Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XXVIII. Мистер Монтегю дома и мистер Джонс Чодзльвит дома.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XXVIII. Мистер Монтегю дома и мистер Джонс Чодзльвит дома. (старая орфография)

Глава XXVIII. Мистер Монтегю дома и мистер Джонс Чодзльвит дома.

Многия причины располагали Джонса Чодзльвита в пользу объясненного ему Тиггом замысла, но больше всего три: во-первых, возможность приобрести деньги; во-вторых, возможность разжиться на чужой счет; в-третьих, потому что ему предстояла честь важно заседать в числе директоров комитета, но ему особенно льстило, ибо он жаждал власти и наружных почестей, хотя и чувствовал, что особа его не из тех, которые сами собою внушают почтение. Джонс был в душе тиран, не хуже любого увенчанного лаврами завоевателя.

Но он решился действовать лукаво и осторожно, и наблюдать как можно тщательнее за Монтегю. Он уже начинал надеяться перехитрить ловкого председателя, потому что тот еще с самого начала сказал Джонсу, что он для них слишком смышлен.

Дрожащею рукою, но с глупым желанием корчит из себя нахала, постучался Джонс у дверей своего нового приятеля в Палль-Малле, когда приблизился назначенный час. Мистер Бэйли выбежал отворять двери; молодой человек не зазнался и готов был признать Джонса, но тот забыл его.

-- Мистер Монтегю дома?

-- Надеюсь, что дома и что ждет обеда, - отвечал Бэйли с развязностью старого знакомца. - Возьмете шляпу с собою, или оставите здесь?

Мистер Джонс предпочел оставить ее внизу.

-- Имя прежнее? - сказал Бэйли, оскаля зубы.

Джонс посмотрел на него с немым негодованием.

-- Что, вы не помните старую матушку Тоджерсь? Забыли, как я ходил с вашим именем к молодым девицам, когда вы приходили туда волочиться? А теперь времена переменились, не так ли? Однако, вы выросли!

Не дожидая ответа на этот комплимент, Бэйли-Младший повел гостя наверх, возвестил его имя и удалился.

Нижний этаж дома занимал один богатый купец, но мистер Монтегю пользовался всем верхним. Жилище было великолепное. Комната, в кокорой хозяин принял Джонса, была пространна, роскошна и меблирована с величайшею пышностью, украшена картинами, мраморными и алебастровыми копиями с древних статуй, фарфоровыми вазами, высокими зеркалами, штофными занавесами, роскошными клетками, раззолоченною резьбою и всякого рода дорогими безделушками. Гости, кроме Джонса, были: доктор Англо-Бенгальского Общества, резидент-директор и два другие джентльмена, которых Монтегю представил Джонсу должным порядком.

-- Любезный друг, я в восторге, что вижу вас. Джоблинга, вы кажется, знаете?

-- Надеюсь, что имею эту честь! - сказал доктор с самодовольствием, пожимая Джонсу руку. - Почтенный сэр, надеюсь, вы здоровы? Прекрасно.

-- Мистер Нольфь - мистер Чодзльвит! - продолжал Монтегю. - Мистер Пип - мистер Чодзльвит.

Оба джентльмена были очень рады случаю познакомиться с мистером Чодзльвитом. Доктор отвел Джонса в сторону и шепнул ему:

-- Люди светские, почтенный сэр. Гм! Мистер Вольф литератор... замечательные статьи в еженедельной газете - замечательные! Мистер Пип - театрал... о, удивительный человек!

-- Ну, - сказал Вольф, возобновляя прерванный разговор: так что сказал на это лорд Нобли?

-- Да, он не знал что и сказать, - возразил Пип. - Он, сударь, совсем онемел. Но вы знаете, что за добрый малый этот Нобли!

-- Чудный малый! - вскричал Вольф. - Но вы хотели нам сказать...

-- О, да! конечно! Сначала он онемел, как мертвый; но через минуту сказал герцогу: - вот Пип. Спросите Пипа. Пип наш общий приятель. Он знает. - Damme! - закричал герцог: - ну, так я обращусь к Пипу. Ну, Пип, кривонога или нет? Говорите! - Кривонога, ваша милость, клянусь лордом Гарри! - говорю я.--Ха, ха! - смеется герцог: - конечно, так! Браво, Пип, хорошо сказано, Пип. Я готов умереть, если вы не козырь, Пип!

и доктором. Остальные сели кто как попало, как люди свои, и все принялись воздавать должную справедливость обеду.

Обед был такой, каким только возможно наслаждаться за деньги или в кредит. Кушанья, вина и фрукты - самые изысканные. Все принадлежности были как нельзя щеголеватее - столовое серебро великолепно. Мистер Джонс мысленно разсчитывал цены сервиза и серебра, но его прервал хозяин:

-- Рюмку вина?

-- О, сколько угодно! - отвечал Джонс, осушивший уже несколько рюмок. - Оно так хорошо, что от него нельзя отказываться.

-- Прекрасно сказано, мистер Чодзльвить! - кричал Вольф.

-- Как Том Гэг, клянусь душою! - сказал Пип.

-- Положительно так! - заметил доктор.

-- Вы находите, что это недурно, надеюсь? - сказал Тигг на ухо Джонсу.

-- О, чудесно! - отвечал тот.

-- Я считал, что сегодня лучше обедать запросто, на правда ли?

-- Как, запросто? Разве вы всякий день так обедаете?

-- Любезный мой, разумеется, когда я обедаю дома. Всегда в этом роде. Я не хотел делать для вас особенных приготовлений. - У вас званый обед? - говорит сегодня Кримпль. - Нет, говорю я: - не нужно, мы будем обедать запросто.

-- Однако, это стоит не безделицу! - воскликнул Джонс с удивлением.

-- Да, разумеется, но я люблю это" Я всегда так трачу свои деньги, - возразил хладнокровно Тигг.

-- Неужели?

-- Когда вы присоединитесь к нам, разве не так будете облегчаться от вашей доли барышей?

-- Конечно, не так.

-- Что ж, вы правы! Вам это и не будет нужно. Одному из "Англо-Бенгальских" нужно жить на такую ногу, чтоб поддерживать связи: мне это правится, так я и взял эту часть на себя. Вы ведь не откажетесь от дорогого обеда на чужой счет?

-- Никогда,

-- Так надеюсь, что вы часто будете у меня обедать?

-- О, мне все равно! Почему ж и не так?

-- А я обещаю, что никогда не буду говорить с вами о деле за вином. О, сегодня утром вы были проницательны! Надобно рассказать им- эти люди будут в восторге. Пип, любезный, у меня есть для вас маленький анекдот о моем приятеле Чодзльвите, который самая тонкая бестия в свете! Клянусь вам честию, что это самая тонкая бестия, какую я только знаю!

примеров своей собственной тонкости; а Вольф, чтоб не отстать от прочих, начал рассказывать основные идеи некоторых из своих замысловатейшим статей.

-- Светские люди, почтенный сэр, - шептал Джоблинг Джонсу: - истинно светские люди! Человеку занятому, как я, например, не только приятно, но даже поучительно быть в таком, обществе. Тут изучаешь характеры, почтенный сэр, характеры!

Единодушие и приятная гармония общества значительно поддерживались тем, что оно нисколько не сомневалось в связях с высшим сословием обоих светских людей, и в том, что их весьма почитали сухопутные и морские защитники отечества, а особенно первые потому, что в малейшем рассказе их не участвовало лицо ниже полковника; количество лордов равнялось только количеству клятв; даже королевская кровь лилась в грязных каналах их личных воспоминаний.

-- Мистер Чодзльвит его не знает, вероятно, - сказал Вольф, говоря об одной особе высокого происхождения.

-- Нет, - возразил Тигг. - Но его надобно свести с ребятами этого разбора.

-- Он очень любил литературу, - заметил Вольф.

-- Будто бы?

-- О, да, он постоянно подписывался на мою газету. Раз он спросил у одного виконта, моего приятеля... Пип его знает. "А как зовут" говорит он: "издателя?" - Вольф. - "А Вольф? Кусается, собака, сильно!"

Тут завязался общий разговор, при чем раз спросили также мнение Джонса, который был вполне согласен с мнением Пипа, к большому удовольствию этого джентльмена. Действительно, Пип и Вольф имели столько общого с мистером Джонсом, что они очень сдружились между собою; среди усиления нового дружества и при помощи винных паров, Джонс сделался необычайно разговорчив.

Из этого еще не следует, чтоб наш молодой человек, делаясь разговорчивее, делался в то же время приятнее; напротив, молчание шло к нему гораздо лучше. Думая, что выказывание тонкости и глубокомыслия насчет которых ему с начала обеда наговорили столько комплиментов, поставит его в уровень с остальными, он принялся обнаруживать свое глубокомыслие до того, что часто обрезывал себе пальцы своими же бритвами.

Особенно трунил он над хозяином. Безпрестанно подливая себе превосходных вин и уписывая лакомые кушанья, он смеялся над расточительностью, которая бросала деньги на такия дорогия угощения. Даже и в таком, более чем сомнительном обществе, подобные выходки должны бы были казаться неприятными, еслиб Тигг и Дэвид Кримпль не имели намерения постичь Джонса насквозь. Они предоставили ему полную свободу, зная, что чем больше он выпьет, тем лучше для них. Таким образом пока глупый обманщик, - потому что он был олухом при всем своем лукавстве, - считал себя неодолимым, он обнаруживал неусыпной бдительности "Англо-Бенгальцев" все свои слабые и беззащитные стороны.

Между тем, доктор, проглотив обычное количество вина, ускользнул. Джентльмены, способствовавшие так много философическим его исследованиям, имели ли они ключ от хозяина, или действовали но тому, что видели и слышали, разыгрывали свои роли как нельзя лучше. Они просили Джонса удостоить их чести более близкого знакомства; обещали познакомить его в высшем обществе, в котором, по милым качествам своим, он непременно должен бы был блестеть, и предлагали ему пользоваться неограниченно их услугами. Одним словом, они ясно говорили ему: "будьте из наших!"

После кофе, который подали в гостиной, был краткий промежуток сильно наперченного разговора, почти исключительно поддержанного Вольфом и Пипом. Потом заговорил Джонс: он насмешливо выхвалял мебель; спрашивал, заплачено ли за то или другое; что эти вещи стоили первоначально и тому подобное - говоря все это в твердой уверенности, что он задевает за живое Монтегю и обнаруживает в самом блестящем виде свои собственные достоинства.

Потом подали пунш с шампанским. Разговор сделался шумнее и сбивчивее; наконець, светские джентльмены отправились восвояси неровными шагами, а мистер Джонс уснул на софе.

Так как не могли вразумить его, что он не дома, Бэйли-Младший получил приказание нанять какой нибудь экипаж и отвезти Джонса домой... Было уже около трех часов утра.

-- Как вы думаете, попался он на удочку? - шепнул Кримпль председателю.

-- И на крепкий крючок, - отвечал Тигг. - Был здесь Педжет сегодня вечером?

-- Да. Я выходил к нему. Он ушел, узнав, что у вас гости.

-- Зачем же?

-- Он сказал, что прийдет к вам рано утром, прежде, чем вы встанете с постели.

-- Скажите, чтоб его привели прямо в мою спальню. - Тсс! Вот мальчик! Ну, мистер Бэйли, доставь этого джентльмена благополучно до дома. Гей! Чодзльвит! Ало!

видом.

Приехав к дому, он соскочил и постучался так сильно, как может быть, никто еще не стучал со времени огромного лондонского пожара. Отойдя на середину улицы, чтоб удостовериться в действии своего стука, он увидел в верхнем окне тусклый огонек, который исчез и направился на лестницу. Бэйли снова подошел к дверям и приложил глаз к замочной скважине, чтоб разсмотреть особу, которая идет со свечою.

То была веселая. Но как ужасно, как жестоко она переменилась! Теперь она казалась до того измученною и унылою, до того трепещущею и исполненною страха, до того поникшею духом и пресмирелою, что приятнее было бы видеть ее к гробу.

Она поставила свечу на один ящик в сенях и приложила руку к сердцу, к глазам, к пылающей голове; потом пошла к дверями такими дикими и оторопелыми шагами, что минер Бэйли совсем растерялся.

-- А-га! - сказал он с некоторым усилием, когда она отперла двери. - Вот, вы тут, не так ли? Что с вами? Разве нездоровы, а?

Узнав Бэйли в новом его наряде, она улыбнулась с выражением, которое так близко подходило к прошлому, что добродушный мальчик обрадовался. Но потом сердце его сжалось снова, когда он увидел слезы на её потускневших глазах.

-- Не боитесь, - сказал Бэйли. - Все это ничего. Я привез домой мистера Чодзльвита. Он не болен, а так только, немножко расшатался.

-- Ты от мистрисс Тоджерс? - спросила трепещущая Мерси.

-- Тоджерс? Бог с вами! Неть! Мне с Тоджерсами нечего делать. Я давно бросил это знакомство. А он обедал у моего губернатора в Вест-Энде. Вы разве не знали, что он будет у нас?

-- Нет, - отвечала она слабым голосом.

-- О, как же! Мы таки попировали. Не выходите на улицу, а то простудите себе голову. Я его разбужу! - После чего он отпер дверцы, опустил подножку и тряхнул Джонса с восклицанием: - Мы приехали домой, мой цветочек! Пошевеливайтесь, что ли!

Джонс вывалился кое как из кареты и, шатаясь, добрел до крыльца при помощи мистера Бэйли.

-- Ступайте вперед с огнем, а мы пойдем за вами - сказал ей грум председателя Монтегю. - Да не. дрожите так, он вам ничего не сделает. Когда мне лишняя капля попадет в голову, я делаюсь необыкновенно любезен.

Она пошла вперед; муж её и Бэйли, чуть не сбивая друг друга с ног, добрались, наконец, но лестнице до комнаты, и Джонс ввалился в кресла.

-- Ну, теперь все благополучно, - сказал мистер Бэйли. - Вам не о чем плакать! Бог с вами... Видите, как плотно он сидит? Точно таган.

Отвратительное животное, в измятом платье, с взъерошенными волосами и безсмысленным лицом, кивало головою, покачивалось всем телом и хлопало раскрасневшимися глазами; наконец, приходя мало по малу в себя, он узнал жену и погрозил ей кулаком.

-- О, - вскричал Бэйли: - так ты с норовом!.. Не советую...

-- Бэйли, друг мой, ступай домой, прошу тебя, - сказала она умоляющим голосом. - Джонс, - продолжала Мерси, наклонившись над ним и робко касаясь рукою его плеча: - Джонс!

-- Смотри на нее! - кричал Джонс, отталкивая ее от себя. - Смотри сюда! Смотри на нее! Вот приманка для мужчины!

-- Милый Джонс!

-- Я уверена, что ты этого не думаешь, Джонс. Ты бы не сказал этого, еслиб был трезв.

С притворною веселостью дала она Бэйли какую-то монету, и еще раз просила его, чтоб он ушел. Просьба её была так убедительна, что мальчик не имел духа оставаться дольше. Но он остановился на низу лестницы и прислушивался.

-- Не сказал бы, еслиб был трезв! - вскричал Джонс. - Лжешь! Разве я не говорил того же самого, когда был трезв?

-- Да, часто! - отвечала она сквозь слезы.

-- Слушай! - сказал Джонс, топнув ногою. - Ты заставляла меня некогда переносить свои милые прихоти; теперь я заставлю тебя переносить свои. Я давно дал себе слово, что сделаю это - я женился на тебе именно для того. Хочу знать, кто господин и кто раб!

-- Небу известно, как я послушна! - говорила несчастная, всхлипывая. - Гораздо больше, чем когда нибудь воображала!

Джонс засмеялся в пьяном восторге. - Что, наконец, ты додумалась до этого! Терпение, время еще впереди. У кащеев есть когти, моя любезная. Не будет ни одной милой выходки на мой счет, ни одной милой шуточки, которыми ты надо мною тешилась, ни одной милой обиды, которыми ты меня наделяла, чтоб я не отплатил их тебе во сто раз. Зачем же бы дернуло меня жениться на тебе?.. На тебе! прибавил он с грубым презрением.

Не удастся ли как нибудь - может быть, удастся - укротить его маленьким отрывком одной песенки, которую он любил, как он говорил. Она этим попробовала подействовать на него.

-- О-го! - сказал он: - ты оглохла, что ля? Ты меня не слышишь? а? Тем лучше для тебя. Я тебя ненавижу. Ненавижу себя за то, что был так глуп, что пристегнул себе на спину вьюк для одного только удовольствия топтать его ногами, когда вздумается. А теперь мне открываются такие виды, что я мог бы жениться, где захочу. Но я этого не хотел. Я бы должен был оставаться холостым. Да, холостым, и жить между друзьями, которых я знаю. Вместо того, я привязан к тебе. Зачем ты показываешь мне свое бленое лицо, когда я прихожу домой? Разве я никогда не должен забыть тебя?

-- Как поздно! - сказала она весело, открыв ставню, после краткого промежутка молчания. - Совсем светло, Джонс.

-- Что мне за нужда, совсем ли светло или совсем темно!

-- Ночь прошла скоро, Джонс. Мне вовсе не было тяжело сидеть.

-- Посиди еще для меня, если смеешь!

-- Я читала всю ночь. Я начала, когда ты вышел, и читала до твоего возвращения. Престранная повесть, Джонс, и книга говорит, что истинная. Я разскажу ее тебе завтра.

-- Она истинная, право?

-- Так говорит книга.

-- А сказано ли в этой книге о том, что муж решился покорить себе жену, переломить её дух, скрутить нрав, раздавить все её прихоти, убить? - сказал Джонс.

-- Нет, ни слова, - отвечала она поспешно.

Настал еще промежуток молчания; мальчик прокрался, было, прочь, когда услышал её шаги, но приостановился. Она, повидимому, подошла к мужу и говорила ему кротко, с нежностью: она сказала, что будет хорошо относиться к нему во всем; что будет узнавать его желания и повиноваться им; что они могут быть очень счастливы, если он только будет с нею ласков. Он отвечал ей ругательством, и...

Неужели ударом? - Да. Низкий негодяй не задумался ударить ее.

Не раздалось ни сердитых криков, ни громких упреков. Даже слезы и всхлипывания её были задушены, когда она прижалась к нему. Она только говорила в мучительной тоске души: "Как ты мог, как ты мог!" - и зарыдала, не будучи в силах говорить.