Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XV. Которой окончание: - "Hail Columbia!"

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XV. Которой окончание: - "Hail Columbia!" (старая орфография)

Глава XV. Которой окончание: - "Hail Columbia!"

Ночь темна и пасмурна; люди забрались в постели или греются около каминов; нищета дрогнет по углам улиц. Земля под черным покрывалом, как будто в трауре по вчерашнем дне. Купы деревьев грустно покачивают ветвями. Пробил час! Все безмолвно, все успокоилось, кроме быстрых облаков, которые проносятся мимо луны, и осторожного ветра, следующого за ними над землею.

Куда так спешат ветер и облака? Если они, как виновные духи, летят на страшное совещание с подобными им силами, то в какой дикой стране вселенной происходить этот совет стихий, после которого оне снова разделяются, как грозные привидения?

Здесь! Вдалеке от тесной тюрьмы, называемой землею, на пустынях вод. Здесь оне ревут, беснуются, воют на свободе.

Вперед, вперед, через несчетные множества миль пространства, катятся длинные, бурые волны. Здесь оне гонятся друг за другом, сталкиваются, бешено настигают друг друга, борются, и борьба кончается брызгами и пеною, белеющею среди ночного мрака. Здесь безпрестанно меняются их виды, место и цвет; постоянно одно - их вечное движение. Ночь темнеет; ветры бушуют сильнее, и мильоны сердитых голосов дико и гневно кричат: "Корабль!..."

А он смело несется вперед; высокия мачты трепещут; члены трещат от напряжения. Он идет вперед и - то является на вершинах крутящихся волн, то глубоко погружается в их подвижные овраги. Волны бурно напирают на него и отскакивают с пеною, и разсыпаются сердитыми всплесками. Хотя оне без устали движутся и плещут всю ночь и нисколько не унимаются разсветом, но судно все идет вперед; внутри его горят тусклые огоньки; люди там спят, как-будто под ними нет смертоносной стихии, которая уже поглотила многих, и как будто алчная бездна не зияет под ними и не отделяется от них только немногими досками!

В числе спящих путешественников были Мартин и Марк Тэпли; непривычное движение укачало их в тяжкую дремоту, и они были нечувствительны к духоте, в которой лежали, и к реву, который окружал их извне. Уже давно разсвело, когда Марк пробудился, и первое, что он заметил, открыв глаза, были его собственные пятки, глядевшия на него сверху.

-- Ну! - сказал Марк, усевшись с большим трудом после многих тщетных попыток: - сколько помнится, я еще первую ночь простоял на голове.

-- Вольно же ложиться на палубе с головою под-ветром, - проворчал ему кто-то из соседней койки.

-- В другой раз я этого не сделаю, когда узнаю, на каком месте карты отыскать эту страну "под-ветром", - возразили Марк, - А между тем, и я дам добрый совет: не советую вперед никому из моих друзей ложиться спать на корабле.

Сосед его сердито заворчал и повернулся на другой бок.

-- Потому-что, - продолжал Марк в виде монолога, тихим голосом: - море вещь самая безтолковая. Оно всегда праздно, потому что не знает, что с собою делать, и походит на белых медведей, которых показывают в зверинцах и которые вечно качают головами.

-- Ты ли это, Марк? - спросил слабый голос из другой койки.

-- Да, сударь, все, что от меня осталось после двух недель такого путешествия, по милости которого я очень часто видел себя кверху ногами, цепляясь за что нибудь; в желудок мой попадало очень мало, а из него выходило разными путями очень много, так что я поневоле спал с тела. Как вы себя чувствуете сегодня утром?

-- Очень дурно. Ух! Это несносно!

-- Почетно не упасть здесь духом, - пробормотал Марк, держась рукою за голову, которая у него жестоко болела от немилосердой качки: - хоть это утешительно. Добродетель сама себя награждает. Молодецкая бодрость также.

Марк был прав. Все пассажиры носовой каюты благородного и быстроходящого пакетбота "Скрю" должны были запасаться бодростью также, как и провизией, потому что хозяева судна не снабжали их этими вещами. Каюта была темная, низкая, душная, со множеством устроенных одна над другой коек, и все это было переполнено мужчинами, женщинами и детьми в разных степенях нищеты и болезни; но теперь в койках не доставало места, а потому вся палуба была завалена тюфяками и постелями, так что не оставалось и следа удобства, опрятности и благопристойности. Такого рода обстоятельства не только не допускали взаимной любезности между пассажирами, но, напротив, скорее могли поощрять каждого к грубому эгоизму. Марк это чувствовал и ободрялся духом.

Тут были Англичане, Ирландцы, Валлисцы и Шотландцы - почти все с своими семействами и все с бедным запасом грубой пищи и скудной одежды; тут были дети всех возрастов, начиная с грудных младенцев. В теспую каюту теснились всякого рода страдания, порожденные бедностью, болезнями, горестями и трудами. А между тем, все старались помогать друг другу. Здесь старуха хлопотала о больном внучке и держала его в тощих руках; там бедная женщина, с ребенком на коленях, починивала платье другому маленькому творению и придерживала третье, которое ползало по полу. Далее видны были старики, неловко занимавшиеся разными хозяйственными безделками, или молодые люди исполинских статей, которые хлопотали для малюток и оказывали им нежные услуги, каких только можно было бы ожидать разве от карликов. Даже один полу умный, забравшийся в угол, увлекся общим примером и щелкал пальцами, чтоб развеселить одного плачущого ребенка.

-- Я желал бы лучше, чтоб ты приготовил завтрак вместо того, чтоб возиться с людьми, до которых тебе нет никакого дела, - сказал Мартин с досадою.

-- А вот она

Женщина была слабого и болезненного сложения, и потому была очень благодарна Марку, которого добродушие она не в первый раз испытывала: он всякую ночь прикрывал ее своим теплым сюртуком, а сам спал на голой палубе под какою-то попоной. Но Мартин, редко выглядывавший из своей койки, взбесился на сумасбродство этой речи и выразил свое неудовольствие нетерпеливым стоном.

-- Кому плохо?

-- Да той женщине, сударь, которая отправляется отыскивать своего мужа с этими тремя маленькими препятствиями и в такое время года. Зажмурь-ка лучше глаза, молодой человек, а не то их искусает мылом, - заметил Марк другому мальчику, которого теперь принимался мыть.

-- Где же она сойдется с своим мужем? - спросил Мартин, зевая.

-- Да я боюсь, что она сама этого не знает, - отвечал Марк вполголоса, - Надеюсь, что они не разойдутся; а если только он не будет ждать ее на пристани, так она пропала.

Марк посмотрел на него и отвечал спокойно: - Я уж этого не знаю. Она писала к нему через кого-то; хорошо, если письмо дошло; а дома ей приходилось очень тяжело. Он уехал в Америку года два назад.

Вскоре бедная женщина пришла с горячим чаем. Когда завтрак был кончен, Марк перестлал постель Мартина и отправился наверх, чтоб вымыть посуду, состоявшею из двух оловянных кружек и бритвенного тазика.

Надобно заметить, что Марка Тепли укачивало не менее любого пассажира, большого или малого, на целом судне. Но решившись, как он говорил "выйти молодцом из крутых обстоятельств", он был душою носовой каюты и оживлял своим примером всех, хотя ему самому и приходилось по временам выбегать наверх посреди веселого разговора, когда качка производила на него свое рвотное влияние.

По мере того, как качка уменьшалась, Марк делался полезнее слабейшим пассажирам носовой каюты. Лишь только проглядывал луч солнца, он сбегал вниз и вытаскивал на воздух или какую-нибудь женщину, или с полдюжины ребятишек, или другия вещи, которых проветривание казалось ему полезным. Если хорошая погода вызывала наверх тех, которые редко вылезали из каюты, и они забирались в баркас или ложились на рострах, Марк Тэпли не замедлял очутиться в их центре; там он передавал от одних другим куски солонины и сухарей, разрезывал карманным ножом порции детям, или читал присутствующим старые газеты, или отпускать шутки матросам и при случае помогал их работе; словом, Марк являлся везде, где только присутствие его могло к чему-нибудь служить. К концу перехода он достиг такой степени всеобщого удивления, что начинал уже сомневаться, действительно ли плавание на "Скрю" так неблагоприятно, что можно причесть его к числу невыгодных обстоятельств жизни.

"Скрю" и "Синим-Драконом". Кажется, сама судьба решилась не допускать меня ни до чего порядочного.

-- Скоро ли мы дойдем, Марк? - сказал Мартин, подле койки которого он предавался таким размышлениям.

-- Говорят, что через неделю, сударь. Судно наше идет хорошо. Не лучше ли вы сделаете, если выглянете наверх?

-- Чтоб все джентльмены и дамы кормовой каюты увидели меня там в толпе нищих, нагруженных в эту гнусную яму! Очень весело!

-- Но ведь никто из них вас не знает и, конечно не станет думать о вас. А вам там верно будет лучше.

-- Все сумасшедшие дома на свете не могли бы представить такого дурака, который стал бы утверждать это.

-- Так зачем же ты меня уговариваешь? Я ложу здесь, потому что не хочу быть узнанным впоследствии, в лучшие дни, к которым стремлюсь, кем бы то ни было из этих гордых своими кошельками граждан, как человек, который прибыл вместе с ними в носовой каюте. Я здесь потому, что хочу скрыть свои обстоятельства. Еслиб у меня было чем заплатить за переезд в кормовой каюте, я поднял бы голову также высоко, как и они; не могши этого сделать, я прячусь. Неужели ты думаешь, что на целом судне нет ни одного живого существа, которое терпело бы вполовину столько, сколько я теперь терплю? Конечно, нет!

Марк скорчил физиономию, как будто затрудняясь отвечать на такой щекотливый вопрос; а Мартин продолжал, снова приготовляясь читать начатую книгу:

-- Но к чему тебе пояснять эти вещи, которых ты наверно не поймешь и не можешь понять! Принеси мне стакан воды с ромом, только подмешай рому, как можно меньше, и дай сухарь. Да попроси свою приятельницу, чтоб она постаралась держать своих детей потише, чем в прошлую ночь.

"Скрю" в качестве пыточного средства имеет некоторые решительные преимущества перед "Снним-Драконом".

"Скрю", потому что он приближался к Нью-Иорку. Все принялись готовиться к переезду на берег и укладыванию своих вещей. Страдавшие во все продолжение перехода поправились; здоровые чувствовали себя еще лучше. - Один американский джентльмен из кормовой каюты, который во все время был завернуть в мех и клеенку, неожиданно вылезь наверх в самой щегольской и блестящей шляпе, и безпрестанно возился с своим чемоданом. Потом он запустил обе руки в карманы и прохаживался по палубе с раздутыми ноздрями, как-будто уже вдыхая в себя воздух родины. Один английский джентльмен, которого сильно подозревали в том, что он убежал из одного банка, взяв с собою нечто более, нежели одни ключи от его железных сундуков, распространялся с необыкновенным красноречием о правах человека и безпрестанно напевал гимн "la Marseillaise". Словом, близость берегов Америки произвела на всем "Скрю" сильные впечатления; вскоре, в светлою ночь, приехал туда лоцман, который через несколько времени поставил пакетбот на якорь до утра, когда должен был прибыть пароход, чтоб доставить пассажиров на берег.

Пароход пришел на следующее утро и снял с пакетбота весь его живой груз. В числе этого груза быль Марк, который попрежнему покровительствовал бедной женщине и её трем малюткам, и Мартин, который оделся приличным образом, но накинул на себя старый и грязный плащ, в ожидании минуты, когда ему придется разстаться с своими спутниками.

Пароход, которого весь механизм был наверху, быстро понесся вперед, как какое-нибудь огромное допотопное чудовище, и вошел в великолепный залив; вскоре пассажиры увидели перед собою несколько возвышенностей и островов, и длинный, низменный, далеко раскинутый по берегу город.

-- Так вот земля свободы, не так ли? - сказал мистер Тэпли, глядя далеко вперед. - Прекрасно. Очень рад. Всякая земля должна мне понравиться после такого множества воды!