Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XVIII, занимается торговым долгом Энтони Чодзльвита и сына его, из которых один неожиданно удаляется.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XVIII, занимается торговым долгом Энтони Чодзльвита и сына его, из которых один неожиданно удаляется. (старая орфография)

Глава XVIII занимается торговым долгом Энтони Чодзльвита и сына его, из которых один неожиданно удаляется.

Одна перемена влечет за собою другую - таков закон природы, который доказывается опытом многих людей. Теперь мы намерены передать с точностью перемены, происшедшия в покинутых Мартином местах.

-- Что за холодная весна! - бормотал старый Энтони, придвигаясь к огоньку вечерняго камина.

-- Вы прожжете себе платье, а сукно не слишком дешево, - заметил почтительный Джонс, прерывая чтение вечерней газеты.

-- Благоразумный малый, разсудительный малый. Никогда не тратился на пустые наряды. Нет, нет!

-- Может быть, я бы и занимался ими, еслиб за них не надобно было платить.

-- А! если бы!.. Однако холодно.

-- Да нечего мешать в камине. Разве вы на старости намерены дожить до нужды, что так не жалеете угольев?

-- На это не станет времени.

-- На что не станет времени?

-- Чтоб я дожил до нужды. А хотелось бы еще подождать.

-- Вечный эгоист! - проворчал его наследник вполголоса, сердито взглянув на родителя. - Вот уж истинный кремень! Он готов прожить еще двести лет, и все был бы недоволен. Я уж тебя знаю! Почему бы, продолжал он тем же тихим голосом: - не передать всего имущества сыну? Так нет! Я бы постыдился на твоем месте, и рад бы был спрятать свою голову в угол.

Вероятно, мистер Джонс подразумевал гроб или могилу, или кладбище; но сыновняя нежность не допустила его выразиться яснее. Старый Чоффи, который наслаждался чаем вместе с ними, вообразил в своем уголке около камина, что Джонс говорит, а Энтони слушает, и вдруг вскричал:

-- Да, мистер Чодзльвит, он истинно ваш сын.

Старик не подозревал, какую глубокую насмешку заключали в себе его слова; но голос его пробудил из раздумья Энтони, и он сказал с странным видом:

-- Да, да, Чоффи; Джонс осколок от старой колоды... А теперь очень стара эта колода.

-- Стара, - проворчал Джонс.

-- Нет, нет, нет, мистер Чэдзльвит, вовсе не стара, вовсе не стара, - прервал Чоффи.

-- Он говорить, что ты ошибаешься! - закричал Энтони своему старому приказчику.

-- Полноте, полноте, отвечал тот: - я уж лучше знаю. Он ребенок. Да и вы тоже немногим больше, как ребенок. Ха, ха, ха! вы еще мальчик в сравнении со мною и многими, которых я знавал. Не слушайте его!

После такого необыкновенного порыва красноречия, бедная старая тень взяла за руку своего хозяина, и не выпускала ее несколько времени из своей руки, как будто имея намерение защищать Энтони.

-- Я с каждым днем глохну, Чоффи, - сказал ему Энтони со всевозможною кротостью, или вернее, с наименьшею жесткостью, к какой он только был способен.

-- Нет, нет, - кричал Чоффи: - совсем нет. Да что тут за беда? Я уж двадцать лет как оглох.

-- Я теряю зрение.

-- Добрый знак! - кричал Чоффи. - Вы прежде видели слишком зорко! ха, ха!..

Он трепал Энтони по руке как ребенка, но как тот не шевелился и молчал, то Чоффи выпустил его руку из своих и мало-по-малу впал в свое прежнее безчувственное состояние. Джонс вытаращил глаза на такия непривычные нежности и ворчал про себя:

-- Они уже забавляются такими комедиями недели с три. Никогда еще отец мой не обращал на эту старую куклу такого внимания, как теперь. Уж не за наследством ли вы гоняетесь, мистер Чоффи, а?

Но Чоффи вовсе не думал иметь такия мысли и также мало подозревал близость кулака Джонса, который сжал его с особенною любезностью над самым ухом старика. После того, нежный сын ушел за стеклянную дверь конторы, вытащил из кармана связку ключей и отпер потайной ящик письменного стола, удостоверившись наперед, что оба старика сидят попрежнему перед камином.

-- Все благополучно, - бормотал Джонс, развертывая одну бумагу. - Вот завещание, мистер Чоффи. Тридцать фунтов в год на ваше содержание, а все остальное его единственному сыну. Нечего нежничать. Этим ничего не выиграете. Это что?

Было чему удивиться, конечно. С другой стороны стеклянной двери чье то лицо с любопытством заглядывало в контору - не на Джонса, а на бумагу. Глаза этого лица, поспешно взяли другое направление, когда Джонс вскрикнул. Потом они встретились с его глазами и показались ему глазами Пексниффа.

Быстро задвинув ящик, испуганный Джонс, позабывший, однако, замкнуть его, глядел как шальной на привидение. Оно зашевелилось, отперло двери и вошло.

-- Что такое? - вскричал Джонс, отшатнувшись назад. - Кто там? Откуда? Чего тебе?

-- Мистер Джонс, - отвечал ему голос улыбающагося Пексниффа.

-- Что вы тут высматриваете? Что вы приехали в город врасплох? Нельзя спокойно читать... газету в своей комнате, без того, чтоб кто нибудь не встревожил. Почему вы не постучались в дверь?

-- Я стучался, мистер Джонс, но никто не слыхал. Мне было любопытно узнать, какая часть газеты заинтересовала вас так сильно; но стекло слишком тускло и грязно.

Джонс торопливо взглянул на стекло - оно действительно было грязно.

-- Да, как вы вдруг очутились в Лондоне? - сказало он. - Не мудрено испугаться, когда неожиданно видишь человека., которого считаешь за семьдесят миль.

-- Так точно, почтенный мистер Джонс, потому что человеческий разсудок...

-- За маленьким делом, которое поднялось неожиданно.

-- О, только-то? Отец в той комнате. Эй, батюшка! Здесь Пекснифф! С этими словами, он порядочно тряхнул своего уважаемого родителя.

Энтони пробудился и приветствовал Пексниффа с усмешкою - может быт от приятного воспоминания того, что он называл его лицемером. Пекснифу принесли чаю, а Джонс вышел, сказав, что у него есть какое-то дело в ближней улице, и что он скоро воротится.

-- Теперь, почтенный сэр, - сказал Пекснифф: - так как мы "наедине", потрудитесь сказать, чем я могу вам служить? Я говорю "наедине", потому что наш любезный Чоффи, метафизически говоря, немой - не так ли? И он сладко улыбнулся.

-- Он не видит и не слышит нас.

-- Вы хотели что то заметить, почтенный сэр?

-- Я и не думал ничего замечать.

-- Я хотел... - сказал кротко Пекснифф

-- Вы? Это дело другое. Что же?

Мистер Пекснифф убедился сначала в том, что дверь заперта, потом установил свой стул таким образом, что ее никак нельзя было бы отворить, не потревожив его, и начал:

-- Я еще ничему в жизни так не удивлялся как письму, которое вчера получил от вас. Я изумился, видя, что вы хотите почтить меня такой доверенностью, какой не удостоиваете даже мистера Джонса, - человека, которому вы нанесли словесную обиду, только словесную, которую вы желаете загладить. Это меня тронуло, обрадовало и удивило.

Мистер Пекснифф всегда говорил сладко; но тут очевидно постарался превзойти самого себя в медовых звуках своего голоса; он обдумывал свою речь еще в дилижансе.

Энтони смотрел на него в глубоком молчании и с совершенно безчувственным лицом. Он не обнаружил никакого желания ни отвечать, ни продолжать беседу, хотя Пекснифф поглядывал на дверь, вынимал часы и всячески старался дать почувствовать, что время коротко, и Джонс, вероятно, скоро воротится. Но страннее всего было то, что вдруг, совершенно неожиданно, лицо старика приняло сердитое выражение, и он закричал с досадою, ударив по столу кулаком:

-- Да замолчите ли вы, сударь? Дайте мне говорить!

Пекснифф кивнул ему головою с покорным видом.

-- Джонс посматривает умильно на вашу дочь, Пекснифф.

-- Мы говорили уже об этом у Тоджерса, сударь.

-- Я говорю вам, - повторил старик Энтони: - что Джонсу нравится ваша дочь.

-- Безценная девушка, мистер Чодзльвит!

-- Вы ее лучше знаете, - вскричал Энтони, выдвинув вперед свое безжизненное лицо. - Вы лжете! Что, вы опять лицемерить? а?

-- Мой добрый сэр...

-- Не называйте меня добрым сэром, да и себя тоже. Еслиб ваша дочь была тем, что вы рассказываете, так она бы не годилась для Джонса; а она для него годится. Жена могла бы обмануть его, наделать долгов, промотать деньги. Ну, когда я умру...

Лицо его изменилось так ужасно, что Пекснифф рад был смотреть в другую сторону.

-- Для меня было бы самым жестоким мучением, еслиб я, страдая за разные средства, которыми добыл себе деньги, знал еще на придачу то, что их сорят по улицам. Да, это было бы пыткою нестерпимою!

-- Любезный мистер Чодзльвит, оставьте такия фантазии - их вовсе не нужно иметь в голове. Вы верно нездоровы?

-- Однако, еще не умираю! - вскричал Энтони хриплым голосом. - Вот, взгляните на Чоффи. Смерть не имеет права свалить меня, а его оставить на ногах.

Мистер Пекснифф так испугался старика, что не мог прибрать ни одной моральной фразы из своего обширного запаса. Он только пробормотал, что, по всем законам природы, Чоффи, хотя он и мало знает этого джентльмена лично, должен отправиться на тот свет прежде.

-- Подите сюда! - сказал Энтони, кивая Пексниффу, чтоб тот приблизился. - Джонс будет моим наследником, Джонс будет богат и сделается для вас лакомым кусочком. Вы это знаете. А Джонс амурится с вашею дочерью!

-- Я и это знаю, - подумал мистер Пекснифф: - потому что слышал уже несколько раз.

-- Он накопил бы без нея больше денег, - продолжал старик: - но она поможет ему сберечь их. Она не слишкомь молода и происходит от прижимистого корня. Но не советую вам хитрить черезчур. Она держит его только на ниточке; если вы слишком натянете эту нитку, нитка порвется - я знаю его нрав. Но вы человек глубокий и сумеете с ним справиться. Что, разве я не заметил, как вы закинули ему удочку-то, а?

Старый Энтони потирал себе руки, потом опять жаловался на холод и через минуту погрузился в прежнюю безчувственность.

Хотя свидание это было весьма неудовлетворительно, но оно снабдило мистера Пексниффа намеком, который для него не пропал. Этот почтенный джентльмен не имел еще случая проникнуть в глубину умственных и душевных качеств мистера Джонса; а потому он считал полезным знать рецепт для приобретения такого зятя. Между тем, Энтони заснул, и как мистер Пекснифф ни старался шуметь чашками, тарелками, ножами и тому подобным - потому что он деятельно занялся чаем - как ни кашлял, как ни сморкался, ни чихал, - все было напрасно. Мистер Джонс воротился домой, а Энтони все спал.

-- Каково, он снова спит! - вскричал сын. - Да как он храпит, послушайте ка!

-- Он громко храпит, - заметил мистер Пекснифф.

-- Громко!.. Да он храпит за шестерых!

-- О, будто бы? Но вы не знаете, как он туг. Он еще и не думает тронуться.

-- Меня поразила перемена его лица и манеры...

-- Он никогда не был лучше теперешняго, - возразив Джонс с задумчивым видом. - Что делают там дома? Здорова ли Черити?

-- Игривая шалунья! Вечно прыгает, вечно играет такая ветреная, настоящая бабочка!

-- Так она очень ветрена?

-- То есть, в сравнении с сестрою, мистер Джонс. Странный шум там, мистер Джойс!

-- Верно часы испортились. Так другая не ваша любимица. Нет?

-- Какие странные часы, мистер Джонс!

Он был бы прав, еслиб часы производили эти звуки; но механизм другого рода приходил в разрушение. Крик Чоффи, показавшийся во сто раз сильнее от его обычного безмолвия, раздался по всему дому. Оглянувшись, они увидели Энтони Чодзльвита на полу, а старого приказчика подле него на коленях.

Энтони упал со стула в предсмертном припадке и бился на полу. Страшно и отвратительно было смотреть на борьбу жизненного начала в этом старом, изношенном теле, которое оно не хотело покинуть.

Пекснифф и Джонс подняли старика, поспешно отыскали врача, который пустил ему кровь и подал все медицинския пособия; но обмороки не прекращались, так что не ранее как в полночь они уложили старого Энтони, безчувственного, в постель.

-- Ваша работа!

-- Мало ли что люди говорят! Каково ему теперь? - спросил Джонс, отирая свое бледное лицо.

Пекснифф покачал головою.

-- Я пошутил; но я... я никогда не желал его смерти. Так он очень плох?

-- Да они все говорят это, чтоб содрать с нас побольше денег. Вы не должны уходить, Пекснифф... Я бы теперь за тысячу фунтов не хотел остаться без свидетеля.

Чоффи не говорил и не слыхал ни слова. Он неподвижно сидел подле кровати и только по временам прислушивался. Джонс также просидел всю ночь подле своего отца - но не там, где отец мог бы его увидеть, еслиб опомнился, а скрываясь за ним и стараясь читать мнение Пексниффа в глазах его. Он дрожал так, что тряслась даже тень его, отражавшаяся на стене.

Разсвело уже совершенно, когда Джонс и Пекснифф, оставя Чоффи подле старого Энтони, пошли завтракать.

-- Если что случится, Пскенифф, вы должны обещать мне оставаться здесь до тех пор, пока все кончится. Вы должны видеть, что я поступаю как должно.

-- Да, да, но я не хочу, чтоб другие сомневались. Никто не должен иметь права говорить против меня... Я знаю, что станут рассказывать... Как будто он вовсе не был стар, и как будто я знал секрет, чтоб оставить его в живых!

Пекснифф обещал исполнить его желание, и завтрак приходил уже к концу, как вдруг им предстало видение столь страшное, что Джонс вскрикнул от ужаса, и оба отшатнулись назад.

То был старый Энтони, во всегдашнем своем костюме. Он стоял подле стола, опираясь на плечо своего приказчика. На безжизненном лице его, на окостенелых руках, на крупных каплях пробившагося на лбу пота, вечный перст начертал уже неизгладимо слово - смерть!

Он что то говорил им глухим, замогильным голосом. Что говорил он, известно одному Богу. Казалось, он произносил какие то слова, но они уже не были понятны людям.

Старого Энтони усадили в кресла и придвинули их к окну; потом отворили двери, чтоб освежить воздух. Но никакой воздух, никакие ветры не вдохнули бы в него жизни. Еслиб его зарыли по горло в золото, то и тогда окоченелые пальцы его не могли бы захватить ни одной монеты...