этим титулом своего родителя.

-- Я думаю, что готов, - отвечал старик.

-- Да что мне в том, что вы думаете? Мне надобно знать наверное!

-- Я наверное не знаю.

-- Вы ничего наверное не знаете! Дайте свечу: надо посветить девушкам.

Энтони подал ему ветхий конторский подсвечник, с которым Джонс предшествовал девицам в ближайшую спальню, где оне сняли свои шали и шляпки; возвратившись, он занялся, в ожидании обеда, откупориваньем бутылки вина и обтачиваньем ножа, ворча про себя комплименты отцу. Обед состоял из горячей бараньей ноги со множеством зелени и картофеля, что все было принесено грязною старушонкой.

-- Живем как холостяки, кузина, - сказал Джонс, обратясь к Черити. - Я уверен, что другая будет смеяться, возвратясь домой, как вы думаете? Вы будете сидеть у меня по правую сторону, а та пусть сядет по левую. Послушайте, вы, другая, садитесь сюда!

-- Вы такое пугало, - возразила Мерси: - что у меня пропадет аппетит, если я сяду подле вас.

-- Не шалунья ли она? - прошептал Джонс, толкнув локтем старшую сестру.

-- Право не знаю, - сердито возразила Черити. - Мне надоели ваши смешные вопросы.

-- Что там делает мой драгоценный родитель? - продолжал Джонс, видя, что отец его ходит взад и вперед вместо того, чтоб сесть за стол. - Чего вы ищите?

-- Я потерял очки.

-- Да разве вы не можете есть и пить без очков! А где этот соня Чоффи? Эй, дурак, не знаешь своего имени, что ли?

Видно, что он не знал своего имени, потому что не пришел, пока не позвал его сам старик Энтони. По этому призыву, медленно отворилась стеклянная дверь маленькой конторки, отделенной в комнате легкою перегородкою, и оттуда выполз весьма древний старичок с тусклыми глазами и морщинистым лицом. Он был так же ветх и запылен, как все остальное в этом доме; костюм его был черный, старомодный, весьма изношенный; панталоны подвязаны у колен порыжевшими ленточками, а на нижней части тоненьких ног были протертые шерстяные чулки того же цвета. Казалось, он был засунут с полстолетия назад в чуланчик, куда сваливали всякий хлам, забыт там, и только теперь кто-то открыл его.

Он медленно приблизился к столу и уселся на стол, но потом, как-будто почуяв, что тут есть чуткие, и в добавок еще дамы, приподнялся, повидимому, желая поклониться; однако, он не сделал этого, а снова опустился на стул, дышал в свои морщинистые руки, чтоб согреть их, и сидел неподвижно, не глядя ни на кого и ни на что, с глазами ничего невидевшими, с лицом, ничего невыражавшим.

-- Наш прикащик, старый Чоффи, - сказал Джонс, представляя его дамам.

-- Он глух? - спросила одна из них.

-- Он никогда не говорил этого, - отвечал старый Чодзльвит.

-- Слеп? - спросили девицы

-- Нет. Он, кажется, не вовсе еще ослеп, батюшка?

-- Конечно, нет.

-- Да что же он?

-- А вот я вам сейчас скажу, - отвечал Джонс вполголоса своим кузинам: во-первых, он чертовски стар, что мне не слишком нравится, потому-что, кажется, будто и отец мой берет с него пример; во-вторых, он чудный старичишка, - продолжал он вслух: - и не понимает ничьих слов, кроме его, - тут он показал вилкою на своего почтенного родителя.

-- Как странно! - вскричали обе сестры.

-- Вот видите, - сказал Джонс: - он всю жизнь свою корпел над счетами и счетными книгами, и, наконец, лет двадцать назад, заболел горячкою. Во все это время (недели с три) он был как одурелый, все считал и досчитался уж не знаю до которого мильона. Теперь мы мало занимаемся делами, и он недурной приказчик.

-- Очень хороший, - заметил Энтони.

-- Ну, по крайней мере, не дорогой и заработывает свою соль, - возразил Джонс. - Я уж сказал вам, что он не понимает никого, кроме моего отца - он так давно к нему привык! Я видал, как он игрывал в вист, имея партнером моего отца и вовсе не понимая, против кого он играет.

-- У него нет аппетита? - спросила Мерси.

-- О, извините! Он ест, когда ему дают. Но ему все равно, ждать ли минуту или час, пока отец мой здесь; и потому, когда я сильно голоден, то думаю о нем не прежде, как поусмирю в свой собственный желудок. Ну, Чоффи! болван! хочешь, что ли?

Чоффи не слыхал ничего.

-- Он всегда был предрянной старичишка, - хладнокровно заметил Джонс. - Спросите его, батюшка.

-- Хочешь ли ты обедать, Чоффи? - спросил старый Энтони.

-- Да, да, - отвечал Чоффи, принимая понемногу вид живого существа. - Да, да. Готов, мистер Чодзльвит. Совершенно готов, сударь. Готов, готов, готов. - Сказав это, он улыбнулся и приготовился слушать; но так как с ним перестали говорит, то свет жизни начав мало-по-малу исчезать с лица его, и оно стало безсмысленным по прежнему.

-- Он покажется вам очень неприятным, потому что давится каждым куском, - сказал Джонс кузинам. - Вот смотрите! Еслиб я не думал позабавить вас, то не впустил бы его сегодня сюда... Какие лошадиные глаза!

раз, пытаясь обедать, что несказанно забавлял мистера Джонса, который уверял обеих сестер, что в этом отношении Чоффи превзошел даже его отца, - а это, как он замечал, не безделица.

Странно, что Энтони Чодзльвит, сам уже очень старый человек, находил удовольствие в шутках отпускаемых его сыном над жалкою тенью, сидевшею за столом их. Надобно, однако, отдать ему справедливость, что он смеялся не столько над старым приказчиком, сколько от восхищения, возбуждаемого в нем остроумием Джонса. По той же причине, грубые выходки молодого человека даже насчет его самого, наполняли его тайным наслаждением и заставляли потирать руки, какъбудто он говорил про себя: Я научил его, я воспитал его; это мой настоящий наследник; он лукав, сметлив и корыстолюбив, а потому не промотает моих денег.

Чоффи возился так долго со своей бараниной, что мистер Джонс, потеряв, наконец, терпение, вырвал у него из под носа тарелку и посоветовал отцу намекнуть старичишке, чтоб он лучше жевал.

Энтони исполнил его желание, и Чоффи, оживившись, снова воскликнул: - Да, да, правда, правда! Он преострый малый, Бог с ним! Подлинно ваш сын, мистер Чодзльвит! Бог с ним, Бог с ним!

Мистер Джонс хохотал еще сильнее и заметил своим кузинам, что Чоффи когда-нибудь уморит его со смеха. После того сняли со стола скатерть, поставили бутылку вина, и мистер Джонс наполнил рюмки своих кузин, уговаривая их не щадить вина, потому что его много; однако, он вскоре присовокупил, что только пошутил и что оне верно не примут слов его иначе, как за шутку.

-- Я выпью за здоровье Пексниффа, - сказал Энтони. - За вашего отца, мои милые. Ловкий человек Пекснифф; смышлен, только лицемер! Что, сударыни, ведь лицемер? Ха, ха, ха! Ну, да, разумеется. Только он уж слишком хитрит. Вот вы, мои красавицы, перехитрите хоть что, даже и лицемерие - спросите-ка Джонса!

-- Вас уж нельзя перехитрить в заботливости о себе, - заметил почтительный сын своему родителю.

-- Слышите, милые? - вскричал восхищенный Энтони. - Мудро, мудро сказано! Славное замечание!

-- Только от этого человек иногда живет дольше, чем нужно, - шепнул мистер Джонс своей кузине - Ха, ха! Скажите-ка это той!

-- Ах, Боже мой, можете сказать ей сами, - отвечала Черити с досадою.

-- Она так любит трунить.

-- Так что вам о ней заботиться? Я уверена, что она об вас нисколько не думает.

-- Будто бы?

-- Ах, Боже мой! Да разумеется.

-- А есть еще дело, в котором трудно бывает перехитрить, батюшка., - заметил Джонс после краткого молчания.

-- Что такое? - спросил отец, смеясь заранее в ожидании чего-нибудь особенно умного.

-- Торговля; вот правило для торговли: поступай с другими так, как бы они хотели поступить с тобой. Все другия основания ложны.

Восхищенный отец захлопал в ладоши; изречение сына понравилось ему до того, что он поспешил сообщить его своему ветхому приказчику, который начало потирать руки, кивать дряхлою головою и мигать своими водянистыми глазами.

После того, Чоффи погрузился в кресла, стоявшия в темном углу около камина, где он обыкновенно проводил вечера, и больше его никто не видел и не слышал; его заметили только раз, когда подали ему чай, в который он машинально обмакивал свой хлеб. Чоффи как-будто замерзал для всего окружающого - если можно так выразиться и только оттаивал на время от слова или прикосновения Энтони Чодзльвита.

Мисс Черити разливала чай и казалась полною хозяйкой дома, а Джонс сидел к ней как можно ближе, и нашептывал нежности и комплименты на свой лад. Мисс Мерси, с своей стороны, безмолвно вздыхала об обществе коммерческих джентльменов, которые, без сомнения, жалеют о её отсутствии, и зевала над какою то газетой. Энтони заснул без дальних церемоний, а потому Джонс и Черити имели перед собою свободное поприще

Когда убрали чай, Джонс вытащил грязную колоду карт и принялся занимать своих кузин разными фокусами, которых основная идея состояла для него в том, чтоб заставить кого-нибудь побиться об заклад, что нельзя сделать того или другого, а потом спроворить фокус и выиграть деньги. Мистер Джонс уверял, что такия проделки в большом употреблении в лучшем обществе и что там проигрывают на них большие деньги. Неизлишним будет заметить, что он вполне этому верил, потому что плутовство имеет свою простоту так же, как и невинность; а везде, где только нужно было теплое верование в то, что мошенничество и хитрость - главное основание каких-нибудь дел, мистер Джонс был легковернейшим из смертных. К этому надобно еще прибавить и отличавшее его необычайное нсвежество.

Достойный сын почтенного Энтони Чодзльвита имел все наклонности к тому, чтоб сделаться первостепенным развратником - его удерживала только самая скаредная скупость; таким образом, дурные страсти его были обуздываемы другого рода пороком, как противоядием, так как правила добродетели были бы тут совершенно безсильны.

Когда он кончил все свои штуки картами, сделалось ужо поздно, и так как Пекснифф не являлся, молодые дамы изъявили желание возвратиться домой. Но Джонс, в припадке любезности, объявил, что никак их не отпустит без того, чтоб оне не вкусили хлеба с сыром и портера, и даже когда оне исполнили его желание, он не решался позволить им отправиться; он то упрашивал мисс Черити подождать его немножко, то отпускал ей нежности по-своему, но, наконец, видя старания свои безплодными, взял шляпу и приготовился проводить дам в Тоджерскую; при этом, он заметил, что вероятно оне лучше согласятся идти пешком, нежели ехать, и что он совершенно того же мнения.

-- Покойной ночи, - сказал Энтони. - Покойной ночи; поклонитесь от меня - ха, ха, ха! - Пексниффу. Берегитесь Джонса, мои милые, он малый опасный. Да смотрите, не поссорьтесь за него.

-- Вот хорошо! Ссориться за это животное! - вскричала Мерси. - Можешь взять его себе, милая Черити; дарю тебе свою долю этого страшилища.

-- Что? Видно я кислый виноград, кузина? - сказал Джонс.

Мисс Черити была чрезвычайно довольна этим возражением и заметила Джонсу, что если он будет так жестокь с её сестрою, то заставит ненавидеть себя, Мерси, которая действительно имела свою долю добродушия, отвечала мистеру Джонсу только хохотом. После того, они вышли из дома и дошли до коммерческой гостиницы без всяких вспышек. Мистер Джонс вел своих кузин под руки и часто пожимал вместо одной руки другую и довольно сильно; но так как он во все это время шепотом разговаривал с Черити, то ошибки его можно было приписать случаю. Когда двери Тоджерса отворились перед ними, Мерси поспешно вырвалась и побежала вверх, а Черити и Джонс оставались еще минут около пяти на лестнице и продолжали разговаривать. На следующее утро, мистрисс Тоджерс кому-то заметила: - Ясно, что тут происходит, и я этому очень рада, потому что мисс Пекснифф давно пора пристроиться.

Наконец, приблизился день, когда светлое видение, так внезапно озарившее Тоджерскую и пронзившее ярким лучом грудь Джинкинса, должно было исчезнуть; когда этому видению, как будто какому-нибудь узлу с бельем или боченку с устрицами, или жирному джентльмену, или вообще всякому прозаическому существу предстояло быть погруженным в простой почтовый экипаж и отправиться из столицы в провинцию.

-- Никогда еще, мои милые мисс Пекснифф, - сказала им мистрисс Тоджерс поздно вечером накануне их отъезда: - никогда еще не видала я джентльменов так чувствительно растроганных, как теперь растроганы коммерческие джентльмены; они, я думаю, не оправятся раньше, как чрез несколько недель. Вам обеим придется отвечать за многое.

Девицы скромно отреклись от участия в таком бедственном состоянии сердец Тоджерских джентльменов.

-- А ваш благочестивый папа! Вот также потеря! Да, милые мисс Пекснифф, ваш папа истинный вестник мира и любви!

Находясь в некоторой неизвестности насчет того, какого именно рода любви был вестником мистер Пекснифф, дочери его приняли второй комплимент несколько холодно.

-- Еслиб я решилась изменить доверенности и попросить вас оставить на эту ночь отпертою дверь из вашей комнаты в мою, я уверена, что вам было бы очень интересно; но я этого не сделаю; я обещалась мистеру Джинкинсу, что буду молчать, как могила.

-- Что такое, милая мистрисс Тоджерс?

чтоб они назначили время двумя часами раньше, потому что, когда джентльмены сидят поздно, то они пьют, а когда они пьют, то нельзя, чтоб музыка их была черезчур хороша. Но уж они так уговорились, и я уверена, что вы будете довольны их вниманием.

Молодые девицы были сначала так заняты этою новостью, что решились не ложиться спать, пока не услышат конца серенады. Но через полчаса, оне переменили свое намерение и заснули иак сладко, что вовсе не обрадовались, когда их вскоре после того разбудили жалобные звуки музыки, нарушившей безмолвие ночи.

Музыка была очень трогательна... очень. Самый разборчивый вкус не мог бы пожелать ничего более мрачного. Вокальный джентльмен был за капельмейстера, Джинкинс пел басом, остальные пели или играли кто как мог. Младший джентльмен выдувал свою горесть на флейте. Еслиб обе мисс Пекснифф и мистрисс Тоджерс сгорели, а серенада была дана в честь их пепла, то и тогда было бы невозможно выразить сильнее неописанное отчаяние музыки хора, составленного из коммерческих джентльменов. То было requiem, панихида, плач, вопль, стон, рыдание - все вместе. Флейта младшого джентльмена слышалась дико, подобно вою порывистого ветра - он был музыкант ужасный, он поражал и изумлял!

Джентльмены разыграли несколько пьес; мистрисс Тоджерс полагала даже, что можно было бы уменьшить их число. Но даже тут, в торжественные минуты, когда потрясающие звуки должны были бы пронзить его насквозь, Джинкинс не мог оставить в покое младшого джентльмена. Он просил его ясно и отчетисто, перед началом второй пьесы, чтоб он не играл; да, он желал, чтоб младший джентльмен не играл. Дыхание младшого джентльмена слышалось сквозь замочную скважину: он не играл - могла-ли флейта выразить чувства, обуревавшия его грудь? Нет, даже тромбон был бы слишком нежен!

Середина приходила к концу. Литературный джентльмен сочинил песнь и положил ее на музыку одной старинной баллады. Все запели хором, кроме младшого джентльмена, хранившого грозное молчание. Песнь призывала Аполлона в свидетели того, что будет с тоджерскими, когда Милосердие и Жалость покинуть их стены; потом музыка склонилась на звуки Rule Britannia, и джентльмены мало-по-малу удалились, чтоб усилить эффект хора отдалением. Наконец, коммерческая гостиница успокоилась.

Мистер Бэйли угостил отъезжающих красавиц своим вокальным прощаньем не ранее, как на следующее утро. Вошед к ним, когда оне укладывали свои вещи в дорогу, он затянул жалобную песнь щенка, находящагося в критических обстоятельствах.

-- Так вот, сударыни, вы едете? Худо!

-- Да, Бэйли, мы едем домой, - возразила Мерси.

-- И вы не намерены подарить никому из них клочка ваших волос?

Обе сестры засмеялись

-- А знаете ли, сударыня, я ухожу отсюда, я не намерен дольше оставаться здесь, чтоб та старая называла меня всякими именами.

-- Куда же ты пойдешь?

-- Или в сапоги с отворотами, или в армию.

-- Ну, да; почему-ж не туда? В Товере множество барабанщиков. Я с ними знаком.

-- Да тебя застрелят.

-- Что-ж, лучше пускай в меня попадет ядро, нежели полено, а она вечно поймает что-нибудь в этом роде и пустит в меня, когда у джентльменов хорош аппетит. Разве я виноват, что они истребляют её провизию! Не правда-ли?

-- Без сомнения, - отвечали обе.

мистер Бэйли, осклабя лицо: - если вы намерены дать мне что-нибудь, так давайте разом, потому что, если вы и приедете сюда в другой раз, то уж меня не найдете, а другой мальчик верно не будет стоить ничего, готов поручиться!

Молодые девицы последовали его совету, как за себя, так и за мистера Пексниффа, и наградили Бэйли-младшого так щедро, что он не знал, как выразить свою благодарность, которая обнаруживалась в продолжение целого дня разнообразными значительными пантомимами и необычайным усердием в пользу Пексниффа и его семейства.

Мистер Пекснифф и Джинкинс воротились к обеду вместе, рука об руку. Джинкинс устроил себе полу праздник, чем несказанно выиграл перед остальными джентльменами, которых время, к несчастью, было занято вплоть до вечера. Пекснифф потребовал бутылку вина, и они сидели за нею очень дружно, как вдруг, среди их наслаждения, возвестили о приходе Энтони Чодзльвита с сыном.

-- Пришел проститься с вами, - сказал Энтони вполголоса Пексниффу, когда они уселись вдвоем в стороне от прочих. - Что нам отделяться друг от друга, Пексинфф? Порознь мы, как две половинки ножниц, а вместе можем кое-что сделать, а?

-- Единодушие всегда восхитительно.

Мистер Пекснифф, помня слово "лицемер", отвечал только двусмысленным движением головы.

-- Лестно, очень лестно, - продолжал Энтони: - я невольно отдавал справедливость вашей ловкости, даже в то время. Но ведь мы понимаем друг друга.

-- О, совершенно!

Энтони взглянул на своего сына, севшого подле мисс Черити, потом на Пексниффа, и потом опять на сына, и таким образом посматривал несколько раз. Случилось так, что взгляды мистера Пексниффа взяли такое же направление; но, заметив это, он тотчас потупил глаза и даже прищурил их, чтоб в них нельзя было ничего прочесть.

-- Кажется, он очень сметлив, - возразил Пекснифф весьма чистосердечно.

-- И бережливый.

-- И бережливый? Не сомневаюсь.

-- Смотрите-ка, как он смотрит на вашу дочь.

-- Нет ли еще чего-нибудь?

-- Невозможно угадать! Решительно невозможно! Вы меня удивляете...

-- Да, я это знаю, - отвечал сухо старик. - Но ведь нежность Джонса к вашей дочери может продлиться, а может и кончиться. Предположив, что она продлится, то, так как мы оба порядочно опушили свои гнезда, ведь дело выйдет выгодно для нас обоих.

Мистер Пекснифф хотел было отвечать с кроткою улыбкой, но Энтони остановил его.

всякое недоумение. Благодарю вас за внимание. Мы, кажется, понимаем друг друга.

Вскоре после того, он встал и подошел к тому месту, где сидели Джонс и девицы. Но так как дилижанс отличался своею пунктуальностью, то отъезжающим надобно было отправиться в контору, которая была так близко, что все общество решилось идти туда пешком, тем более, что вещи были уже отосланы заранее. Пришед в контору, Пексниффы нашли ночной дилижанс совершенно готовым и большую част тоджерских джентльменов, включая и младшого из них, который был растроган до крайности и погружен в глубокую грусть.

Ничто не могло сравниться с отчаянием мистрисс Тоджерс, когда она провожала Пексниффов до конторы и прощалась с ними. Ее поддерживали с каждой стороны по одному коммерческому джентльмену, и она безпрестанно прикладывала носовой платок к глазам. Джинкинс, вечный камень преткновения на жизненном пути младшого джентльмена, стоял на подножке почтовой кареты и разговаривал с дамами, когда оне уже уселись; на другой подножке стоял Джонс, пользовавшийся правом родства, между тем, как младший из тоджерских, пришедший на место прежде всех, не мог выбраться из конторы, заваленной чемоданами и узлами и наполненной носильщиками, безпрестанно толкавшими его и суетившимися около багажа путешественников. Наконец, перед тем, как дилижанс тронулся, младший джентльмен, взволнованный и взбешенный, хотел бросить своей красавице тепличный цветок, стоивший довольно дорого; он попал им в кондуктора дилижанса, который прехладнокровно принял цветок и засунул его себе в петлицу, поблагодарив наперед подателя.

Наконец, дилижанс двинулся. Тоджерские осиротели. Молодые девицы предались своим грустным размышлениям; но Пекснифф, отбросив мирское, сосредоточил все свои добродетельные помыслы на том, что ему предстояло изгнать из своего благочестивого дома обманщика и неблагодарного, которого присутствие было святотатством перед его пенатами.