Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XLIV. Продолжение предприятия мистера Джонса и его друга.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XLIV. Продолжение предприятия мистера Джонса и его друга. (старая орфография)

Глава XLIV. Продолжение предприятия мистера Джонса и его друга.

В числе множества других удивительных качеств мистера Пексниффа было и то, что чем больше его уличали, тем больше он лицемерил. Если ему не удавалось в одном месте, он освежал и вознаграждал себя в другом. Лишь только он услышал о прибытии своего зятя, как бросился стремглав в гостиную, обхватил Джонса обеими руками и принялся обнимать его

-- Джонс! Друг мой! А мое дитя - она здорова?

-- Ну, опять! Даже со мною! Да перестаньте!

-- Скажи же мне, что она здорова! Говори же!

-- Она здорова; с нею ничего не случилось, - отвечаль зять, высвобождаясь от его нежностей.

-- Ничего не случилось? Как я слаб! Но что мне с собою делать, Джонс! А Черри?

-- По обыкновению. Она крепко держится уксуса. Вы ведь знаете, что у нея явился поклонник?

-- О, как же! Она сама писала об этом. Да, придется мне разстаться и с нею! Как мы, родители, себялюбивы! Но я уверен, что она будет украшением той обстановки, в какую будет поставлена судьбою.

-- Ей таки нужно украшать какую нибудь обстановку, потому что сама она не очень украшена, - возразил почтительный зять с очаровательною откровенностью.

-- Теперь мои дочери пристроены, и я трудился не напрасно.

-- Положим, что мы станем толковать о чем нибудь другом, - заметил Джонс сухо: - так, для разнообразия. Согласны вы?

-- Совершенно. О, злодей! Он смеется над бедным старым папа. Ну, все равно, потому что его вознаграждают его чувства. Ты ведь гостишь у меня, Джонс?

-- Нет. Со мною есть приятель.

-- Приведи своего приятели! - вскричал мистер Пекснифф в порыве гостеприимства. - Веди их, сколько бы ни было!

-- Этот приятель не таков, чтоб его можно было привести, Пекснифф! Он немножко слишком близок к верхушке дерева.

Добродетельный джентльмен навострил уши. Положение около верхушки дерева означало величие, добродетель, гений, или отсутствие всего этого при неизмеримо важнейшем качестве. Человек, который мог смотреть на мистера Пексниффа с высоты, заслуживал его смиренного и умильного почтения.

-- Если хотите, я могу посоветовать, что вы можете сделать, сказал Джонс: - вы можете придти обедать с нами в "Драконе". Вчера вечером нам было нужно приехать по делам в Сэлисбюри и он завез меня сюда в своей карете; то есть, не в своей собственной, потому что та изломалась на дороге - нас опрокинуло - а в наемной. Но это все равно. Советую быть осторожнее. Он привык к лучшему обществу!

-- Верно какой нибудь молодой вельможа, который занял у тебя денег за хорошие проценты, а? Желал бы его видеть!

-- Занял! Можете закрыть лавку, если у вас наберется хоть двадцатая доля его денег! Хорошо, еслиб у нас вдвоем хватило состояния на то только, чтоб купить его мебель, и сервизы, и серебро, и картины! Да такой он человек, чтоб занимать, этот мистер Монтегю! Гм! С тех пор, как я попал, или сумел попасть в члены того страхового общества, которого он председатель, я таки добыл... но до этого нет дела, - поправился Джонс, как будто вооружившись снова всею осторожностью. - Вы знаете меня довольно: я не люблю болтать о таких вещах. Однако, я таки добыл кое что.

-- Конечно, милый Джонс, такой джентльмен стоит особенного внимания! - воскликнул мистер Пекснифф с жаром. - Не пожелает ли он видеть церковь? Или, если он имеет вкус к изящным искусствам - в чем я нисколько не сомневаюсь, судя по твоему описанию - я могу послать ему несколько портфелей. У нас есть рисунки Сэлисбюрийского Собора. Есть виды этого величественного здания, снятые с севера, с юга, с востока, с северо-востока.

В продолжение этого отступления, Джонс покачивался в креслах, запустив руки в карманы и лукаво наклонив голову на сторону. Он смотрел на мистера Пексниффа с таким тонким и значительным выражением, что тот остановился и спросил его, что он хотел сказать.

-- Джонс! - вскричал тронутый мистер Пекснифф. - Я не дипломат, и сердце у меня на ладони. Большая часть того, что мне удалось скопить в продолжение моего долгого и небезполезного поприща, отдана, предназначена и завещана одному человеку, которого я не хочу называть, которого нет нужды называть по имени. - Тут он горячо пожал руку своего зятя.

Мистер Джонс только качал головою и смеялся. - Нет, - сказал он: - лучше молчать!

Но когда Джонс объявил, что намерен прогуляться, мистер Пекснифф настоял на том, чтоб идти вместе с ним, замечая, что ему можно будет при этом случае оставить мистеру Монтегю мимоходом свою карточку, что он и сделал.

В продолжение прогулки, мистер Джонс казался скрытным и притворялся, будто старается остеречься от малейшей нескромности. Он нисколько не пытался приобрести доверенность мистера Пексниффа, а, напротив, обходился с ним безцеремоннее и грубее, чем когда нибудь. Этим он совершенно усыпил подозрения великого архитектора, который судил о других по себе, и, зная, как бы сам он поступал, думал про себя, что еслиб Джонс имел на него какие нибудь своекорыстные виды, то, был бы наверно вежлив и почтителен.

Чем больше Джонс отражал его разспросы и домогательства, тем упорнее мистер Пекснифф жаждал счастия быть посвященным в золотые таинства, которых зять его был жрецом.

-- К чему, - говорил он: - секреты между родными? Что за жизнь без откровенности? Неужели избранный супруг моей любимой дочери, которую я отдал ему с такою радостию, будет таиться от меня? - и т. д.

Мало по малу, косвенными намеками и отрывистыми фразами - и все с прежнею грубостью, радуясь, что он заставил своего тестя страдать самым чувствительным местом его существа, карманом - высказывал Джонс, как будто не хотя и невзначай, блестящие виды Англо-Бенгальского Общества. В том же несговорчивом духе он заставил мистера Пексниффа догадываться, что еслиб он не надеялся подняться в милости Монтегю тем, что представит ему человека, умеющого красно говорить, то не доверил бы ничего своему уважаемому тестю, а держал бы его подальше.

Проведенный этими хитрыми уловками, мистер Пекснифф явился в "Дракон" к обеду таким сладким, кротким, чистосердечным и любезным, каким еще никогда не бывал. Здороваясь с великим спекулятором и капиталистом, он выражал своею наружностью откровенность сельского джентльмена, образованность артиста и филантропию, набожность и доброжелательность человека добродетельного.

-- Приветствую вас в нашей скромной деревне, уважаемый сэр, - сказал он Монтегю. - Мы народ простой, первозданный, но умеем ценить честь вашего посещения, что может засвидетельствовать мой милый зять. Как странно, - продолжал он, пожимая руку председателя чуть не с благоговением: - но мне кажется, будто я вас знаю. Это высокое чело, любезный Джонс, эти великолепные волосы... вероятно, почтенный сэр, я видел вас в блестящей толпе придворных?

Ничего не могло быть вероятнее, и потому все согласились.

-- Я бы желал познакомить вас с одним пожилым обитателем моего дома, почтенный мистер Монтегю, с дядею этого молодого человека. Мистер Чодзльвит, сударь, гордился бы вашим знакомством.

-- Этот джентльмен здесь? - спросил Монтегю сильно покраснев.

-- Здесь, - отвечал Пекснифф.

-- Вы не говорили мне об этом ни слова, Чодзльвит.

-- Я не думал, что он покажется вам интересным.

-- Джонс! Милый Джонс! - заметил мистер Пекснифф с упреком.

-- О, вам хорошо вступаться за него! - возразил Джонс. - Он в ваших руках, и вы разбогатеете после него.

-- Ого! Так вот откуда дует ветер! Ха, ха, ха! - вскричал Монтегю, и все смеялись - в особенности мистер Пекснифф.

-- Нет, нет! - возразил этот джентльмен, дружески трепля по плечу своего зятя. - Не верьте тому, что болтает мой молодой родственник.

-- Клянусь жизнью, мистер Пекснифф! - вскричал Монтегю. - В моих глазах нет ничего важнее его последняго замечания. Я надеюсь и уверен, что оно справедливо. По моему, ничего не может быть умнее, как созидать свои выгоды на слабостях человечества.

-- О, перестаньте! О, стыдитесь! - восклицал мистер Пекснифф. Но все опять засмеялись - в особенности мистер Пексинфф.

-- Даю вам честное слово, что мы так действуем, - сказал Монтегю.

Все снова засмеялись, и опять мистер Пекснифф смеялся особенно усердно.

Все это было очень приятно, откновенно и прямодушно. К обеду подали совершеннейшия произведения кухни "Дракона"; лучшия и старейшия вина явились из его погреба на свет Божий; в продолжение разговора, являлись тысячи проблесков, обнаруживавших богатства мистера Монтегю и значение его в свете. Мистер Пекснифф изъявлял сожаление о том, что мистер Монтегю думает так легко о слабостях человечества, и когда тот повторял, что на них то и должно созидать свое состояние, то мистер Пекснифф восклицал каждый раз: "О, перестаньте! О, стыдитесь! Я уверен, что вы этого не делаете! Может ли это быть?"

Частые повторения этих шутливых вопросов со стороны мистера Пексниффа привели, наконец, разговор к не менее шутливым ответам и намекам со стороны Монтегю. Но вдруг мистер Пекснифф сделался серьезен. Он объявил чуть не со слезами на глазах, что завидует своему молодому родственнику, который имеет теперь столько безценных случаев быть полезным человечеству, потому что, по его мнению, страховое общество, в котором мистер Джонс один из партнеров, без сомнения учреждено для общого блага.

и обсуживать их. Но все таки, когда мистер Монтегю распространялся о выгодах учреждения и говорил. что оно должно процветать, пока есть на свете простаки, мистер Пекснифф кротко возражал: - О, стыдитесь! Вы шутите!

Судя по всем данным, невозможно было бы придумать случая удобнее теперешняго для выгодного взноса значительной суммы, барыши от которой предстояли тем большие, чем больше сумма, которую пустили бы в оборот. Капитал, который требовался от последняго партнера, равнялся почти всей казне мистера Пексниффа, не считая старого Чодзльвита, на которого добродетельный архитектор смотрел, как на деньги, внесенные в банк, что располагало его еще более рискнуть своим собственным запасом для ловли описанного мистером Монтегю кита. Начав вычислять барыши, мистер Пекснифф увидел, что они необъятны. Дело кончилось тем, что он согласился сделаться последним участником и директором Англо-Бенгальского акционерного Общества Застрахования Жизни и Займов, уговорившись с мистером Монтегю обедать через день вместе с ним в Сэлисбюри, чтоб там довершить сделку окончательно.

Прошло много времени до этого решительного результата, так что собеседники разстались далеко за полночь.

Когда мистер Пекснифф вышел, Джонс угрюмо смотрел на своего друга, окруженного грудою бумаг и писавшого что то на продолговатом листке.

-- Так вы останетесь в Сэлисбюри весь послезавтрашний день? - сказал Джонс.

Теперь они, повидимому, снова поменялись ролями, потому что мистер Монтегю был в духе, а Джонс казался унылым и мрачным.

-- Так я вам больше не нужен? - спросил Джонс.

-- Мне нужна ваша подпись на этом листке для дополнительного капитала. И больше ничего, - возразил Монтегю с улыбкой. - Если вам угодно уехать домой, то я справлюсь и один с мистером Пексниффом.

-- Как! Ни на один день пощады? Ни на один день доверенности? - сказал Джонс с горьким упреком. - Ни даже за все мои сегодняшния хлопоты?

-- Это безпощадно. Давайте сюда.

Монтегю подал. Прождав несколько мгновений, как будто в нерешимости подписать на ней свое имя, Джонс торопливо обмакнул перо и начал писать. Но не успел он начать, как вдруг отскочил от стола с ужасом:

-- Что за дьявольщина? Это кровь!

Он обмакнул перо в красные чернила и приписывал странную важность этой пустой ошибке, глядя на Монтегю, как будто подозревая, не он ли сыграл с ним такую шутку. Потом, взяв другое перо и обмакнув его в настоящия чернила, он сперва попробовал его на лоскутке бумаги, как будто опасаясь, чтоб оно опять не писало красным.

-- Как! Уж идете?

-- Я выберусь на большую дорогу завтра утром, когда вы еще будете спать, а потом поеду в город в утреннем дилижансе. Прощайте!

-- Вы торопитесь!

. Прощайте!

Монтегю посмотрел ему вслед с удивлением, которое постепенно уступило место самодовольствию.

-- Все к лучшему. Теперь выходит без затруднения то, чего я желал. Я возвращусь в Лондон один.