Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XLII. Продолжение предприятия мистера Джонса и его друга.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XLII. Продолжение предприятия мистера Джонса и его друга. (старая орфография)

Глава XLII. Продолжение предприятия мистера Джонса и его друга.

Предсказание доктора Джоблинга насчет погоды не замедлило оправдаться. То была одна из тех жарких, безмолвных ночей, в которые люди сидят у окон, прислушиваясь к грому, который скоро должен разразиться, когда они припоминают печальные рассказы о землетрясениях и ураганах, об одиноких путниках, застигнутых грозою в открытом поле, или об одиноких судах, погибших в море от молнии. Молнии и теперь озаряли черный горизонт; ветер роптал глухо, но гроза, хотя собиравшаяся быстро, еще не разразилась.

Было очень темно. Зловещия тучи двигались мрачно и медленно по пасмурному небу. Оне остановились, и настала торжественная тишина. Потом начали падать редкия крупные капли дождя. Гром грохотал в отдалении.

Джонс сидел в углу кареты, сжав руками горлышко бутылки; он отложил в сторону свою колоду карт; товарищ его, но какому то инстинкту погасил лампу в фонаре. Передния рамы били опущены, и оба в молчании выглядывали на окружавшую их окрестность.

Они уже выехали из Лондона и встречали только по временам пешеходов или тяжелые фуры, погонщики которых, очевидно, заботились о том, чтоб куда нибудь укрыться. Около таверны, находившейся подле дороги, столпилась целая куча телегь и экипажей; из окон выглядывали лица; погонщики стояли на крыльце.

Джонс безпокойно сидел на месте; он задернул окно с своей стороны и обернулся к нему плечом, но не глядел на своего товарища, и оба продолжали молчат попрежнему.

Гром перекатывался, молнии сверкали часто и ярко, дождь лил немилосердно. Окруженные то нестерпимым светом, то совершенною тьмою, путешественники торопились вперед. Приехав на станцию, они потребовали свежих лошадей, хотя гроза не прекращалась ни на минуту. Казалось, будто гроза понукала их, и они оба чувствовали, что им необходимо ехать вперед во что бы то ни стало.

Сильнее и сильнее раскатывался гром; молнии светили ярче и яростнее; дождь лился тяжко и неутомимо. Лошади их фыркали, пугались и вздрагивали; но путешественники продолжали ехать, как будто их тянула невидимая сила. Теперь они ехали на паре. Мерцающий свет молнии способствовал странному оптическому обману, который быстро представил испуганному Монтегю видение, мелькнувшее только на миг и исчезнувшее так же скоро. Ему показалось, будто он видит Джонса с поднятою рукою, в которой была стиснута бутылка, и будто Джонс готовился поразить его бутылкою в голову. В то же мгновение он заметил (или думал, что заметил) на лице его страшное выражение дикой ненависти и злобы, смешанных со страхом.

Монтегю невольно вскрикнул так громко, что почтальон сразу осадил лошадей. Джонс сидел, однако, по прежнему, в углу кареты.

-- В чем дело? - сказал он. - Разве вы всегда так просыпаетесь?

-- Я готов присягнуть, что не смыкал глаз!

-- Так зачем же мы остановились? Лучше ехать!

Джонс откупорил бутылку зубами и хлебнул значительный прием.

-- Я бы лучше желал, чтоб мы сегодня не пускались в дорогу, - сказал Монтегю с заметным безпокойством.

-- Еслиб вы не промешкали целый день, мы могли бы выехать гораздо раньше; теперь бы мы спокойно спали в Сэлисбюри, - возразил Джонс. - Чего же мы ждем?

Тигг высунул голову за окошко и заметил, что мальчик промок до костей.

-- Чорт возьми! - сказал Джонс. - Не развесить же его здесь для просушки.

-- Я было думал посадить его сюда, - возразил Монтегю.

-- Благодарю! Очень приятно сидеть тут с этим моченым сорванцом. Вы, пожалуй, вздумаете посадить сюда и почтальона с лошадьми? Вперед! Нечего ждать!

-- Не слишком скоро! - вскричал Монтегю почтальону. - Да осторожнее! Ты чуть не попал в канаву.

песен и непременно требовал, чтоб молчаливый спутник его веселился вместе с ним.

-- Вы чудеснейший товарищ, мой милый Чодзльвит, и вообще до крайности любезны, - отвечал Монтегю с усилием. - Но эта ночь... слышите?

-- И слышу и вижу! Ха, ха, ха.

Веселость Джонса была так необыкновенна и так бешена; дикость её до того была под стать ужасам этой ночи, что Монтегю, трусливый, несмотря на свое нахальство, испугался. Он знал, что Джонс не имел причины любить его; был убежден, что не спал перед тем, как вырвавшимся у него криком ужаса остановил карету, и потому решился наблюдать за своим бурливым спутником как можно внимательнее, не мешая ему, однако, веселиться.

Монтегю принял твердое намерение скрутить Джонса как можно туже, когда он опять будет в его полной власти; потому что теперь, казалось, роли переменились, и Джонс взял верх. А потом, - думал председатель Англо-Бенгальского Общества: - когда будет забрано все, что можно забрать, я перемахну за океан - тогда на моей стороне будет и смех, и барыш.

Такого рода размышления с разными вариациями вертелись в голове Монтегю. Товарищ его забавлялся попрежнему. Они уговорились переночевать в Сэлисбюри и на другое же утро явиться в Пексниффу. Мысль надуть этого достойного джентльмена приводила в восторг его милого зятя, так что радость его делалась теперь шумнее и буйнее, чем бывала когда нибудь.

Гроза проходила вместе с ночью, но гром еще угрюмо рокотал в отдалении. Молнии, хотя теперь сравнительно безвредные, все еще сверкали часто и ярко. Дождь не унимался. К несчастью наших путешественников, им запрягли перед разсветом и на последней станции застоявшихся лошадей. С самого начала оне обнаруживали пугливость и чем дальше бежали, тем делались неугомоннее. Наконец, когда молния озарила что то лежавшее подле дороги, оне дико бросились в сторону, понесли карету под гору по скату крутого холма, выбросили почтальона из седла, полетели в канаву и опрокинули туда за собою карету.

Сидевшие внутри кое как отворили дверцы и выпрыгнули или, скорее, вывалились из экипажа. Джонс первый поднялся на ноги. Он чувствовал боль и слабость и, качнувшись к плетню, ухватился за него, чтоб не упасть. Голова его кружилась; но мало по малу он приходил в себя и вдруг увидел Монтегю, лежавшого без чувств на дороге, шагах в двух от лошадей.

Вх одно мгновение, как будто слабое тело его было вдруг оживлено каким то демоном, бросился он к лошадям; схватив их за узду и дергая изо всех сил, он заставил их брыкаться и рваться с таким бешенством, что при каждом новом усилии с его стороны подковы их приближались к голове безчувственного Монтегю и каждое мгновение грозили размозжить ему череп. Джонс дергал их неутомимо и поощрял дикими возгласами.

-- Ну, черти! Го-то! Еще! Еще немножко!

Заметив, что почтальон поднялся на ноги и бежит к нему, он удвоил усилия.

-- Гадя Бога! - кричал почтальон. - Джентльмен... на дороге... его убьют!

Единственным ответом ему были те же бешеные крики и те же усилия. Почтальон бросился к Монтегю и с опасностью жизни оттащил его в сторону по грязи и воде. Потом он подбежал к Джонсу, обрезал ножом постромки, распутал кое как лошадей и поставил их снова на ноги.

-- Присутствие духа, присутствие духа! - кричал Джонс неистово. - Что бы ты сделал без меня!

-- Тому джентльмену было бы плохо без меня, - возразил почтальон, качая головою. - Я уже считал его мертвым.

-- Присутствие духа, болван, присутствие духа! - воскликнул опят Джонс с громким, хриплым хохотом. - Что, ему попало? Как ты думаешь?

Оба обернулись в ту сторону, где был Монтегю. Джонс проворчал что то про себя, видя, что он сидит на земле и безсмысленно озирается.

-- Что такое? - спросил он. - Ушибся кто-нибудь?

-- Ничего! - отвечал Джонсь. - Ничьи кости не переломаны.

Они подняли его на ноги, и он попробовал идти. Монтегю был сильно потрясен и дрожал, но с ним ничего не случилось, за исключением нескольких ушибов и царапин.

за узду лошадь, которая упала, когда недалеко от нея человеческая голова. Вышло бы худо, еслиб я не подоспел во время.

Джонс посоветовал ему с проклятиями убираться в ад и держать язык за зубами. Но Монтегю, слушавший с жадностью каждое слово, вдруг воскликнул: - Где мальчик?

-- Гм! А забыл об этой обезьяне, - возразил Джонс. - Куда он девался?

Они принялись искать и скоро увидели несчастного мистера Бэйля, которого перекинуло через плетень и который лежал на поле, повидимому, мертвый.

-- Я знал, что путешествие будет несчастливо! - вскричал Монтегю. - Взгляните на этого мальчика!

-- Только-то? - проворчал Джонс.

Но единственным признаком жизни, уцелевшей в бедном мальчике, было слабое, едва заметное биение сердце. После краткого спора почтальон сел верхом на ту лошадь, которая пострадала меньше, взял Бэйли на руки и поехал в Сэлисбюри; Монтегю и Джонс, подняв вдвоем чемодан и ведя в поводу другую лошадь, пошли подле него пешком.

-- Ты доедешь туда в несколько минут и вышлешь к нам на помощь, - сказал Джонс почтальону. - Рысью!

-- Нет, нет! - воскликнул поспешно Монтегю: - мы лучше будем держаться вместе.

-- Что вы за цыпленок! - возразил Джонс. - Вы боитесь, что нас ограбят?

-- Я не боюсь ничего,--отвечал Тигг, которого голос противоречил словам. - Но лучше держаться вместе.

-- Вы минуту назад чертовски безпокоились о мальчишке. Разве вы не понимаете, что он может умереть, если не поторопятся его доставить?

-- Да, да. Знаю. Но мы будем держаться вместе.

к своему экипажу и подняли с постели доктора, чтоб помочь бедному Бэйли. Доктор осмотрел его, сделал все, что было возможно, но объявил, что мальчик страдает от сильного потрясения мозга и что вряд ли он уцелеет.

-- Я бы охотнее лишился тысячи фунтов, чем этого мальчика, в теперешних обстоятельствах, - говорил про себя Монтегю, отправляясь в свою спальню и получив наперед сам некоторое пособие от доктора. - Но возвращусь домой один - это решено. Чодзльвит поедет вперед, а я за ним, когда мне заблагоразсудится. Эти проделки мне не нравятся, - прибавив он, отирая свой влажный лоб.

Осмотрев комнату, заглянув под кровать, в шкафы, за занавески с необыкновенною осторожностью, хотя было уже совершенно светло, он запер дверь на замок и лег в постель. В спальню его вела еще другая дверь, которая была замкнута с другой стороны; с каким местом она сообщалась - этого он не знал.

Опасения и нечистая совесть представляли ему эту дверь во всех сновидениях. Ему снилось, что с нею связана ужасная тайна, даже преступление. Неясное видение это смешивалось с другим, показывавшим ему, что за этою дверью скрывается враг, или призрак, или тень; что ему, для спасения своего, надобно держать эту дверь запертою, и что он, вместе с Педжетом и еще одним незнакомцем с кровавым пятном на голове (который объявил ему, что был его школьным товарищем и назвал настоящее имя одного забытого с тех пор школьного товарища), что они хлопочут вместе о том, как бы гвоздями или железными планками заколотить эту дверь наглухо; но, несмотря на все их усилия, дверь не затворяется, а скрытый за нею невидимый враг втискивается сквозь нее более и более. Тиггу чудилось, что он в смертельном ужасе упал на колени, но что человек с кровавым пятном произнес первую букву одного имени; он крикнул, что все погибло - и проснулся.

Джонс стоял подле него, и дверь была отперта настежь. Когда глаза их встретились, Джонс отступил на несколько шагов, а Монтегю вскочил с постели и судорожно дергал за шнурок звонка.

-- Ничего, - отвечал Джонс. - Моя комната подле вашей, и никто мне не говорил, что этой двери нельзя отворять. Я думал, что она выходит в коридор и вышел, чтоб велеть подать завтрак. В моей... в моей комнате нет звонка..

Вошедший в эту минуту слуга с сапогами и горячею водою сказал, что звонок есть и нарочно вышел в комнату Джонса, чтоб показать, что он над самою кроватью.

Монтегю согласился, что все равно. Когда Джонс вышел, посвистывая, в коридор через свою комнату, Монтегю отворил роковую дверь, чтоб взять от нея ключ и замкнуть с своей стороны; но ключа уже не было. Он подтащил к ней стол и сел, чтоб придти в себя, как будто все еще находясь под влиянием недавних тяжких сновидений.

Предчувствие или предубеждение Монтегю нисколько не удержало его от исполнения злого умысла, для которого поездка была предпринята. Для этого он оделся изысканнее обыкновенного, чтоб произвести на мистера Пексниффа благоприятное впечатление. Вскоре занятия туалетом, приятное утро и веселые лучи солнца, отражавшиеся на мокрых листьях, развлекли его и он оправился достаточно для того, чтобы энергически выругаться и просвистать один куплет какой то песни.

Но, несмотря на это он все-таки по временам бормотал про себя: - Я возвращусь в город один!