Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XVI. Мартин сходит с океанского корабля "Скрю" в Нью-Иорке, в Соединенных Штатах Северной Америки. Он делает некоторые знакомства и обедает за общим столом. Разные подробности.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XVI. Мартин сходит с океанского корабля "Скрю" в Нью-Иорке, в Соединенных Штатах Северной Америки. Он делает некоторые знакомства и обедает за общим столом. Разные подробности. (старая орфография)

Глава XVI. Мартин сходит с океанского корабля "Скрю" в Нью-Иорке, в Соединенных Штатах Северной Америки. Он делает некоторые знакомства и обедает за общим столом. Разные подробности.

На самом рубеже "земли свободы" господствовало еще некоторое брожение. Накануне выбрали одного альдермена. Страсти партий обыкновенно разгараются в таких случаях несколько сильнее обыкновенного, и потому друзья отверженного кандидата сочли за нужное подтвердить великия начала чистоты избрания и свободы мнений преломлением нескольких рук и ног, а потом преследованием одного ненавистного джентльмена по улицам, с намерением раскроить ему нос. Такия добродушные вспышки национальной фантазии не были так значительны, чтоб могли иметь серьезные последствия после целой ночи; но за то оне получили новую жизнь в голосах газетных мальчиков, которые резко и крикливо провозглашали о них не только на всех углах и перекрестках города, но даже на судах и верфях, на палубах и в каютах парохода, на который налетела целая стая этих юных граждан, лишь только он успел пристать кз берегу.

-- Вот "Нью-Иоркский Швец!" - кричал один. - Вот утренний "Нью-Иоркский Пронзитель!" - Вот "Нью-Иоркский Семейный Шпион!" - Вот "Нью-Иоркский Тайный Подслушиватель!" - Вот "Нью-Иоркский Грабитель!" - Вот "Нью-Иоркский Доносчик!" - Вот "Нью-Иоркский Буян!" - Вот все нью-иоркския газеты! - Вот подробности о вчерашнем патриотическом движении, в котором нахлобучили вигов; об интересной дуэли на ножах в Арканзасе; о разбоях в Алабаме: все политическия, торговые и светския новости! Вот оне! Вот газеты, газеты!

-- Вот "Швец!" - кричал другой. - Вот лучшия сведения о рынках и судах; подробное описание последняго бала у мистрисс Вайт, где была вся нью-иоркская красота и весь модный свет, с собственными подробностями о частной жизни всех бывших на бале дам! Вот рассказ о вашингтонском скопище и подробное его повествование о мошенническом поступке государственного секретаря, когда ему было восемь лет от роду! Вот вечно бодрствующий "Швец", который все видит! Первый журнал в Соединенных Штатах! Вот его двенадцати тысячный нумер и все еще отпечатываются новые! - Вот "Нью-Иоркский Швец!"

-- Какими просвещенными средствами обнаруживаются кипучия страсти моего отечества! - сказал голос над самым ухом Мартина.

Мартин невольно обернулся и увидел подле себя желтоватого джентльмена со впалыми щеками, черноволосого, с маленькими блестящими глазами и странным, полусердитым, полушутливым выражением лица, на котором проявлялось грубое лукавство. На голове была надета шляпа с широкими полями и руки сложены: все это придавало его особе вид глубокомыслия. Он быль одет в довольно изношенный долгополый синий сюртук, в коротенькие широкие брюки такого же цвета и полинялый замшевый жилет; безцветные воротнички рубашки выказывались из-за шейного платка; он стоял, прислонившись к борту парохода со сложенными накрест ногами; толстая палка, окованная снизу и украшенная массивным металлическим набалдашником, висела на шнурке с его руки. Сблизив правый угол рта с правым глазом, он повторил:

-- Вот какими просвещенными средствами обнаруживаются кипучия страсти моего отечества!

Так как он глядел на Мартина, и подле не было никого другого, Мартин кивнул головою и сказал:

-- Вы говорите о...

-- О палладиуме свободы дома и грозе чужеземного ига, - возразил джентльмен, показывая на одного необыкновенно грязного, кривого газетного мальчишку: - о том, чему завидует свет, сударь, и о руководителях человеческого просвещения. Позвольте спросить вас, - прибавил он, тяжко опустив на палубу окованный конец своей палки, с видом человека, с которым нельзя шутить: - как вам нравится мое отечество?

-- Я не могу отвечать на ваш вопрос, потому что еще не быль на берегу.

-- Но разве вы не видите этих признаков национального благоденствия?

Он указал палкою на суда, стоявшия у верфей, и потом махнул сю неопределенно, как будто включая в свое замечание землю, воздух и воду.

-- Право, сударь, не знаю, - возразил Мартин. - Да, я думаю, что вижу.

Джентльмен бросил на него проницательный взгляд и сказал, что ему правится его политика. Он прибавил, что она натуральна, и что он, как философ, любит наблюдать предразсудки человечества.

-- Я вижу, сударь, - продолжал он: - что вы привезли обычное количество бедности и нищеты, невежества и преступлений, чтоб поселить их в сердце великой республики. Что-ж, сударь! Везите такие грузы из старой страны. Говорят, когда корабли готовятся тонуть, крысы из них выбираются.

-- Может быт, что старый корабль продержится еще года два на воде, - отвечал Мартин, улыбнувшись отчасти замечанию джентльмена, а больше манере его произношении, потому что он делал ударения на все частицы и слоги, предоставляя крупные слова их собственным средствам.

-- Поэт говорит, что надежда - кормилица юного желания, - заметил джентльмен.

Мартин кивнул головою.

-- Это докажется временем.

Джентльмен важно кивнул головою и сказал:

-- Как вас зовут, сударь?

Мариин сказал ему.

-- Сколько вам лет?

Мартин сказал и это.

-- Какого вы ремесла, сударь?

Мартин отвечал и на этот вопрос.

-- Какое ваше назначение?

-- Право, - отвечал Мартин, смеясь: - я еще и сам этого не знаю.

-- Да?

-- Нет.

Джентльмен взял свою трость под мышку и обозрел Мартина с головы до ног. Потом протянул ему правую руку и сказал:

-- Имя мое полковник Дайвер, сударь. Я издатель "Нью-Иоркского Буяна".

Партин выслушал с приличною почтительностью.

-- Вы, я думаю, знаете, что "Нью-Иоркский Буянь" орган здешней аристократии, сударь? - продолжал полковник.

-- Так здесь есть аристократия? Что же ее составляет?

-- Добродетель и разум, сударь; и необходимое следствие того и другого в нашей республике - доллары.

Мартин слушал его с удовольствием, чувствуя, что при таких условиях ему будет легко сделаться в скором времени великим капиталистом. В это время подошел к ним капитан быстроходного "Скрю", чтоб пожать руку полковнику; видя подле него хорошо одетого незнакомца (потому что Мартин сбросил свой плащ), он притянул руку и ему. Мартин чрезвычайно обрадовался этому, потому что ему не хотелось бы явиться полковнику Дайверу в смиренном качестве пассажира носовой каюты.

-- Что, полковник! - вскричал капитан. - Вы смотрите необыкновенно блистательно, так что я едва узнаю, что это вы; что факт.

-- Хороший переход, капитан? - спросил полковник, отводя его в сторону.

-- Лихой переход, сударь, - сказал или скорее пропел капитан, потому что он был настоящий уроженец новой Англии: - принимая в разсчет погоду.

-- Да?

-- Да, полковник. Я сейчас послал к вам в контору список пассажиров.

-- Нет ли у вас свободного юнги? - сказал полковник почти строгим тоном.

-- Я считаю, что их наберется целая дюжина, если вам нужно, полковник.

-- Малой умеренной величины мог бы перенести в мою контору дюжину шампанского, капитан, - заметил задумчиво полковник. - Так переход был лихой?

-- Да, полковник.

-- Очень рад, капитан. Если у вас мало цельных бутылок, так юнга может принести двадцать четыре полубутылки и пройтись два раза. Так первостепенный переход, капитан? Да?

-- Рервостепенный.

-- Удивляюсь вашей удаче, капитан. Можете также прислать мне пробочник и с полдюжины бокалов, если угодно. Как бы стихии ни бушевали против нашего пакетбота "Скрю", сударь, - сказал полковник Мартину, - а он ходок первостепенный!

Капитан, у которого в это гремя в одной каюте угощался "Нью-Иоркский Швец", а в другой "Пронзитель", и оба очень роскошно, пожал руку полковнику и поспешил отправить шампанское, зная очень хорошо, что если разгневается "Буян", то может сильно повредить ему, объявив его на другой же день несостоятельным и разбранив впрах его "Скрю".

Полковник, оставшись наедине с Мартином, предложил ему, как англичанину, показать город и, если угодно, отрекомендовать ему пристойную гостиницу; он пригласил его также завернуть в контору журнала и распить бутылку шампанского его же привоза.

Все это было очень ласково и гостеприимно, а потому Мартин согласился охотно. Потом, сказав Марку, глубоко занятому своею приятельницей и её тремя детьми, чтоб он дожидался его в конторе журнала "Буян" - разумеется, когда кончит с нею и очистит багаж - он пошел вместе со своим новым знакомцем на берег.

Они прошли мимо печальной толпы переселенцев, которые сидели на пристани кучками около своих сундуков и постелей, без крова, без пристанища, как будто свалившись на какую-нибудь новую планету. Потом Мартин прошелся с полковником по многолюдной улице, по одну сторону которой были верфи и набережные, а по другую множество контор и магазинов; украшенных сплошь и рядом черными вывесками с белыми надписями и белыми вывесками с черными надписями; оттуда они своротили в узкую улицу и потом в другия узкия улицы, пока, наконец, не остановились перед домом, на котором было изображено огромными литерами: "Журнал Буян".

Полковник, шедший во все это время с видом человека, которому в тягость собственное его величие, повел Мартина по грязной лестнице в комнатку, усеянную обрезками бумаги и обрывками газет; там, за старым шероховатым письменным столом, сидел некто с пером в зубах и огромными ножницами в правой руке, обрезывая листы "Буяна". Фигура эта была так забавна, что Мартину стоило большого труда не засмеяться, хотя он и знал, что полковник Дайвер наблюдает за каждым его движением.

Это был маленький молодой джентльмен самой юношеской наружности с болезненно бледным лицом: - может быть от глубоких размышлений, а может быть от чрезмерного жевания табака, в чем он и теперь энергически упражнялся. Воротнички его рубашки были отвернуты вниз над черною лентой; редкие волосы были не только приглажены и зачесаны назад, чтоб не лишать его узкого чела наружного признака поэзии, но даже местами выдернуты с корнем; нос его принадлежал к числу тех, которые доставляют своим обладателям прозвание "курносых". Над верхнею губою молодого джентльмена были признаки самого реденького и мягкого пуха, которые скорее можно было счесть следами съеденного им пряника, нежели предзнаменованием усов - такое предположение было бы даже весьма натурально, судя по наружности его, обличавшей нежный возраст.

-- Мой военный корреспондент, сударь, мистер Джефферсон Брикк!

Мартин невольно вздрогнул, что мистер Брикк с самодовольствием приписал произведенному им эффекту; потом он протянул ему руку с видом покровительства.

-- Я вижу, что вы слыхали о Джефферсоне Брикке, - сказал с улыбкою полковник. - Англия знает Джефферсона Брикка, сударь, Европа также. Когда вы отправились из Англии?

-- Пять недель тому назад.

-- Пять недель, - повторил задумчиво полковник, усевшись на стол и болтнув ногами. - Позвольте вас спросить, которая из статей мистера Брикка кажется всего ненавистнее британскому парламенту и сент-джемскому двору?

-- Клянусь честью, - возразил Мартин: - я...

-- Я имею причины думать, что ваша аристократия трепещет имени Джефферсона Брикка. Мне бы хотелось узнать от вас самих, которая именно из его фраз нанесла смертельнейший удар...

-- Стоглавой гитаре развращения, пресмыкающейся во прахе под копьем разума и изрыгающей нечистую кровь свою до свода вселенной, раскинутого над нами! - сказал мистер Брикк, надев маленькую синюю шапочку.

-- Алтарь свободы, Брикк... - сказал Дайвер.

-- Должен быть иногда орошаем кровью, полковник! - подхватил Брикк, неистово тряхнув ножницами.

Оба смотрели на Мартина, ожидая ответа.

-- Клянусь жизнью, - сказал Мартин: - я не могу дать вам никакого удовлетворительного ответа, потому что...

-- Стойте, - вскричал полковник: - вы хотите сказать, что никогда не читали Джефферсона Брикка, сударь, что никогда не видали журнала "Буян" и не знаете о его могущественном влиянии на европейские кабинеты - да?

-- Я действительно хотел это заметить.

-- Хладнокровнее, Джефферсон, не вспыхивайте. О, Европейцы! После этого выпьем лучше вина! С этими словами, он принес из-за двери бутылку шампанского и три бокала.

-- Мистер Джефферсон Брикк предложит нам тост, - сказал полковник, налив вина себе и Мартину и передавая бутылку этому джентльмену.

-- Извольте, сударь! - вскричал военный корреспондент. - Предлагаю выпить в честь журнала "Буян" и его братий - источника истины, которого воды черны, потому что составлены из типографских чернил, но довольно ясны для того, чтоб в них отражались будущия судьбы моего отечества!

-- Язык моего друга цветист, сударь, да! - заметил с удовольствием полковник.

-- Действительно, очень цветист, - отвечал Мартин.

он положил его на стол, что случилось не прежде окончания его собеседниками второй бутылки, полковник спросил Мартина, что он думает о журнале?

-- Да тут ужасные личности.

Такое замечание очевидно польстило полковнику.

-- Мы здесь независимы, сударь, - сказал Брикк. - Мы делаем, что хотим.

-- Судя по этому образцу, - возразил Мартин: - здесь должно быть несколько тысяч людей в совершенно противоположном состоянии: они поступают так, как бы им вовсе не хотелось поступать.

-- Они уступают могучему духу национального наставника, - сказал полковник. - Они иногда сердятся, но вообще мы пользуемся значительным влиянием над общественною и частною жизнью наших граждан, что принадлежит несомненно к числу облагороживающих учреждений нашего счастливого отечества.

-- Позвольте спросить, - сказал Мартин после некоторой нерешимости: - часто ли национальный наставник прибегает - не знаю как выразиться, чтоб не оскорбить вас-- прибегает - к подделыванию, например, к печатанию поддельных писем, уверяя торжественно, что они были писаны живыми людьми?

-- Ну, как вам сказать, - возразил холодно полковник. - Да, иногда.

-- А поучаемые им?..

-- Покупают их, - отвечал полковник.

Мистер Джефферсон Брикк разсмеялся одобрительно.

-- Покупают их сотнями тысяч экземпляров, - продолжал полковник. - Мы народ бойкий и ценим бойкость.

-- Так поддевание называется по американски бойкостью? - сказал Мартин.

-- Что ж, - возразил полковник: - называйте, как хотите, а я думаю, что подделывание изобретено не здесь, сударь; так ли?

-- Я полагаю, что нет.

-- И никакая другая бойкость, я разсчитываю?

-- Вероятно нет.

-- Ну, так значит, что мы получили все это из старой страны, а потому новая тут нисколько не виновата. Вот и все. Теперь, если мистер Брикк и вы будете так добры, что выйдете, то и я последую за вами и замкну дверь.

Вскоре все вышли на улицу. Ясно было, что полковник Дайвер, уверенный в своей крепкой позиции и понимая мнения публики, очень мало заботился о том, что о нем думал Мартин или кто бы то ни было. Его сильно наперченные товары заготовлялись на продажу и продавались выгодно, хотя тысячи его читателей и могли бы забросать его когда нибудь грязью.

Они прошли с милю по красивой улице, называемой а потом, своротив в одну из несчетного множества боковых улиц, остановились перед весьма простым домиком, с крыльцом, перед зеленою дверью, на которой была прибита металлическая дощечка с надписью "Покинс".

Полковник постучался у этого дома с видом человека, который в нем живет; ирландская служанка выглянула из окна.

-- Майор тут? - спросил входя полковник.

-- То-есть барин, сударь? - возразила служанка с нерешимостью, обнаруживавшею, что там, вероятно, целая тьма майоров.

-- Барин! - воскликнул полковник Дайвер, взглянув на своего военного корреспондента.

-- О, унизительные постановления этой Британии! - отвечал тот. - Барин!..

-- Что ж такое в этом слове? - спросил Мартин.

-- Я бы желал никогда не слышать его в своем отечестве, сударь, - вот и все, - сказал Джефферсон. - Здесь нет господ.

-- Только хозяева, не правда ли? - сказал Мартин.

Мистер Джефферсон Брикк последовал за издателем журнала "Буяв", не отвечая ни слова.

Полковник повел их в одну из задних комнат нижняго этажа, хороших размеров, но без всякого комфорта; в ней не было ничего, кроме четырех белых стен, плохого ковра, длинного обеденного стола, тянувшагося во всю длину, и несметного множества оплетенных камышом стульев. В другом конце этой столовой быль камин, и во сторонам его стояли две медные плевальницы огромных размеров. Перед камином раскачивался в креслах массивный джентльмен с шляпою на голове, поплевывавший, для развлечения, то в одну, то в другую плевальницу. Негренок в грязно-белой куртке размещал грязными руками по накрытому грязною скатертью столу тарелки, ножи, вилки и кружки с водою. Атмосфера комнаты, необычайно жаркая от камина, была напитана запахом из кухни и от остатков табачных жвачек в плевальницах, а потому должна была казаться нестерпимою человеку непривычному.

Джентльмен в креслах занимался своим созерцательным состоянием, не замечая прибытия посторонних, пока полковник не подошел к камину и не приобщил своего приношения в левую плевальницу в то самое мгновение, когда склонялся к ней майор, - потому что это был он. Майор Покинс приостановил действие своего огня, взглянул вверх с видом вялого утомления, как человек, неспавший всю ночь. Это же самое выражение Мартин заметил и в полковнике Дайвере и в его военном корреспонденте.

-- Что, полковник?

-- Вот джентльмен из Англии, который намерен жить здесь, если сумма вознаграждения прийдется ему по нраву, - возразил полковник.

-- Рад видеть вас, сударь, - заметил майор, - протянув Мартину руку и не шевельнув ни одним мускулом своего лица. - Вы здесь увидите настоящее солнце.

-- Помнится, мне случалось иногда видать его и дома, - возразил Мартин с улыбкою.

-- Не думаю, - сказал майор с видом стоического равнодушия, но с уверенностью, недопускавшкю противоречия. Решив этот вопрос, он сдвинул шляпу несколько на бок для удобнейшого почесывания головы и лениво кивнул головою мистеру Джефферсону Бринку.

Майор Покинс (уроженец Пенсильвании) отличался огромным черепом и весьма широким желтым челом, почему догадывались, что он должен быть необычайно мудр. Взгляд его быль мутен, приемы ленивы, и вообще его считали человеком, которому нужен большой простор в умственном отношении, чтоб развернуться.

Мистер Джефферсон Бринк, принадлежавший к числу его почитателей, воспользовался случаем шепнуть Мартину на ухо:

Майор был также великим политиком, причем основное правило его было следующее: "пробегай пером через что бы ни было и всегда будь свеж". Сверх того, его считали великих патриотом, а в торговых делах смелым спекуяятором. Говоря проще, он имел замечательнейший гений для обманов и мог поспорить в искусстве подорвать банк, устроить заем или землебарышническую компанию (которая бы вовлекла в разорение и бедствия целые сотни семейств) с любым человеком на всем пространстве Штатов, что и доставило ему репутацию ловкого дельца. Он мог с величайшею флегмою разсуждать двенадцать часов сряду об общественных делах, и в то же самое время пережевать и выкурить больше табака и выпить больше тодди (мятного прохладительного) и джин-грока, нежели какой нибудь джентльмен из его знакомых. Такия качества делали его оратором и человеком популярным, так что народная партия уже промышляла о том, чтоб отправить его в числе своих представителей в Вашингтон. Но как житейския дела подвержены разным переменам обстоятельств, то майор скрывался по временам за неблагоприятным облаком, почему в настоящее время мистрисс Покинс держала гостиницу с общим столом, а майор Покинс "прожевывал" большую часть своего времени.

-- Вы посетили наше отечество в эпоху сильного упадка торговли, сударь, сказал майор.

-- В эпоху ужасающого кризиса, - заметил полковпик.

-- В период небывалого застоя! - вскричал военный корреспондент "Буяна".

-- Очень жаль, - возразил Мартин: - однако, я надеюсь, что такое невыгодное положение не будет продолжительно.

Мартин вовсе не знал Америки; иначе ему было бы хорошо известно, что если верить её гражданам, взятым по одиночке, то она всегда в застое, всегда в упадке и всегда в состоянии, предшествующем ужасающему перелому, хотя все вместе Американцы готовы поклясться чем угодно, что отечество их счастливейшая и наиболее цветущая страна в целом свете.

-- Что ж отвечал майор на вопрос Мартина: - мы еще как нибудь надеемся поправиться.

-- Мы страна упругая, - заметил "Буян".

-- Мы юный лев, - сказал военный корреспондент.

-- Внутри нас сильные и живительные начала, - заметил майор. - Не выпьем ли мы горькой перед обедом, полковник?

Полковник охотно согласился, и майор Покинс предложил отправиться в соседний погребок. Потом он сказал Мартину, что узнает от мистрисс Покинс все подробности касательно цены стола и помещения; а ее будет он иметь удовольствие видеть через четверть часа за обедом. После этого он поспешно вышел из комнаты, чтоб освежиться выпивкою.

В погребе было еще несколько человек джентльменов, жаждавших горькой и довольно неопрятных и между ними один, отправлявшийся на шесть месяцев в западные штаты, в котором Мартин узнал одного из своих спутников кормовой каюты на "Скрю".

Через несколько минут, все отправились назад к жилищу майора Покинса. Мартин шел под руку с Джефферсоном Брикком, а полковник предшествовал им, идучи рядом с майором. Не дойдя несколько шагов до дома, они услышали внутри его громкий звон колокола. Лишь только донеслись к ним эти звуки, полковник и майор ринулись вперед и ворвались в двери как бешеные. Мистер Брикк, высвободив руку свою из под руки Мартина, поспешно нырнул в ту же сторону и скрылся.

-- Милосердное небо! - подумал Мартин: - Уж не загорелся ли дом!

стремившиеся также в двери дома майора Покинса. Будучи не в силах превозмочь свое любопытство, Мартин удвоил шаги, но и тут, несмотря на его торопливость, его чуть не сбили с ног два другие изступленные джентльмена, которые столкнули его в сторону и с неистовством пронеслись мимо.

-- Где же? - закричал запыхавшись Мартин одному негру, которого встретил в сенях.

-- В обеденной, сударь. Полковник удержал стул подле себя, сударь.

-- Стул!

-- Для обеда, сударь.

Мартин вытаращил на него глаза и расхохотался от души, чему отвечал негр, весело оскалив свои белые зубы. Потом он вошел в столовую, где полковник, почти уже кончивший свой обед, повернул для него стул спинкою к столу.

Общество было многочисленно, человек восемнадцать или двадцать. Ножи и вилки двигались необыкновенно деятельно; говорили весьма мало, и каждый торопился есть, как будто ожидая голодной смерти. Живность, составлявшая главную часть припасов, исчезала так быстро, как будто влетала на крыльях в человеческие желудки. Устрицы, приправленные наперченными пикулями, скользили десятками в рты присутствующих. Самые едкия пряности съедались, как варенье, и никто даже не морщился. Огромные груды неудобоваримых в желудке припасов таяли, как лед на летнем солнце. Зрелище было страшное! Пища глоталась целыми кусками, как будто джентльмены насыщали не себя, а легионы безпокойных кикимор, подававших им покоя ни на одно мгновение. Что в это время чувствовала мистрисс Покнис, неизвестно; ей оставалось одно утешение - что обед кончался очень скоро.

Когда полковник кончил, а это случилось в то время, как Мартин только собирался начать обедать, он спросил его, что он думает о присутствующих - заметив, что они собрались из всех стран Союза, - и не желает ли знать о них некоторых подробностей?

-- Скажите, пожалуйста, - отвечал Мартин: - кто эта болезненная маленькая девочка прямо против нас, с круглыми глазами?

-- Вы говорите о женщине в синем платье, сударь? - спросил полковник с особенным ударением. - Это мистрисс Джефферсон Брикк, сударь.

-- Нет, нет, я говорю о девочке, которая там сидит, как кукла - прямо против нас.

-- Это мистрисс Джефферсон Брикк.

Мартин взглянул на полковника; но лицо последняго было совершенно серьезно.

-- Боже мой! Так можно в скором времени ожидать молодого Брикка?

-- Их уже двое, сударь.

Мистрисс Брикк сама так походила на ребенка, что Мартин не мог выдержать, чтоб не заметить этого полковнику.

-- Да, сударь, - возразил полковник: - но одни постановления способствуют развитию человеческой природы, а другия его замедляют. Джефферсон Брикк один из замечательнейших людей моего отечества.

Разговор этот происходил шопотом, потому что мистер Брикк сидел по другую сторону Мартина.

-- Позвольте вас спросить, мистер Брикк, - сказал Мартин, чтоб вступить с ним в разговор: - кто этот коротенький (он хотел сказать "молодой", но удержался) джентльмен с красным носом?

-- Про...фессор Мюллит, сударь.

-- Воспитания.

-- То есть, род школьного учителя?

-- Он человек с прекрасными нравственными правилами и необыкновенных способностей, сударь, - отвечал военный корреспондент. - На последнем избрании президента, он счел за нужное отвергнуть своего отца, подававшого голос в пользу противной стороны. После того, он написал несколько могущественных памфлетов, подписывая их псевдонимом Suturb, то есть Brutus, если прочитать наоборот. Он один из замечательнейших людей нашего отечества, сударь.

Продолжая свои разспросы, Мартин узнал, что в числе присутствующих было не менее как четыре майора, два полковника, один генерал и один капитан. Тут, повидимому, не было ни одного человека без титула, потому что использовавшиеся военными чинами были или докторы, или процессоры, или преподобные. Из дам, замечательнейшими были мистрисс Покинс, весьма костлявая, прямая и молчаливая, и одна старая девица с зубастою физиономией. Она отпускала громкия фразы в пользу независимости женщин и даже распространяла свои мнении на публичных лекциях; все остальные дамы не имели в себе ничего отличительного, так что могли бы поменяться между собою, не обратив этим на себя ничьего внимания.

-- Куда оне идут? - спросил Мартин на ухо Джефферсона Брикка и глядя на дам.

-- В свои комнаты, сударь.

-- Разве не будет дессерта или какого-нибудь промежутка для разговоров с ними?

-- Мы, сударь, народ деятельный и не тратим на это времени.

и сильно работали зубочистками: он, как иностранец, надеялся почерпнуть из их беседы какие нибудь сведения.

Разговор был не очень интересен. Главным предметом его были доллары, к которым стремились все желания, чувства и помышления присутствующих. По количеству долларов взвешивались люди; первую степень уважения, кроме денег, занимали всякия средства к приобретению их. - Все для долларов! Вот основное правило этих великих республиканцев. В их глазах, величайшим патриотом был тот, кто шумел и буйствовал громче всех и кто меньше всех заботился о приличиях. Таким образом, Мартин узнал в несколько минут, что здесь считались блистательными подвиги в роде тех, что, например, люди ходят в совещательные собрания с пистолетами, шпагами, скрытыми в палках, и другими такими же миролюбивыми игрушками; что политические противники хватают друг друга за горло, и что очень часто убеждения основываются на ударах.

Раза два Мартин решался спросить о национальных поэтах, о театре, литературе, искусствах.. Но сведения этих джентльменов не выходили за предел того, что они почерпали в излияниях гениев, подобных полковнику Дайверу, Джефферсону Брикку и других им подобных.

-- Мы народ занятой, сударь, - сказал один из капитанов: - нам некогда читать пустых сочинений; хорошо еще, если они попадутся в газетах вместе с другими хорошими вещами, а то какая нам нужда до ваших книг!

Тут генерал, чуть не упавший в обморок от мысли, что можно читать что нибудь, кроме газетных политических или торговых известий, спросил: - Не желает ли кто из джентльменов выпить чего нибудь? Большая часть общества, нашедши мнение его превосходным, отправилась вместе с ним в погребок. Оттуда они, вероятно, разбрелись ни своим амбарам или конторам; потом снова в погребок, чтоб снова толковать о долларах, а потом, вероятно, каждый уходил храпеть в недрах своего семейства.

вздыхал.

Надобно заметить, что между прочими с ним обедал человек средних лет с черными глазами и загорелою от солнца физиономией, которая обратила на себя внимание Мартина своим открытым и привлекательным выражением; он не мог узнать о нем ничего от своих застольных соседей, которые, повидимому, считали незнакомца гораздо ниже своего внимания. Он не принимал никакого участия в разговорах около камина и не ушел вместе с прочими в погребок. Теперь, слыша, что Мартин вздохнул в третий или четвертый раз, он сделал какое-то случайное замечание с очевидным желанием вступить с чужеземцем в разговор, не навязывая ему своего знакомства нахальным образом. Мартин был ему благодарен за такую деликатность и отвечал на слова его.

-- Не стану вас спрашивать, - сказал этот джентльмен с улыбкою: - как вам нравится мое отечество, потому что предвижу заранее ответ ваш. Но как Американец и, следственно, как человек, который должен начать свою речь вопросом, а спрошу вас, как вам нравится полковник?

-- Вы так откровенны, что я скажу, не задумавшись: он мне вовсе не нравится; хотя не скрою от вас, что считаю себя обязанным ему некоторым образом, потому что он привел меня сюда и доставил мне стол и помещение на недорогих условиях, - прибавил Мартин, вспомнив, что, уходя, полковник шепнул ему об этих вещах.

-- Не очень обязаны, - возразил незнакомец сухо. - Полковник имеет привычку посещать пакетботы, чтоб набирать материалы для своего журнала и приводить сюда иностранцев, имея в виду некоторые проценты, которые хозяйка сбавляет с его еженедельных счетов. Надеюсь, что я вас не оскорбляю? - присовокупил он, видя, что Мартин покраснел.

-- Ну-с?.. - отвечал джентльмен, садясь подле него.

-- Если говорить откровенно, я не постигаю, как этого полковника никто еще не поколотил.

-- Э, его уж колотили раза два, Вы, может быть, не знаете, что наш Франклин, еще за десять лет до нынешняго столетия напечатал в весьма строгих выражениях, что те, которых оклевещут люди, подобные этому полковнику, могут по всем правам отплатить за себя доброю дубиной, потому что законы не могут им помочь?

-- А этого не слыхал, но думаю, что такия мысли не уронили его памяти, тем более...

-- Особенно потому, - продолжал Мартин: - что, судя по всему, слышанному мною, нужно много смелости, чтоб здесь писать о каком-нибудь вопросе, который не зависел бы от мнения партий.

-- Вы правы, - даже так правы, что, по моему, ни один сатирик не мог бы дышать здешним воздухом. Еслиб здесь завтра появился новый Ювенал или Свифт, его тотчас же закидали бы каменьями. К несчастью, у нас много таких людей, как этот полковник Дайвер. Они часто берут верх и часто бывают даже нашими представителями в глазах иностранцев. По хотите ли прогуляться?

-- Очень охотно.

И они вышли рука об руку на улицу.