Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XVII. Мартин распространяет круг своего знакомства и увеличивает свой запас мудрости. Он находит прекрасный случай поверить на деле слова Билля Симмонса.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XVII. Мартин распространяет круг своего знакомства и увеличивает свой запас мудрости. Он находит прекрасный случай поверить на деле слова Билля Симмонса. (старая орфография)

Глава XVII. Мартин распространяет круг своего знакомства и увеличивает свой запас мудрости. Он находит прекрасный случай поверить на деле слова Билля Симмонса.

Все это время Мартин совершенно забывал о существовании Марка Тэпли, - или, когда он представлялся его воображению, думал о нем, как о существе, которое можно без церемонии заставить дожидаться. Но теперь, очутившись снова на улице, он попросил своего спутника завернуть вместе, если это не противоречит его намерениям, в контору "Буяна", чтоб там свалить с плеч одно дело.

-- А говоря о деле, - сказал Мартин: - могу ли, в свою очередь, предложить вам вопрос: живете ли вы постоянно здесь или только приезжаете сюда на время?

-- Я здесь бываю только изредка; я взрос в Массачусете, где и живу в одном маленьком городке. Я не люблю суматохи здешних многолюдных мест; а познакомившись с ними короче, не чувствую большой наклонности часто посещать их. Вы, вероятно, приехали сюда с намерением поправить свои обстоятельства? Мне бы не хотелось вас разочаровывать; но я несколькими годами старее вас, и, может быть, буду даже в состоянии снабдит вас, как человека, который еще не вполне знаком с моим отечеством, некоторыми полезными советами, разумеется, в вещах незначительных.

Слова эти были сказаны без малейшей тени навязчивости или докучного любопытства, а, напротив, с самым открытым и непритворным доброжелательством. Мартин, немогший не довериться такому ласковому участию, откровенно рассказал ему причину, по которой решился приехать в Америку и даже принудил себя к трудному признанию в том, что он беден. Правда, он сказал это с таким видом, что можно было бы счесть его достаточно снабженным деньгами месяцев на шесть, тогда как у него едва ли доставало их на шесть недель; но все таки он сознался в своей бедности и сказал, что будет благодарен за всякий добрый совет.

В продолжение своего рассказа, Мартин заметил, как лицо его приятеля вытянулось, когда он услышал о планах, основанных на изящной домашней архитектуре. Несмотря на все свое желание ободрить молодого переселенца, он не мог удержаться, чтоб не покачать головою; но тот отвечал ему с веселым видом, что хотя теперь и не знает в Нью-Иорке потребности в роде той, на какую Мартин надеялся, но постарается об этом разведать как можно поспешнее, и надеется не пропустить благоприятного случая, если он представится. После того, он сообщил Мартину, что имя его Бивен, что по званию он медик, но практикует очень редко. Среди таких разговоров, оба в скором времени подошли к конторе журнала "Буян". Вошед в комнату нижняго этажа, они нашли Марка Тэпли, который развалился на груде багажа и насвистывал изо всех сил "Rule Britannia". Против него, на одном чемодане, сидел седой негр и глядел на Марка, выпучив глаза, чему тот отвечал задумчивым насвистываньем. Марк, повидимому, только что пообедал, потому что подле него лежали на носовом платке разные объедки, карманный ножик и оплетенная стклянка.

-- Я уже боялся, что вы совсем пропали, сударь! - вскричал Марк. - Надеюсь, что с вами все благополучно?

-- Да, Марк. А где твоя приятельница?

-- Та женщина? О, с нею все ладно!

-- Нашла она своего мужа?

-- Да, сударь. По крайней мере, его остатки.

-- Надеюсь, что он не умер?

-- Не совсем, сударь; но он выдержал больше горячек и лихорадок, нежели позволительно живому. Когда она не увидела его на пристани, я думал, что она сама умрет, право!

-- Разве его там не было?

-- Его не было; а была какая то слабая тень, которая приползла к ней, и столько же походила на её прежнего мужа, сколько походит на вас ваша тень, когда солнце вытягивает ее по вечерам до-нельзя. Но она с радостью обняла его остатки, как будто цельного, бедная!

-- Он купил себе землю? - спросил мистер Бивен.

-- Да, купил и поплатился за нее, - отвечал Марк, качая головою. - Агенты уверяли, что там соединены все выгоды; но там было одного только слишком достаточно: воды без конца!

-- Да без нея он, я думаю, не мог бы и обойтись, - заметил Мартин с досадою.

сказать, глубоко ли там было в дождливое время, потому что у него не было такого длинного шеста, чтоб ее вымерять.

-- Возможно ли это? - спросил Мартин своего спутника.

-- Совершенно возможно, - отвечал тот. - Верно какой-нибудь участок на Миссисипи или Миссури.

-- Как бы то ни было, - продолжал Марк: - он приехал оттуда, чтоб встретить жену и детей; сегодня после обеда они отправились назад на пароходе, совершенно счастливые, как будто на небо. Я и думал, что они скоро туда отправятся, судя по глазам бедного мужа.

-- А кто этот джентльмен? - спросил Мартин с некоторым неудовольствием, глядя на негра. - Верно и он из твоих друзей?

-- Послушайте, сударь, - сказал Марк, отводя Мартина в сторону: - ведь он цветной.

-- Разве я слеп?

-- Нет, нет; когда я говорю "цветной", это значит, что он из тех, каких у нас рисуют на картинках. Он "невольник".

-- Невольник! - возразил Мартин шопотом.

-- Да-с, не что другое, как невольник; не глядите на него, пока я буду говорить... Ему прострелили ногу, разрезали руку; ему сделали нарезки на членах; он носил на шее железный ошейник, а на кистях и икрах железные кольца. Следы этого остались и до сих пор. Когда я начал обедать, он снял с себя куртку и испортил мне аппетит.

-- Правда ли это? - спросил Мартин с ужасом своего нового приятеля.

-- Не имею причины сомневаться, - отвечал тот, потупя глаза и грустно качая головою. - Это часто случается

-- Бог с вами! - воскликнул Марк. - Да я это знаю, потому что он рассказал мне всю свою историю. Тот господин умер; другой также, потому что ему один невольник раскроил голову топором, а сам потом утопился. Тогда этот попался к доброму господину, который позволил ему скопить себе мало по малу деньжонок и откупиться на свободу, которая досталась ему довольно дешево, потому что он почти вовсе обезсилел и заболел. Потом он прибыл сюда и копит деньги, чтоб сделать еще одну покупку: он хочет купить безделицу - свою родную дочь. Ура! Да здравствует свобода!

-- Молчи! - вскричал Мартин, зажимая ему рот. - Что он тут делает?

-- Ждет, чтоб перевезти наши вещи на тележке. Он хотел зайти за ними после, но я задержал его за свои собственные деньги, чтоб он меня развеселил. Теперь мне весело! Еслибь я был богат, то заключил бы с ним контракт, чтоб он являлся ко мне раз в день - я бы все смотрел на него.

Выражение лица Марка сильно противоречило такой восторженности духа и вовсе не подтверждало искренности его возгласов.

-- Бог с вами, сударь, - прибавил Марк: - здесь так любят свободу, что покупают и продают ее и таскают ее за собою на рынках. В здешней части земного шара, чувствуют такую страсть к свободе, что не могут не позволять себе обходиться с нею черезчур свободно. Все дело именно в этом

-- Прекрасно, - сказал Мартин, желавший переменить предмет разговора. - Дойдя до такого заключении, Марк, ты, может быть, выслушаешь меня. Воть адрес места, куда нужно отправить вещи. В гостиницу мистрисс Покинс.

-- Мистрисс Покинсь, - повторил Марк: - слышал, Цицерон?

-- Да, сударь, - отвечал Марк. После этого он пошел вперед с частью вещей, а негр, оскаля зубы из-под кожаного чемодана, поплелся с своею долею земных благ, принадлежавших нашим путешественникам.

Мартин и новый знакомец его хотели продолжать свою прогулку по городу, но последний вдруг остановился и спросил с некоторым недоумением: - можно ли положиться на того молодого человека?

-- На Марка? Раумеется, в чем угодно.

-- Вы меня не поняли, я думаю, что ему лучше идти с нами. Он честный малый и говорит свое мнение так откровенно.

-- Дело в том, что он еще не привык жить в свободной республике, - возразил Мартин с улыбкою.

-- Ему лучше идти с нами; иначе он накличет на себя какую нибудь неприятность. Здешний штат не невольничий; но мне стыдно сказать, что у нас дух терпимости гораздо реже обнаруживается на деле, нежели на словах. Мы не отличаемся особенною умеренностью даже в разногласиях между собою; но с иностранцами... нет, пускай он лучше пойдет с нами.

Мартин подозвал Марка, и все трое пошли в одну сторону, а Цицерон с тележкою, нагруженною багажем, в другую.

Они ходили по городу часа два или три, осматривали его с лучших точек, останавливались в главных улицах и перед публичными зданиями, на которые указывал им мистер Бивен. Начинало смеркаться, и Бивен уговорил его завернуть хоть на минуту в дом одного из его приятелей. Несмотря на свою усталость, Мартин почувствовал, что неловко будет отказаться, и согласился, пожертвовав хоть раз в жизни своим желанием желанию другого.

Мистер Бивен постучался у дверей одного весьма красивого домика, в окнах которого ярко светились огни. Вскоре отпер двери человек с такою широкою, чисто ирландскою физиономией, что странно было видеть его порядочно одетым, а не в лохмотьях.

Поручив Марка этому человеку, мистер Бивен вошел в освещенную гостиную и представил присутствующим мистера Чодзльвита, джентльмена, только что прибывшого из Англии, с которым он недавно имел удовольствие познакомиться. Мартина приняли чрезвычайно ласково и вежливо, и через пять минуть он уже сидел у камина, ознакомившись как нельзя лучше со всем семейством.

Оно состояло из двух молодых девиц - одной восьмнадцати, а другой двадцати лет - весьма тоненьких, стройных и весьма хорошеньких; матери их, казавшейся старее, чем бы следовало ожидать, и бабушки, маленькой, бодрой старушки с живыми глазами. Кроме того, тут были отец и брат молодых девиц; первый, разумеется, занимался торговыми делами, а последний был студентом - оба, по ласковости обращения и открытым приемам, и даже несколько по наружности, походили на мистера Бивена, который был им близкий родственник; но главное внимание Мартина было, разумеется, обращено на прелестнных девиц, стройные ножки которых были обуты в необычайно маленькие башмачки и тонкие до невозможности шелковые чулки, что обнаружило Мартину движение их на качающихся креслах.

Мистер Чодзльвить чувствовал необыкновенную отраду, видя себя у веселого каминного огонька, в хорошо меблированной комнате, наполненной многими приятными украшениями, в числе которых важное место занимали четыре башмачка, такое же количество шелковых чулок - и почему бы не так? - вместе с заключавшимися в них ножками. Такое положение казалось ему чудовищно восхитительным после плавания на "Скрю" и заседания в доме мистрисс Покинс. Все это сделало его самого необыкновенно любезным; а когда подали чай и кофе с разными лакомыми принадлежностями, он уже был в значительно восторженном состоянии и пользовался полным благорасположением всего семейства.

Оказалось еще одно восхитительное обстоятельство: все семейство Норрисов (так назывались его гостеприимные хозяева) было недавно в Англии. Но Мартин не очень этому обрадовался, узнав, что они были весьма коротко знакомы со всеми важными герцогами, лордами, виконтами, маркизами, герцогинями, графами и баронетами. Однако, когда его спрашивали, совершенно ли здоров такой-то лорд или вельможа, он отвечал: "О, да, как нельзя больше"; или когда хотели узнать, переменилась ли матушка милорда, герцогиня, он говорил: "О, нет! Вы бы узнали ее с первого взгляда, еслиб увидели даже завтра!" Так же точно, когда молодые мисс Норрис справлялись о золотых рыбках в греческом бассейне такого-то лорда, и столько ли их, сколько было прежде, он после должного соображения важно отвечал, что их там вдвое больше, и тому подобное. Потом девицы припоминали разные подробности того блестящого бала, на который их приглашали особенно убедительно, и который был дан отчасти в честь их; рассказывали, что говорил мистер Норрис-отец маркизу или мистрисс Норрис-мать маркизе; и что говорили милорд и миледи, когда клялись, что желали бы, чтоб все Норрисы основали свое постоянное местопребывание в Англии для того, чтоб им можно было постоянно наслаждаться приятностью их дружбы. Разговоры такого рода заняли значительный промежуток времени.

Мартину казалось несколько странным и даже несообразным, что оба Норриса, останавливаясь с видимым наслаждением на самых мелочных подробностях своих знакомств с английскою аристократиею (с четырьмя членами которой оба переписывались каждую почту), распространялись вместе с тем о неописанних преимуществах их отечества, в котором не было никакого несправедливого разделения граждан на сословия, и где все было основано на широком уровне братской любви и естественного всеобщого равенства. Мистер Норрис-отец пустился об этом предмете в такое длинное разсуждение, что Бивен, желая отвлечь его от скучной темы, сделал ему какой-то случайный вопрос о хозяине соседняго дома, на что Норрис отвечал, что так как "этот джентльмен имеет неодобрительные религиозные идеи", то он не имеет чести быть с ним знакомым. Мистрисс Норрис-мать заметила, что хотя соседи им некоторым образом и могут считаться людьми порядочными в своем роде, но они недостаточно "милы" для знакомства с ними, Норрисами.

Еще одна маленькая черта напечатлелась живо в уме Мартина. Мистер Бивен рассказал Норрисам о Марке Тэпли и негре; оказалось, что все семейство принадлежало к партии приверженцев уничтожения невольничества, что весьма обрадовало Мартина и дало ему смелость выразить свое участие к злополучию черных. Одна из молодых девиц - самая хорошенькая и чувствительная - особенно забавлялась серьезностью, с которою он говорил; когда он решился спросить о причине её веселости, она несколько времени смеялась так, что не могла ему отвечать. После такого припадка смеха, она сказала Мартину, что негры самый уморительный народ и что тем, кто их вполне знает, невозможно думать серьезно о такой уродливой части человечества. Все остальные Норрисы обоего пола были того же мнения.

-- Короче, - решил мистер Норрис-отець: - между их племенем и нашим существует природная антипатия...

-- Которая доводит до безчеловечнейших пыток и торговли неродивишимися еще поколениями, - заметил вполголоса приятель Мартина.

Мистер Норрис-сын не сказал ничего, но сделал кислую мину и отряхнул пальцы, как Гамлет, выпустивший из рук череп Иорика, как будто молодой Норрис только что дотронулся до негра и к рукам его пристало несколько черноты.

Чтоб как-нибудь замять этот разговор, Мартин решился не касаться такого опасного предмета и снова обратился к молодым девицам, каждая часть одежды которых состояла из самых изысканных и дорогих материалов, что давало ему повод думать, что оне обладают большими познаниями во французских модах. Оказалось, что он не ошибся, хотя сведения их не были еще обогащены самыми свежими новостями, но были обширны, в особенности у старшей сестры, которая занималась метафизикой, законами гидравлического давления и правами человечества. Все это она имела особенный дар примешивать ко всякому предмету разговора, так что встречавшие ее иностранцы неминуемо подвергались через пять минут беседы с нею временному затмению разсудка.

Мартин почувствовал то же самое с своим собственным разумом; чтоб спасти себя, он решился попросить младшую сестру спеть что-нибудь. Она согласилась охотно и тотчас же начался концерт bravura, выполненный обеими мисс Норрис. Оне пели на всех языках, кроме отечественного, - немецкия, французския, итальянския, швейцарския, испанския арии, но ни слова на родном языке.

-- Генерал Флэддок!

-- Боже мой! - вскричали обе сестры. - Генерал возвратился!

При этом восклицании, генерал, в полном бальном мундире, влетел с такою поспешностью, что шпага заплелась у него между ног, один носок попал под ковер, и сам он растянулся во всю длину, показав удивленному обществу небольшую лысину, сиявшую на макушке его головы. Будучи значительно толст и сильно затянут в свой воинственный и парадный костюм, он никак не мог подняться на ноги, бился на месте и выделывал своими ногами такия штуки, каким верно еще не бывало примеров в военной истории.

Все бросились поднимать его, и он кое-как оправился; потом, не желая задевать за двери своими золотыми эполетами, он пошел бочком, чтоб приветствовать хозяйку дома. Трудно было бы изъявить радость, более непритворною той, с которою все семейство Норрисов встретило генерала Флэддока! Его приняли с таким восторгом, как будто Нью-Иорк находился с осадном положении и ни за какие деньги нельзя было достать другого генерала.

-- Итак, я снова среди избраннейших умов моего отечества! - вскричал генерал, пожимая в третий раз руки каждого члена семейства Норрисов.

-- Да, генерал, вот и мы, - отвечал мистер Норрис-отец.

Потом все столпились около генерала и принялись разспрашивать его о том, где он был, что делал за границею, а особенно, до какой степени он познакомился со всеми герцогами, лордами, графинями, маркизами и проч.

-- О, не спрашивайте! - возразило генерал, подняв руку. - Я все время был между ними, и в чемодане моем есть несколько газет, где мое имя напечатано - тут он прибавил особенно выразительно - в фешенебельных известиях. Но уж эта Европа!..

-- Ах! - вскричал мистер Норрис-отец, грустно качнув головою.

-- Ограниченное распространение в этой Европе нравственного чувства! воскликнул генерал. - Отсутствие в людях чувства собственного достоинства!

-- Ах! - снова отозвались все Норрисы, подавленные печалью.

-- Их надменность, церемонность, гордость! - воскликнул генерал, с сильным ударением на каждом слове.

-- О! Слишком справедливо! - кричало все семейство.

-- Стойте, стойте, генерал! - воскликнул мистер Норрис-отец, хватая его за руку. - Вы верно пришли сюда на "Скрю"?

-- Да, конечно! - был ответ.

-- Возможно ли! Подумайте! - вскричали обе мисс Норрис.

Генерал не мог понять, что такое находят необыкновенного в плавании его на "Скрю"; также точно он нисколько не был вразумлен, когда мистер Норрис сказал, подводя его к Мартину:

-- Ваш спутник на пакетботе, я думаю?

-- Мой? - воскликнул генерал: - нет!

Он, точно, никогда не видал Мартина; но Мартин видел его и узнал в нем тотчас того джентльмена, который перед концом плавания прохаживался по палубе с раздутыми ноздрями и руками в карманах.

-- Я, действительно, прибыл на одном пакетботе с генералом, но не в той же каюте, - сказал Maртинь.--Обстоятельства мои требовали строгой экономии, и я решился на переезд в носовой каюте.

Еслиб генерала подвели к заряженной пушке и заставили самого выпалить, то и тогда лицо его не выразило бы такого изумления, как теперь. Чтоб он, Флэддок, ласкаемый иностранными вельможами - знал пассажира носовой каюты пакетбота, человека, заплатившого за свой переезд четыре фунта и десять! И потом встретить этого человека в святилище нью-иоркского модного света, в недрах нью-иоркской аристократии... Он почти наложил руку на эфес своей шпаги.

Мертвое молчание воцарилось между Норрисами. Если история эта разнесется, то в конец осрамит их. Тогда в разных сферах модного света узнают, что Норрисы, обманутые благородными манерами и наружностью человека бездолларного, упали до того, что приняли его у себя! О, ангел-хранитель великой республики, до чего они дожили!

-- Вы мне позволите, - сказал Мартин после ужасного молчания: - проститься с вами. Чувствую, что я причинил собою необыкновенное замешательство. Но вместе с тем позвольте оправдать в ваших глазах этого джентльмена, который вовсе не знал того, что я так недостоин вашего знакомства.

С этими словами, он поклонился Норрисам и вышел с совершенным наружным хладнокровием, хотя в груди его кипело и бушевало. Он скоро шагал по улице, так что Марк мог с трудом догнать его. Прошедши некоторое разстояние, он, однако, простыл столько, что мог уже смеяться при воспоминании о своем приключении, как вдруг услышал за собою скорые шаги и, обернувшись, увидел Бивена, который совершенно запыхался, догоняя его.

Бивен взял его руку и попросил убавить шагу. После некоторого молчания, он сказал:

-- Надеюсь, вы не сердитесь на меня?

-- Что вы хотите сказать?

-- Вы не думаете, чтоб я мог предвидеть окончание нашего посещения.

-- Без сомнения, - сказал Мартин. - Я тем больше вам благодарен, что теперь вижу, из какого материала созданы здесь добрые граждане.

-- Я разсчитываю, - возразил Бивен: - что из такого же, как и другие люди.

-- Правда сказать, я согласен с вами.

-- Смею сказать, что вы могли бы увидеть таку то же комедию на английской сцене и не счесть её очень преувеличенною.

-- Действительно, так!

-- Разумеется, здесь она смешнее, чем где-нибудь. Что до меня, я знал с самого начала, что вы прибыли в носовой каюте, потому что видел список пассажиров и не нашел там вашего имени.

-- Тем более я вам за то благодарен.

-- Норрис человек хороший в своем роде, - заметил Бивен.

-- Право? - возразил Мартин сухо.

-- О, да! У него много хороших качеств. Еслиб вы или кто другой адресовались к нему в качестве просителя, как к существу высшого разряда, он был бы до крайности ласков и внимателен.

-- Для находки характера не было бы нужды переплывать три тысячи мил.

После этого ни тот, ни другой не сказали ни слова вплоть до дома мистрисс Покинс.

Общий чай или ужин был уже кончен; но скатерть, украшенная новыми пятнами, оставалась еще на столе, за одним концом которого сидели мистриссь Брикк и две другия дамы. Оне очевидно возвратились сейчас только домой и пили чай в шляпках и шалях.

Дамы эти разсуждали между собою очень громко, когда вошли Мартин и Бивен; но увидя их, оне вдруг замолчали и сделались необыкновенно жеманны. Казалось, температура воды в чайнике понизилась градусов на двадцать от холода, заморозившого их лица.

-- Вы были сегодня в собрании, мистрисс Брикк? - спросил ее Бивен, лукаво мигнув Мартину.

-- На поучении, сударь.

-- Извините, я забыл. Вы не бываете в собрании, я думаю?

Дама, сидевшая с правой стороны от мистрисс Брикк, благочестиво кашлянула, как будто желая сказать: - Я бываю!

-- Хороша была речь, сударыня? - спросил се мистер Бивен.

Дама набожно подняла взоры и сказала: - Да.

-- Какого рода поучения слушаете вы теперь, сударыня? - спросил Бивен, обратясь снова к мистрисс Брикк.

-- По середам - о философии души.

-- А по понедельникам?

-- О философии преступления.

-- По пятницам?

-- О философии овощей.

-- Вы забыли четверги - о философии правительств, - заметила третья дама.

-- Нет, - возразила мистрисс Брикк: - это по вторникам

-- Так точно! - вскричала дама. - Но четвергам о философии вещества, разумеется!

-- Видите, мистер Чодзльвит, наши дамы вполне заняты! - сказал Бивен.

Мартин остановился, видя, что дамы, смотрят на него вовсе неблагосклонно, хотя он и не постигал, чем заслужил их неблаговоление. Но когда оне ушли в свои комнаты, Бивен пояснил ему, что эти выспренния философки считают домашния хлопоты далеко ниже своего достоинства и почти вовсе не занимаются ими.

-- Хотя и можно-б было спросить, - продолжал Бивен: - не лучше ли было бы, еслиб оне упражнялись вязальными спицами, чем такими острыми инструментами; но могу поручиться за одно: - оне редко обрезываются. Благочестивые сборища и поучения заменяют нам балы и концерты. Женщины ходят в эти места для развлечения, чтоб взглянуть на наряды и потом опять возвращаются домой.

-- Когда вы говорите "домой", то неужели предполагаете дом, подобный этому?

-- Очень часто. Но я вижу, вы утомились, а потому желаю вам доброй ночи. Мы потолкуем о ваших планах завтра утром. Вы не можете, не чувствовать, что здесь нельзя надеяться на успех. Надобно вам забраться дальние.

-- И есть хуже, по старинной пословице?

-- Ну, надеюсь, что нет. Но довольно на сегодняшний день - покойной ночи!

Они пожали друг другу руки и разстались. Лишь только Мартин остался один, бодрость любопытства и новизны, поддерживавшая его в продолжение целого дня, исчезла; он почувствовал себя до такой степени измученным и унылым, что не имел духа встать и отправиться к себе в спальню.

В течение четырнадцати или пятнадцати часов сколько перемен и разочарований для самых пламенных его надежд! Как ни новы для него были земля, на которой он стоял, и воздух, которым дышал, но он не мог не убеждаться в будущей неудаче своих замыслов, когда припомнил все, что видел и слышал в продолжение дня. Какие бы мысли он ни призывал к себе на помощь, оне не облегчали души его, но являлись к нему в образах мучительных и горестных. Самые бриллианты, блестевшие на его пальце, сверкали в глазах его как слезы отчаяния и не заключали в себе ни одного луча надежды.

Он сидел в грустном раздумьи перед камином, не замечая жильцов, возвращавшихся один-за-одним из своих контор или амбаров, или соседних погребков, и приостанавливавшихся лениво у медных плевальниц на пути в свои комнаты, - пока, наконец, не подошел к нему Марк Тэпли и не пошевелил его за руку, думая, что Мартин уснул.

-- Марк! - вскричал он вздрогнув.

-- Все хорошо, сударь. Постель не очень велика, и можно бы выпить после завтрака всю воду, которую там приготовили для вашего умыванья, но за то вы будете спать без качки.

-- И чувствую себя так, как будто дом этот был на море, - сказал Мартин, поднявшись со стула и шатаясь: - я до крайности рсазстроен.

-- А мне здесь превесело. Да и есть причина; клянусь вам, я должен бы был родиться зтесь... Берегитесь, когда пойдете по лестнице: там развесили сушить рубашки.

Мистер Тэпли, нисколько неунывавший, повел Мартина наверх, в его спальню, весьма маленькую и очень скудно меблированную комнатку, с умывальным столиком и крошечным рукомойником.

-- Я думаю, в здешней стране моются сухим полотенцем, как будто эти люди больны водобоязнью, сударь, - заметил Марк.

-- Еслиб ты потрудился снять с меня сапоги, Марк, - я измучен до смерти.

-- Вы этого не скажете, сударь, когда выпьете того, чем я вас попотчую. Марк достал большой стакан, наполненный доверха кусочками прозрачного льда между которыми проявлялись ломтика два лимона и золотистая жидкость очаровательного вида.

-- Что это такое? - спросил Мартин.

Мартин взял, поднес к губам и не отнимал от них, пока не осушил до дна.

-- Марк, я еще не отказываюсь от своих замыслов. Но милосердое небо! Что, если мы останемся в какой нибудь дикой стране без вещей и без денег?

-- Что-ж, сударь! Судя по всему, я не знаю, где нам в таких обстоятельствах быть удобнее - в диких или ручных краях.

-- О, Дракон, Дракон! - весело отозвался Марк: - еслиб между нами не было воды и не стыдно было возвратиться, может быть, и я сказал бы то же. Но я в Америке, в Нью-Иорке, а ты в Уильтшире, в Европе... Да, нам надобно составить себе состояние и добыть прекрасную даму. А когда думаешь лезть на монумент, то не нужно падать на нижних ступенях; иначе никогда не взберешься наверх.

-- Мудро сказано, Марк, надобно смотреть вперед.

-- Но всех книжках сказано, что те, которые оглядывались назад были превращены в камни. Покойной ночи, сударь, и приятных сновидений.

-- Они будут о родине, - сказал Мартин, ложась спать.

что я природный Американец.