Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XIII, описывающая то, что сталось с Мартином и его отчаянным намерением, с кем он встречался, какие безпокойства его мучили и какие новости он услышал.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XIII, описывающая то, что сталось с Мартином и его отчаянным намерением, с кем он встречался, какие безпокойства его мучили и какие новости он услышал. (старая орфография)

Глава XIII, описывающая то, что сталось с Мартином и его отчаянным намерением, с кем он встречался, какие безпокойства его мучили и какие новости он услышал.

С книгою Тома Пинча под мышкой и даже не застегивая своего сюртука, несмотря на проливной дождь, Мартин сердито шел вперед, пока не миновал придорожного столба и не очутился на большой дороге в Лондон. Даже и тогда он не убавил шага, но начал одумываться и успокоиваться мало-по-малу.

Положение его было вовсе незавидно. День начал пасмурно разсветать; густые облака неслись от востока, и из них лил сильный дождь, превративший дорогу в ряд луж, мутных ручейков и топкой грязи. Кругом ни живой души. Сам он, покинутый всеми, без денег, со множеством независимых замыслов в голове, но без всяких средств к их выполнению. Самолюбие и гордость его были уязвлены до-нельзя: злейший враг не мог бы пожелать ему ничего худшого. К этому надобно прибавить, что теперь он почувствовал, что промок до костей и прозяб до самого сердца

В таком горестном состоянии тела и духа, он вспомнил о книге Тома Пинча, которую нес, вовсе не думая о ней. Взглянув на корешок, он увидел, что это был старый том "Саламанского Студента" на французском языке, и проклял безумие бедного Пинча. Он уже готов был бросит ее, но вспомнил, что Том говорил ему об одном загнутом листке. Отвернув его, он нашел поспешно завернутую в клочек бумаги и пришпиленную к странице полгинею - немного, но все, что было у добряка! На бумажке было написано карандашом: "Мне эта монета право ненужна, я бы не знал, что с нею делать".

Есть некоторые лжи, Том, на которых люди восходят на небо, как на светлых крыльях; есть истины - горькия, холодные истины - приковывающия людей к земле свинцовыми цепями!

Мартин был тронут поступком Тома Пинча, показавшимь ему, что он не вовсе без друзей. Чрез несколько минут, он приободрился и вспомнил, что у него есть еще в кармане золотые часы. Вместе с тем, он не мог не подумать, что он должен быть малый необыкновенно-привлекательный, если произвел такое впечатление на Тома, и что он гораздо выше его во всех отношениях, а потому без труда пробьет себе дорогу в свете. Оживленный такими мыслями и утвердившись в намерении искать счастия на чужбине, он решился направиться в Лондон и не терять там времени.

Отойдя миль на десять от достопамятного жилища Пексниффа, он завернул в маленький кабачек, чтоб позавтракать; там развесил он перед веселым огнем камина свое мокрое платье, а сам развалился в креслах. Теперешнее пристанище его, куда заглядывали только люди самого смиренного разряда, конечно, не походило на роскошный отель, в котором он пировал накануне; но телесные нужды примирили его с ним очень скоро, и он усердно принялся за ветчину и яйца, запивая все это добрым пивом, поданным в оловянной кружке. Очистив с тарелок все, он потребовал еще кружку пива и задумчиво глядел на огонь.

Вскоре внимание его было возбуждено стуком колес, и через несколько минут подъехала фура, запряженная четырьмя лошадьми и нагруженная овсом и соломою, прикрытыми по возможности от дождя. Возничий, напоив своих коней, вошел в комнату, топая ногами, чтоб согреться, и отряхивая воду с своего кафтана и шляпы.

Он был румяный и дюжий малый, с добродушною физиономией. Подсев к огню и кивнув головою Мартину, он заметил, что очень сырая погода.

-- Да, очень сыро, - возразил Мартин.

-- Не знаю, может ли быть хуже.

-- Я тоже.

Погонщик взглянул на загрязненное платье Мартина, на мокрые рукава его рубашки и на развешанный перед огнем сюртук, и сказал, грея перед огнем руки;

-- Вас, сударь, захватило на дороге?

-- Да.

-- Ехали верхом, может быть?

-- Я бы ехал, еслиб у меня была лошадь; но у меня её нет.

-- Худо, сударь.

-- Бывает и хуже.

После этого ответа, Мартин засунул руки в карманы и принялся насвистывать, как будто желая показать, что он ставить ни во что кислые гримасы фортуны.

Погонщик с минуту посмотрел на него украдкою, наконец, решился спросить:

-- Что значит туда?

-- К Лондону, разумеется.

-- Туда. - И Мартин засвистал еще громче.

-- Я еду туда же, - заметил погонщик: - в Гоунсло, миль десять не доезжая до Лондона.

-- Право?

-- Да.

-- Так я буду говорить с тобою без обиняков. Судя по моему платью, ты, может быт, думаешь, что со мною много денег? - У меня их нет. Все, что я могу тебе заплатить, простирается не дальше одной кроны, потому что у меня их всего две. Если можешь везти меня за нее, да на придачу за жилет и носовой платок, то вези; если нет - не нужно.

-- Коротко и ясно.

-- Что ж, мало? Больше мне нечего дать; так и дело с концом. И он засвистал снова.

-- Да разве я сказал вам, что мало?

-- Ты не сказал, что довольно.

-- Да вы же не дали мне времени говорить. Что до жилета, мне в нем нет нужды, тем больше, что он джентльменский; а шелковый платок другое дело - если вы останетесь мною довольны по приезде в Гоунсло, то я готов принять его в виде подарка.

-- Так дело слажено?

-- Извольте.

-- Допивай же это пиво, - сказал Мартин, подавая ему кружку, - и отправимся.

Через две минуты, Мартин, расплатившись в корчме, лежал уже на связках соломы под наметом фуры, в сухом месте, и только оставил спереди небольшое отверстие, чтоб ему можно было разговаривать с новым своим приятелем погонщиком, который поехал веселою рысцою по дороге в столицу.

Имя погонщика было Вилльям Симмонс, но его большие звали просто Биллем. Молодецкий вид его происходил частью от того, что он принадлежал к одному обширному заведению почтовых карет в Гоунсло, куда он возил содому и овес с одной уильтширской фермы. Он добивался места кондуктора дилижансов и ждал первой вакансии для своего назначения. Сверх того, он был малый музыкальный и всегда возил с собою рожок, на котором, когда разговор с Мартином останавливался, выдувал первые колена многих мелодий, но всегда обрывался на вторых.

-- Ох! - сказал Билл со вздохом, укладывая в карман свой инструмент: - славный был музыкант Ломми Нед! Он был кондуктором сэлисбюрийского дилижанса.

-- Он умер?

-- Умер! - возразил Билль с презрительным ударением. - Нет, нет! Он распорядился умнее; его уже нет в Англии; он отправился в Америку.

-- Да уж лет пять будет. Он удрал в Ливерпуль, не сказав никому ни слова, а оттуда поехал Соединенные Штаты.

-- Ну, а потом?

-- А потом он был очень рад, что очутился в Соединенных Штатах, потому что у него не было ни одного пенни.

-- Что ты под этим разумеешь? - спросил Маркин несколько гневно.

-- Что я разумею? А вот что: там ведь все люди равны, так ли? Значит, оно и все равно, есть ли у человека тысяча фунтов стерлингов, или ничего - особенно, говорят, в Нью-Иорке, куда высадили Неда.

-- В Нью-Иорке? - повторил задумчиво Мартин.

-- Да, в Нью-Иорке, который, по его письмам, вовсе не похож на Старый-Иорк. Я уж не знаю, каким ремеслом там занимался Нед; но он писал своим домашним, что он и друзья его безпрестанно пели "Ale Kolumbia!.." {Американская национальная песня начинается словами: - Hail Columbia! то-есть "Привет Колумбии!" а Ale - название крепкого английского пива. Прим. перев.} и кричали против президента и тому подобное. Как бы то ни было, он там составил свое счастье.

-- Неужели, в самом деле?

-- Как же. Я знаю это потому, что он после потерял все, когда там лопнуло двадцать шесть банков.

-- Как же он был глуп, что не умел сберечь своих денег!

-- Разумеется; тем больше, что все это были бумажки; так их стоило только завернуть по-осторожнее.

Мартин не отвечал, но вскоре уснул часа на два. Пробудившись, он увидел, что дождь прекратился, - а потому подсел к погонщику и принялся его разспрашивать о разных подробностях переезда Неда через Атлантику и о пребывании его в Новом Свете. Но на эти вопросы Билль отвечал или наудачу, или говорил, что не помнит или не знает, так что Мартину не удалось заимствовать от него никаких полезных сведений.

Путешественники ехали целый день, часто останавливались, чтоб напоить или накормить лошадей, или по делам Билля, в разных местечках, так что они прибыли в Гоунсло около полуночи. Немного не доезжая до конюшен, где фура должна была остановиться, Мартин слез с нея, заплатил Биллю крону и почти насильно заставил его принять свой шелковый платок. После того, они разстались, и Мартин снова очутился одиноким на темной улице, не зная, куда приклонить голову.

Но в теперешнем отчаянном случае, равно как и во многих последующих, воспоминание о Пексниффе действовало на Мартина, как могущественное лекарство: возбуждаемое им негодование подкрепляло его и поощряло к упорной терпеливости. Под влиянием такого живительного средства, Мартин направился в Лондон; пришед туда в темную ночь и не зная, где найти отпертый трактир, он решился бродить по улицам до утра.

За час до разсвета, он очутился в одной из самых скромных частей огромной столицы. Обратясь к человеку в меховой шапке, который отворял ставни убогой гостиницы, он объявил ему, что он чужеземец и спросил, не найдется ли в доме места, где бы он мог переночевать. Случилось, что там была порожняя комнатка, хотя не из щеголеватых, но довольно чистая, и Мартин очень обрадовался, когда завалился в теплую постель.

Он проснулся поздно после обеда; пока он успел одеться, умыться и позавтракать, стемнело снова. Это пришлось очень кстати, потому что Мартин чувствовал необходимость разстаться с своими золотыми часами; а он ни за что в свете не пошел бы для этого к ростовщику днем.

Прошед тысячи лавок ветошников и ростовщиков, над дверьми которых красовались золотые шары и надписи "Ссужают деньгами", он вошел в одну, в которой был ряд маленьких перегородок, в роде театральных лож, для посетителей робких и непривычных, которые бы не желали, чтоб их видели; он заперся в одной из этих каморок, вынул свои часы и положил их на прилавок.

-- Клянусь жизнью и душой! - говорил лавочнику тихий голос в соседней ложе: - вы должны дать больше; вы должны прибавить хоть безделицу! Пусть будет два шиллинга шесть пенсов! Убавьте хоть на одну осьмушку унции с вашего фунта человеческого мяса, лучший из друзей моих.

Мартин невольно отшатнулся назад, потому что сейчас же узнал голос говорившого.

-- Вы вечно с вашею трухою, - сказал лавочник, свертывая отдаваемую ему вещь, весьма похожую на рубашку.

-- Пока я буду ходить сюда, никогда не разживусь пшеном, - возразил мистер Тигг. - Ха, ха! Недурно! Так два и шесть, почтеннейший друг?

-- Владелец её также пожелтел на безкорыстной службе неблагодарному отечеству. Так вы даете два и шесть?

-- Я вам даю, как сказал уже раз, два шиллинга, - возразил лавочник. - Имя то же?

-- То же самое, - отвечал Тигг. - Мои притязания на упразднившееся пэрство еще не утверждены палатою лордов.

-- Адрес прежний?

-- О, нет; я переменил свою городскую резиденцию из Meйфера, No 38, в Парклэн, 1542.

-- Неужели я это стану записывать? - сказал лавочник, о каля зубы.

-- Вы можете записывать все, что вам угодно, почтенный друг мой, но факт остается неизменным. Так как покои для помощника моего буфетчика и для пятого камердинера чертовски неудобны и неприличны в Мейфере No 38, то я счел за лучшее занять роскошное и удобное помещение в большом доме, в Парклэне, No 1542. Так два и шесть, и прошу пожаловать ко мне в гости!

Лавочник не мог не разсмеяться; а сам мистер Тигг, желая знать, какое впечатление произвел его рассказ на соседа в ближайшей ложе, протянул голову за перегородку и тотчас же, при свете газового рожка, узнал Мартина.

-- Вот самая необыкновенная встреча, какою только может похвастать древняя и новейшая история! - воскликнул Тигг. - Как вы поживаете? Что нового в земледельческих округах? Что поделывают друзья наши П...? Хе, хе! Дэвид, будьте к этому джентльмену как можно внимательнее; отгь из числа моих друзей.

-- Что вы мне дадите за эти часы? - сказал Мартин, подавая их лавочнику. - Мне очень нужны деньги.

-- Ему очень нужны деньги? - вскричал Тигг с величайшим участием. - Дэвид, вы должны дать ему как можно больше. Часы охотничьи, золотые, первостепенного достоинства, на четырех камнях, с горизонтальным рычажком и наивернейшем ходом, в этом я вам ручаюсь! Сколько вы дадите моему молодому другу? Дэвид, взвесьте осмотрительнее все качества часов и постарайтесь заслужить на будущее время мою рекомендацию.

-- За них я могу ссудить вас тремя фунтами стерлингов, если вам угодно, - сказал Мартину лавочник. - Часы старомодные. Больше нельзя.

-- Чертовски выгодно! - воскликнул мистер Тигг. - Два фунта и двенадцать с половиною за часы, и семь с половиною шиллингов за личное уважение. Трех фунтов достаточно. Мы их берем. Имя моего друга Смиви; Чиккип Смиви, из Гольборна, нумер двадцать шестой с половиною, под литерою B, временной жилец. Тут он снова подмигнул Мартину, давая знать, что все законные формы соблюдены, и ему остается только принять деньги.

Мартину, действительно, больше не оставалось ничего, а потому он взял деньги и вышел. На улице подошел к нему мистер Тигг и, взяв его под руку, поздравил с благополучным окончанием дела,

-- Что до моего участия в нем, - сказал Тигг: - не благодарите меня, я этого не перенесу.

-- Да я и не имел этого намерения, - возразил Мартин, высвобождая свою руку.

-- Вы меня премного обязываете, благодарю вас.

-- Слушайте, сударь, - заметил Мартин, кусая себе губы: - город так обширен, чтоб нам можно разойтись. Покажите, в какую сторону вы пойдете, и тогда я направлюсь в противоположную.

Мистер Тигг хотел говорить, но Мартин прервал его:

-- Едва ли нужно вам сказывать, что после того, что вы сейчас видели, мне нечего дать вашему другу, мистеру Сляйму; а ваше общество я вовсе не считаю для себя нужным.

покинул Сляйма и не хочу знать его! Я, сударь, первостепенный тюльпан, - продолжал Тигг, ударяя себя в грудь: - совершенно иных свойств и возвращения, чем дрянная капуста, называемая Сляймом.

-- Мне совершенно все равно, пустились ли вы бродяжничать сами по себе или действуете в пользу мистера Сляйма. Я не хочу иметь с вами никаких сношений... Да ради самого дьявола, пойдешь ли ты в которую-нибудь сторону? - воскликнул, наконец, Мартин, который, несмотря на свою досаду, едва удерживался от улыбки, видя, что Тигг преспокойно прислонился к лавочке и очень хладнокровно поправлял свои волосы,

-- Позвольте мне напомнить вам, сударь, - сказал мистер Тигг с большим достоинством: - что не я, а вы сами превратили сегодняшние переговоры в холодное занятие делом, тогда как я хотел вести их на дружественном основании. Вследствие чего, сударь, я должен сказать, что ожидаю от вас платы за комиссию, в которой оказал вам свои смиренные услуги. После употребленных вами выражений, сударь, вы, конечно, не решитесь оскорбить меня еще больше, предложив мне сумму, превышающую полкроны.

Мартин вынул эту монету из кармана и бросил ее Тиггу. Мистер Тигг поймал ее на лету, взглянул на нее, чтоб удостовериться в её достоинстве; потом, засунув в карман, приостановился в величавом раздумьи, как будто разсчитывая, какого вельможу из своих друзей он удостоит своим посещением; наконец, он поворотил за угол и скрылся. Мартин пошел в противную сторону, и они разстались.

Мартин с горьким чувством унижения проклинал свою судьбу, натолкнувшую его в лавке ростовщика на Тигга. Он утешался только тем, что так как Тигг разлучился с мистером Сляймом, то вечернее посещение его не дойдет до слуха его родственников; мыслию о возможности этого уязвлялась его гордость.

Первым делом его, так как у него теперь завелись чистые деньги, было - удержать за собою комнатку в гостинице и написать Тому Пинчу (зная, что Пекснифф это прочтет), чтоб он отправил его платья в Лондон с дилижансом и чтоб велел оставить их в конторе, пока за ними придут. Приняв эти меры, он принялся разведывать об американских купеческих судах в конторах разных агентов; бродил также около доков и верфей, в надежде наткнуться на случай идти на каком нибудь судне в качестве суперкарга или бухгалтера, чтоб не платить за переезд. Но, убедившись в трудности последняго, он напечатать в газетах краткое объявление, в котором высказал свое желание в немногих словах. Ожидая получить на него двадцать или тридцать благоприятных ответов, он ограничил гардероб свои до самого необходимого, а все остальное снес мало по малу в лавку ветошника и превратил в деньги.

Странно - и ему самому это казалось странным - как скоро и незаметно он потерял свою щекотливость, свое самолюбие: он постепенно стал считать в порядке вещей то, что сначала задевало его за живое. Когда он шел в лавку ростовщика в первый раз, ему казалось, что все прохожие подозревают его намерение; возвращаясь от него, он думал, что все встречные знают, откуда он вышел. Теперь он уже не заботился об их прозорливости! Сначала ему было совестно казаться шатающимся по улицам без всякой цели, бродит несколько раз по одному и тому же месту, или глазеть в окно; но вскоре он стал делать это с совершеннейшим равнодушием. Сначала он думал, что за ним примечают - он стыдился своей смиренной гостиницы; но теперь часто останавливался у дверей, небрежно прислонялся к деревянному косяку или к шесту, увешенному глиняными горшками и пивными кружками. А между тем, нужно было всего только пять недель, чтоб дойти до такого забвения своего джентльменства!

Между тем, деньги его быстро убывали, а не было ни одного ответа на объявление! Что ему было делать! По-временам, на него находило мучительное безпокойство, и он выбегал из дома, приходил куда-нибудь, где уже бывал раз двадцать - все с тою же целью и всякий раз также безуспешно. Он уже вырос из возраста каютного юнги и быль так неопытен и несведущ, что не мог быть принят простым матросом. Да кроме того, его манеры и костюм жестоко противоречили последнему предложению, хотя он и видел себя вынужденным прибегнуть к нему, потому что теперь, еслиб он даже и решился очутиться в Америке совершенно без денег, то у него не доставало средств заплатит за переезд в носовой каюте и запастись самою скудною провизиею на время плавания.

Между тем, он ни разу не поколебался в своем убеждении, что в Америке составит себе счастие, лишь бы ему только удалось попасть туда. Мысль эта манила его тем сильнее, чем ограниченнее делались его средства. Он часто думал о Джоне Вестлоке и нарочно шатался целые три дня но всему Лондону, в надежде встретить его. По несмотря на то, что ему это не удавалось и что он не задумался бы занять у него денег, он не решался написать к Пинчу, чтоб узнать, где он может найти Джона Вестлока. Хотя он и любил Тома по-своему, но гордость его возмущалась при мысли быт ему обязанным и сделать бедного Пинча краеугольным камнем своею будущого величия.

Мартин, однако, решился бы, может быть, и на это, еслиб не случилось одно непредвиденное и весьма странное обстоятельство.

Прошло уже пять недель, как мы сказали, и положение Мартина сделалось действительно отчаянным, как однажды вечером, возвратясь домой и зажигая свечу у газового рожка, чтоб удалиться в свою каморку, он услышал, что трактирщик назвал его по имени. Он до того удивился этому, ибо тщательно скрывал свое имя, что хозяин, заметивший его волнение и желая его успокоит, сказал, что к нему только "письмо".

-- Письмо!--вскричал Мартин.

-- Мистеру Мартину Чодзльвиту, - отвечал хозяин, читая адрес.

Мартин взял письмо, поблагодарил хозяина и пошел наверх. Конверт не был запечатан, но тщательно заклеен; почерк адреса вовсе незнакомый. Мартин открыл письмо и нашел в нем без имени, адреса или какой бы ни было надписи - банковый билет на двадцать фунтов стерлингов!

Не нужно сказывать, что Мартин был до крайности поражен и удивлен; он несколько раз разсматривал и банковый билет и обложку; поспешил удостовериться, не фальшивый ли билет; терялся в догадках и предположениях, которые не привели его ни к чему, откуда он так разбогател. Наконец, он решился угостить себя роскошным обедом в своей комнате, и, велев развести в камине огонь, отправился за закупками.

Он купил себе холодного ростбифа, ветчины, французскую булку и масла, и возвратился домой с хорошо нагруженными карманами. Комната была вся в дыму, во-первых, от недостатков самого камина, а во-вторых, оттого, что, разводя огонь, забыли вынуть засунутые в трубу старые мешки для охранения комнаты от дождевой воды. Но эту забывчивость кое-как поправили; сверх того, отворили окно и, чтоб оно не захлопнулось от ветра, всунули в него несколько поленьев. Таким образом, все было приведено в порядок, и еслиб дым не ел глаза и не заставлял задыхаться, то комфорт был бы восхитительный.

Маргин и не думал негодовать на это, особенно же, когда перед ним поставили светлую кружку портера, и служанка вышла, получив наставление принести чего-нибудь горячого, когда зазвонят в колокольчик. Мясо было завернуто в театральную афишку, которую Мартин разостлал на столе вместо скатерти; кровать заняла, место буфета и, когда все было разставлено и приготовлено, он придвинул старые кресла к камину и принялся наслаждаться.

Мартин ел с большим аппетитом, как вдруг внимание его было привлечено тихими шагами по лестнице и легким стуком в двери, отчего окну сообщилось такое сотрясение, что поленья посыпались на улицу.

-- Уголья, что ли? - спросил Мартин.--Войди!

-- Извините, сударь, - отвечал ему мужской голос. - Ваш слуга, сударь. Надеюсь, что вы здоровы?

Мартин вытаращил глаза на знакомое лицо посетителя, но никак не мог припомнить, где он его видел.

-- Тэпли, сударь, - сказал пришедший: - тот, который некогда был в "Синем-Драконе".

-- Прямо по лестнице, сударь.

-- Но как ты меня отыскал?

-- Да я раза два прошел мимо вас по улице, сударь, если не ошибаюсь; а потом, когда глядел в окно мясной лавки, так и увидел, что вы там покупаете.

Мартин покраснел, когда Марк указал на столь, и сказал торопливо:

-- Ну, а потом?

-- А потом я пошел за вами, и сказав внизу, что вы меня ожидаете, был сюда впущен.

-- Разве у тебя есть ко мне какое-нибудь поручение?

-- Нет, сударь. Я без зазрения солгал.

Мартин взглянул на него сердито; но веселое и открытое лицо Марка обезоружило его. Сверх того, он долго жил отшельником и рад был услышать дружественный голос.

-- Благодарствуйте, сударь; я могу и постоять.

-- Если ты не сядешь, я не стану с тобою говорить.

-- Извольте, сударь, - и он сел на кровать.

-- Закуси чего-нибудь.

-- Теперь же, я этого требую.

-- Хорошо, сударь, - и он важно принялся есть.

-- Что ты делаешь в Лондоне?

-- Ничего, сударь.

-- Я ищу места, сударь.

-- Служить при холостом джентльмене, - продолжал Марк: - если он из провинции, тем лучше. Если куда-нибудь едет - еще лучше. Насчет жалованья никаких затруднений.

-- Если ты подразумеваешь меня...

-- Так можешь судить но всему, в состоянии ли я держать тебя при себе. Да кроме того, я немедленно отправляюсь в Америку.

-- Что ж, сударь? Америка веселая страна.

Мартин опять бросил на него сердитый взгляд, и опять досада его растаяла.

-- Бог с вами, сударь! - сказал Марк. - К чему говорить обиняками, когда можно высказать все в нескольких словах! Я следил за вами во все продолжение этих двух недель и вижу довольно ясно, что дела ваши поразвинтились. Вот, сударь, и я без места, да только не имею нужды в жалованьи на целый год, потому что нехотя сберег кое-что в "Драконе". Я хочу искать приключений и выйти бодрым и веселым из таких обстоятельств, в которых другой упал бы духом. Вы мне полюбились - хотите ли взять меня с собою?

-- Когда я говорю взять - значит, позволите ли вы мне сопутствовать вам? Потому что так или иначе, а я здесь не останусь. Вы назвали Америку, и это место мне по вкусу. Итак, если я пойду не на одном судне с вами, то пойду на другом; если я пойду один, то не иначе, как на самом пакостном, гнилом, текучем, какое только можно найти. Значит, сударь, если я на переходе утону, то у дверей ваших вечно будет торчать утопленник, который никогда не перестанет стучаться, поверьте!

-- Да это сумасшествие!

-- Очень рад, что вы так думаете; а все-таки, если я отправлюсь в Америку, то не иначе, как на самом гадком, дрянном...

-- Ты верно этого не сделаешь!

-- Говорю тебе, что нет.

-- Хорошо, сударь, - отвечал Марк с совершенно довольным видом: - мы на этом остановимся. Сомневаюсь только в одном: - будет ли мне почетно, если я пойду с джентльменом, который, как, например, вы, так же верно найдет себе в свете дорогу, как буравчик в мягкой сосновой доске?

Марк задел Мартина за слабую струну.

-- Что ж, Марк, я надеюсь, что там дела мои пойдут на-лад; иначе я бы не решился ехать. Может быть, у меня на это станет способностей.

-- Видишь ли, Марк, - сказал Мартин, опершись на руку подбородком и глядя в огонь: - там должны нуждаться в архитекторах со вкусом, потому что в Америке люди безпрестанно переселяются с места на место.

-- Непременно, сударь.

Взглянув на Марка, усердно уписывавшого говядину, Мартин почувствовал подозрение, не участвовал ли он как-нибудь в доставке ему денег? Он достал из кармана конверт, в котором были присланы билеты, подал его Марку и, не сводя с него глаз, спросил:

-- Ну, я вижу, что ты ничего не знаешь. Послушай, Тэпли, - прибавил он после минутного размышления: - я разскажу тебе свою историю, и тогда ты поймешь ясно, с какого рода судьбою ты намерен связать свою.

-- Извините, сударь; но наперед прошу вас сказать мне, берете ли вы меня? Намерены ли вы отказать мне, Марку Тэпли, некогда бывшему в "Синем-Драконе"; или возьмете меня с собою, чтоб после, когда вы взберетесь на верхушку лестницы - что случится наверно - повести за собою и меня в почтительном отдалении? Для вас, сударь, это не важно, а для меня очень важно. Не угодно ли отвечать на мой вопрос.

Марк был тонкий наблюдатель. Пустил ли он свою стрелу наудачу или с прицела, но она попала метко. Мартин, необычайно довольный случаем играть роль покровителя, особенно после всех претерпенных его самолюбием унижении, отвечал снисходительно:

-- Посмотрим Тэпли. Ты скажешь мне завтра, остался ли ты при своем намерении.

Откинувшись в креслах, Мартин в коротких словах рассказал Марку свою историю, коснувшись только слегка своей любви к Мери. Но в этом месте, против своего ожидания, он так сильно заинтересовал Марка, что тот решился прерывать его несколько раз разспросами, потому что Марк видел молодую спутницу старого Чодзльвита в "Синем Драконе".

-- Да, сударь, - сказал Марк: - это такая дама, в которую всякий джентльмен может с гордостью влюбиться!

-- Конечно, - отвечал Мартин, пристально пядя на огонь: - ты видел ее несчастною; а в прежния времена...

-- Правда, она казалась несколько унылою и была бледнее, нежели можно было бы желать. Я думаю, она несколько поправилась после приезда в Лондон.

-- Да, сударь,--возразил Марк, с изумлением поднимаясь с кровати.

-- Может быть, она в Лондоне даже теперь?

-- Вероятно; она была здесь с неделю назад.

-- Ты знаешь где?

-- Дружище! - вскричал Мартин, схватив его за обе руки. - Я не видал её с тех пор, как оставил дом моего деда!

-- Что ж! - воскликнул Марк, ударив кулаком по столу так, что на нем заплясали остатки обеда. - Если я не родился за тем, чтоб быть вашим слугою, нанятым самою судьбою, так на свете нет "Синяго Дракона"! - Когда я шатался около одного старого кладбища в Сити, разве я не видал вашего деда, который также бродил около часа времени? Я следил за ним до тоджерской коммерческой гостиницы и потом до его отеля, и предложил ему идти к нему в услужение за мои же деньги - а молодая девица сидела подле него и расхохоталась так мило, что любо было смотреть. Разве ваш дед не сказал мне тогда, чтоб я пришел за ответом на будущей неделе? Я и пришел, а он отказал мне, говоря, что не намерен никому доверятьсяи Что тут станешь делать!

Мартин пристально смотрел на Марка, как-будто сомневаясь в том, действительно ли он его видит. Наконец спросил его, думает ли он, если молодая мисс еще в Лондоне, что возможно передать ей тайно письмо?

-- Думаю ли!... Думайте вы,

-- Пишите, сударь! За дело! Как можно нежнее!

Мартин не нуждался в таких поощрениях. Он усердно принялся писать, а Марк Тэпли, вступив без церемонии в звание его камердинера, сбросил с себя верхнюю одежду и начал приводить в порядок комнатку, бормоча про себя:

-- Веселая квартира - утешительно; дождь проникает сквозь крышу - недурно; кровать древняя и верно населена стадами вампиров - прекрасный знак! Дело у нас пойдет чудесно! Дженни, моя красавица! - закричал он вниз: - принеси моему господину стакан горячого, который там готовился. - Прекрасно, сударь, продолжайте, продолжайте!... И тому подобное.