Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XLVIII, сообщает новости о Мартине, Марке и одной особе, известной читателю; выставляет сыновнюю любовь в отвратительном виде и бросает сомнительный луч света на одно очень темное место.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XLVIII, сообщает новости о Мартине, Марке и одной особе, известной читателю; выставляет сыновнюю любовь в отвратительном виде и бросает сомнительный луч света на одно очень темное место. (старая орфография)

Глава XLVIII, сообщает новости о Мартине, Марке и одной особе, известной читателю; выставляет сыновнюю любовь в отвратительном виде и бросает сомнительный луч света на одно очень темное место.

Том Пинч и Руфь сидели за своим ранним завтраком; окно было отворено; на нем красовались самые свеженькие цветы и растения, разставленные собственными руками Руфи.

Завтрак был приятнее обыкновенного, а он всегда был приятен. Руфь нашла себе двух учениц, к которым ходила давать уроки по три раза в неделю; сверх того, она разрисовала несколько ширмочек, которые отнесла, втайне от Тома, в лавку, где рискнула, спросить хозяйку, не желает ли она купить их. Хозяйка не только купила их, но даже заказала еще несколько; а потому Руфь созналась в тот день во всем своему брату и отдала ему вырученные деньги в маленьком кошельке, нарочно для того связанном. Вот отчего солнце никогда еще не освещало лиц светлее всех, какие были в то утро у Тома и Руфи.

-- Однако, послушай, моя милая, - сказал Том, которому вдруг пришла в голову новая мысль: - что за чудак наш хозяин! Он, кажется, и не приходил домой с тех пор, как запутал меня в эту неприятную историю. Какую странную, таинственную жизнь ведет он!

-- Да, Том, это очень странно!

-- Право, я начинаю сомневаться, не кроется ли тут чего нибудь дурного. Я непременно объяснюсь с ним, если мне только удастся поймать его когда нибудь!

Стук в двери.

-- Кто там? - воскликнул Том. - Что то рано для посетителя! Верно Джон.

-- Это... это, кажется, не его стук, Том, - заметила миленькая Руфь.

-- Нет! Кто бы это был? Войдите!

Лишь только посетитель вошел, Том закричал с знаками величайшей радости: - Ах, благодать небесная! - и схватил его за обе руки. Гость был тронут не меньше его, и они долго пожимали друг другу руки, и оба не могли выговорить ни слова.

-- Марк Тэпли также! - воскликнул Том, подбежав к дверям и схватив за руку еще кого то. - Любезнейший Марк! Войди же. Как ты поживаешь? Он не постарел после "Дракона" ни на один день! Как ты поживаешь, Марк?

-- Необычайно весело, сударь, благодарю вас, - отвечал Марк, раскланиваясь и улыбаясь.

-- Ах, Боже мой! - воскликнул Том. - Как я рад, что слышу опять его старый голос! Дорогой мой Мартин, садись. Моя сестра, Мартин. Мартин Чодзльвит, моя милая. Марк Тэпли из "Дракона", Руфь. Вот сюрприз! Садитесь садитесь!

Том был в таком восторженном состоянии, что не мог успокоиться и безпрестанно перебегал от Мартина к Марку и от Марка к Мартину, пожимая им руки и представляя их поочереди своей сестре.

Потом он начал хлопотать и суетиться, чтоб угостить своих приятелей завтраком. Он бегал взад и вперед, резал хлеб, оставлял его, снова пожимал им руки, снова представлял своей сестре; словом, он не знал, что делать, что сказать, как выразить свою радость, видя их благополучно возвратившимися на родину.

Мистер Тэпли пришел в себя прежде всех. Он выбежал в кухню и вскоре воротился оттуда с кипятком, которым наполнил чайник с свойственным ему одному хладнокровием.

-- Садись и завтракай, Марк, - сказал Том. - Мартин, заставь его сесть и завтракать.

-- О, я уже давно отказался от него - он неизлечим! - возразил Мартин. - Он всегда делает свое. Том. Вы бы его извинили, мисс Пинч, еслиб знали цену это му человеку.

-- Бог с тобою! Она знает все о Марке Тэпли. Я ей все рассказал. Не правда ли, Руфь?

-- Да, Том.

-- Марк, - сказал Том Пинч с особенною энергиею: - если ты не сядешь сию же минуту, я разбранюсь с тобою.

-- Извольте, сударь; нечего делать. Есть глаголы действительные, и есть глаголы страдательные: я из страдательных, сударь.

-- Что, не довольно еще весел? - спросил Том с улыбкою.

-- Там за морем был еще весел, и не без некоторого достоинства, сударь. Но человеческая природа в заговоре против меня. Я не могу дойти до настоящого, как бы мне хотелось. Я напишу в своем завещания, чтоб над моей могилой написали: "Он был человек, который мог бы выйти крепким, еслиб имел к тому сличай. Но он никак не мог дождаться этого случая".

Оказав это, мистер Тэпли широко улыбнулся и напал на завтрак с аппетитом, в котором нельзя было заметить разрушенных надежд и неодолимого отчаяния.

Между тем, Мартин придвинул свой стул поближе к Тому и его сестре и сообщил им все происшедшее с ним в доме мистера Пексниффа, рассказав в коротких словах о бедствиях и разочарованиях, которые претерпел с тех пор, как выехал из Англии.

-- Я не знаю, как благодарить тебя за всю твою дружбу, за постоянную привязанность, за безкорыстие, за попечительность о той, которую я тебе поручил. Благодарность Мери присоединяется к моей...

А Том! Как он вдруг побледнел и как тотчас же вспыхнул!

-- Благодарность Мери присоединяется к моей, и вот все, чем мы можем изъявить нашу признательность; но еслиб ты знал, Том, что мы чувствуем, ты бы оценил это!

А еслиб они знали, что чувствовал Том, то, конечно, оценили бы и его; но этого не знала ни одна человеческая душа!

Том переменил предмет разговора: он был не в силах выслушивать, как произносили её имя, хотя в сердце его не было ни капли зависти или горечи.

Он спросил Мартина о его замыслах насчет будущого.

-- Они состоят в том, чтоб составить свое счастие, Том, - отвечал Мартин. - Я хочу трудиться, чтоб жить. Я уже пытался раз в Лондоне, и мне не удалось. Если ты не откажешь мне в дружеском совете, то, может быть, под твоим руководством дела мои пойдут лучше. Я готов делать все, Том, что бы то ни было, чтоб добыть себе пропитание собственными трудами. Выше этого замыслы мои не заносятся.

Благородный Том. Ему горько было видеть униженную обстоятельствами гордость своего прежнего товарища!

-- Твои замыслы не заносятся выше этого! - воскликнул он. - Неправда! Можешь ли ты так разсуждать? Они заносятся к тому времени, когда ты будешь счастлив с нею; когда тебе придет возможность требовать ее; когда ты дойдешь до того, что не будешь убит духом и перестанешь считать себя бедным! Тебе нужен дружеский совет? Разумеется, ты получишь его. Мы сейчас же пойдем к Джону Вестлоку. Мне есть еще время, так что мы завернем к нему; ты останешься толковать с ним, а я пойду в должность. Я теперь человек должностной, Мартин, прибавил он с самодовольною улыбкой: - и время мне дорого. Твои надежды не заносятся выше этого? Вздор! Оне занесутся скоро так высоко, что оставят всех нас далеко позади. Я знаю тебя хорошо.

-- Да; но я немножко переменился с тех пор.

-- Какие пустяки! На что тебе меняться и прикидываться стариком? Пойдем к Джону Вестлоку. Ступай с нами и ты, Марк!

-- С вами нет никакого достоинства быть веселым, мистер Пинч, - возразил Марк оскаля зубы. - Чтоб заслужить какую нибудь славу в том, чтоб выйти крепким, надобно опять отправиться в Со...еди...ненные Штаты.

Том засмеялся и простившись с сестрою, поспешил с друзьями в Форнивельз-Инну, потому что ему оставалось немного времени, а он постоянно старался отличаться пунктуальностью в своей должности.

Джон Вестлок был дома; но, странно сказать, он как будто смутился от их прихода. Когда Том хотел войти в ту комнату, где он завтракал, Джон сказал, что там есть посторонний человек, и запер двери. Что за таинственный незнакомец!

Джон был в восторге при виде Марка Тэпли и принял Мартина с своим обычными радушием. Но Мартин чувствовал, что не внушает ему никакого особенного участия; он заметил, что Джон Вестлок посматривал несколько раз сомнительно, если не с состраданием, на Тома Пинча. Он краснел при мысли, что понимает причину этого.

-- Я действительно занят, - возразил Джон несколько неохотно: - но дело это такого рода, что оно должно быть известно скорее вам, нежели мне.

-- Неужели?

-- Оно касается одного члена вашей фамилии и очень серьезно. Если вы будете так добры, что останетесь здесь, то узнаете все и обсудите сами, как оно важно.

-- А между тем, - сказал Том: - я уйду без дальних церемоний, потому что мне некогда.

-- Неужели же ты не можешь повременить с полчаса? - спросил Мартин. - Да что у тебя за должность, Том?

-- Я не могу рассказать тебе, в чем она состоит, Мартин, - отвечал Том с некоторым замешательством. - Этого требует мой хозяин. Не правда ли, Джон? Мне очень неприятно секретничать, но нечего делать.

Мартин сказал, что он считает себя совершенно удовлетворенным, и что лучше не говорить об этом ни слова, хот он и не мог удивляться таинственности Тома, который, между тем, вышел и увел с собою Марка Тэпли, говоря, что Марк без большой беды может проводить его до Флит-стрита.

-- Что же ты намерен делать, Марк? - сказал Том, когда они вышли на улицу.

-- Делать, сударь?

-- Да. Какую жизнь думаешь ты начать?

-- Да я думал, сударь, о супружеской жизни.

-- Может ли быть, Марк?

-- Право, сударь; я часто об этом размышлял.

-- Да на ком же?

-- На ком?

-- Ну, да.

-- Вы не можете догадаться?

-- Как мне догадаться! Я не знаю никого из предметов твоего предпочтения, Марк, кроме, разве, мистрисс Люпен?

-- Что ж, сударь! А положим, что это и она!

по малу Марк ослаблял выражение своей физиономии и, наконец сказал с улыбкою:

-- А еслиб мы и положили, что я хочу жениться на ней, сударь?

-- Да я думал, что такое супружество несообразно с твоими мыслями, Марк.

-- Ни думал, некогда то же самое, сударь. Но она милое, доброе, чудесное творение!

-- Конечно, так! Но разве она не всегда была самым милым, добрым, чудесным творением?

-- Разве не была!

-- Так зачем же ты не женился на ней прежде? К чему было отправляться за моря и рисковать лишиться её?

-- Да видите, сударь. Ведь вы меня знаете, мистер Пинч. Вы знаете мою комплекцию и знаете мою слабость. Я комплекции веселой, а слабость моя та, чтоб желать быть веселым и бодрым там, где бы все упали духом. Прекрасно, сударь. Вот я и пустился странствовать но свету. Сначала пошел на пакетботе и скоро убедился, что на корабле мало чести быть веселым. Приезжаю в Со...еди...ненные Штаты: там, сказать по совести, я начал было чувствовать, что стоит труда поддержать свою бодрость. Что же вышло? Только что я начал "выходить крепким" из крутых обстоятельств, вижу, что господин мой обманул меня.

-- Обманул!

-- Да, сударь, надул! - возразил мистер Тэпди с сияющим лицом. - Он вдруг так переменился, что я совершенно обмелел. Что делать! Возвращаюсь домой и прихожу в отчаяние. Я и думаю, что если мне не удалось дождаться достаточно крутых обстоятельств, то надобно взяться за самые легкия; а потому лучше всего жениться на милом и добром творении, которое я очень люблю, и которое... которое смотрит на меня благосклонно.

-- Чудная у тебя философия, Марк! А что же, мистрисс Люпен сказала "да"?

-- Ну нет еще, сударь. Но это отчасти и потому, что я еще не говорил ей ничего такого. Но мы в больших ладах друг с другом... Все благополучно, сударь.

-- Ну, - сказал Том, остановившись у Темпль-Гета: - желаю тебе радости, Марк. От всего сердца! Надеюсь, что мы с тобой сегодня увидимся. А покуда, прощай.

-- Прощайте, сударь! Прощайте, мистер Пинч.

Пока Том Пинч и Марк Тэпли беседовали таким образом, Мартин и Джон Вестлок вели беседу совершенно другого рода. Лишь только они остались наедине, Мартин оказал с усилием, которого не мог скрыть:

-- Мистер Вестлок, мы виделись с вами только раз; но вы знаете Тома так давно, что я ненньно считаю себя короче знакомым с вами, я не могу говорить с вами откровенно ни о чем, пока не объяснюсь об одном предмете, который тяготит меня. Мне горько видеть, что вы считаете меня способным употреблять во зло беззаботность Тома о самом себе, или его добродушие, или некоторые из его добрых качеств.

-- Я не имел намерения передать вам впечатления такого рода, - возразил Джон. - Но если я это сделал, то от всей души прошу простить меня.

-- Вы, однако, держитесь этого мнения?

-- Вы спрашиваете так прямо, что я не могу отречься от того, что привык считать вас человеком, который, по безпечности характера, недостаточно уважает качества Тома Пинча и не обращается с ним так, как бы он того заслуживал.

Он говорил спокойно, но с твердостью, потому что на свете не было предмета (кроме одного), который касался бы так близко сердца Джона Вестлока.

-- Я научился познавать Тома по мере того, как стал подвигаться к более зрелому возрасту, - продолжал он: - и научился любить его как существо, которое несравненно лучше меня самого. Я думал при первом нашем свидании, что вы не поняли его и не очень заботились о том, чтоб понять. Обстоятельства, на которых я основывался, были очень незначительны и если хотите очень невинны; но они мне не нравились. Извините меня, - прибавил он с улыбкою: - но вы сами вызвали на сцену этот предмет.

-- Совершенно справедливо. Далеко от того, чтоб быть вами недовольным, я высоко ценю дружбу вашу к Тому и все доказательства, которыми вы убедили его в ней. К чему скрывать, - сказал он, сильно покраснев: - что, будучи его товарищем, я мало ценил его и не заботился о том, чтоб понять его. Но теперь я от всей души сожалею о прошлом!

-- Теперь, - сказал Джон Вестлок: - если рассказ мой покажется вам утомительным, вспомните, что он имеет конец, и что конец главная часть всей истории.

После такого предисловия, он сообщил Мартину все обстоятельства того, как он присутствовал при болезни и медленном выздоровлении больного в Булле; к этому он прибавил рассказ Тома о происшедшем на пароходной пристани. Мартин не понял тут ровно ничего, потому что обе эти повести не имели между собою никакой видимой связи.

-- Если вы извините меня на одну минуту, - сказал Джон, вставая со стула: - то я сейчас же попрошу вас перейти со мною в другую комнату.

Сказав это, он вышел на несколько мгновений, а потом воротился, прося Мартина следовать за собою. В следующей комнате был еще кто то, вероятно, тот гость, о котором Вестлок говорил Тому Пинчу.

То был молодой человек с черными глазами и волосами, очень бледный, исхудалый, и, повидимому, недавно поднявшийся от тяжкой болезни. Он встал, когда Мартин вошел, но сел снова по желанию Джона Востлока. Глаза его были потуплены; он молча взглянул только раз на вошедших молодых людей с умоляющим и смиренным выражением и потом опять опустил взор.

-- Имя его Льюсом, - сказал Джон. - Он был очень болен, как я вам говорил, но теперь поправился.

Льюсом не двигался и молчал по прежнему. Джон приостановился, а Мартин, не зная, что сказать, отвечал, что ему приятно слышать об этом.

-- Краткое показание, - продолжал Джон, пристально глядя на Льюсома: - которое бы я желал, чтоб вы слышали из собственных его уст, было мне сделано вчера, в первый раз. Сегодня он повторил его без малейшого изменения в какой бы то ни было существенной подробности. Я уже говорил вам, что он хотел сообщить мне тайну; но, колеблясь между болезнию и здоровьем, между желанием рассказать все и опасениями, он избегал объяснения до вчерашняго дня. Я никогда не настаивал, не имея никакого понятия о важности его тайны; но, получив от него письмо из провинции, в котором он писал, что дело касается человека, которого зовут Джонсоном Чодзльвитом, я подумал, что найду тут какой нибудь ключ к разгадке происшествия с Томом Пинчем на пароходной пристани. Я приступил к нему с разспросами и услышал то, что вы сейчас услышите от него самого. Надобно вам сказать, что, боясь умереть от своей болезни, он написал все на бумаге, запечатал в конверт и адресовал ко мне Бумага эта, вероятно, и теперь с ним; он не мог решиться передать ее мне.

Молодой человек поспешно ощупал ее, как будто для подтверждения слов Вестлока.

-- Вам бы лучше было оставить это в наших руках, - сказал Джон: - но все равно, не думайте об этом теперь.

После краткого молчания, Льюсом обратился к Мартину слабым, глухим голосом:

-- Как вам родня, мистер Энтони Чодзльвит, который...

-- Который умер? Он был родной брат моего деда.

-- Я боюсь, что его извели... убили!

-- Боже мой! Кто?

-- Боюсь, что - я.

-- Вы? - вскричал Мартин с ужасом.

-- Не прямо, а косвенно.

-- Говорите, но говорите всю правду!

-- Да это истина.

-- Я воспитывался, чтоб быть медиком, и в последние годы служил в качестве помощника у одного доктора, который имел большую практику в Сити. Находясь при нем, я познакомился с Джонсом Чодзльвитом. Он играл главную роль в злодеянии.

-- Что вы хотите сказать? - строго спросил Мартин. - Знаете ли вы, что он сын того старика, о котором вы сейчас говорили?

-- Знаю.

Льюсом промолчал несколько времени.

-- Я не могу не знать этого, - продолжала он: - я часто слыхал, как он желал, чтоб отец его умер; как жаловался, что отец надоел ему до смерти. Он говаривал это в одном месте, где нас сходилось трое или четверо по ночам. Можете судить, что тут не могло быть ничего доброго, потому что Джонс был главою нашего общества. О, еслиб я умер прежде, чем увидел его!

Он снова замолчал; потом опять заговорил:

-- Мы сходились, чтоб пить и играть - не на большие суммы, но на суммы, которые были велики для нас. Он всегда выигрывал. Но во всяком случае, он всегда ссужал деньгами проигравшихся - разумеется, на проценты: таким образом, хотя все мы втайне ненавидели его, он взял над нами верх. Чтоб умилостивить его, мы шутили над его отцом. Это начали делать его должники. Я был в числе их; и мы всегда провозглашали тосты за старика и скорейший переход наследства к молодому.

Он опять приостановился.

-- Раз, Джобс пришел туда очень не в духе. Он говорил, что в тот день старик надоел ему нестерпимо. Мы были с ним только вдвоем. Он сердито сказал мне, что отець его дожил до второго детства; что он стал слаб, брюзглив, несносен себе и другим, что ему пора бы отправиться... Говоря это, он смотрел во все глаза на меня, а я глядел на него. Но в тот вечер он не распространился дальше.

Льюсом остановился и молчал так долго, что Джон Вестлок сказал ему: - продолжайте. Мартин не сводил глаз с его бледного лица и не мог произнести ни слова от изумления и ужаса.

-- Неделю или около того спустя, он заговорил со мною снова. Я опять был с ним наедине, прежде часа, в который все мы собрались. Между нами не было уговора; но я думаю, я пришел туда, чтоб встретить его, и уверен, что он пришел, для того, чтоб увидеть меня. Джонс был уже там, когда я пришел, и читал газету; он кивнул мне, не поднимая глаз и не переставая читать. Я сел против него. Он сказал, что ему нужно зелье двух родов: одно, которое действовало бы немедленно, и другое, которое действовало бы тихо, не возбуждая подозрений; первого ему было нужно очень немного, а второго больше. Говоря это, он не сводил глаз с газеты. Он не употреблял другого названия, как "зелье", и я также.

-- Все это совершенно согласно с тем, что я уже слышал, - заметил Джон Вестлок.

-- Я спросил у него, для чего ему нужны эти зелья? Он сказал, что не для дурного - для лечения кошек, и что мне нет нужды до этого. Я отправлялся в одну отдаленную колонию (я потерял это место по болезни, как известно мистеру Вестлоку), так какое мне было дело до того, что он хочет делать? Он мог бы без труда добыть себе зелья в полсотне мест - но без меня это было бы не так легко, как при моем содействии. Он говорил, что эти вещи могут ему вовсе не понадобиться, и что теперь ему нет в них особенной нужды; но что он желал только запастись ими на случай... говоря это, он все смотрел газету. Мы начали толковать о цене. Он должен был простить мне один маленький долг - я был совершенно в его власти - и заплатить мне пять фунтов; на этом мы остановились, потому что пришли остальные товарищи. Но в следующий вечер, при таких же точно обстоятельствах, я принес ему зелья, и он вручил мне деньги, говоря, что я должен быть сумасшедший, если воображаю, что он сделает из них дурное употребление. После того мы не встречались... Знаю только, что вскоре умер старик, отец Джонса - точно как будто через меня, и что сам я страдаю невыносимо... Ничто, - прибавил он, с горестью простирая руки: - ничто не может сравниться с моими мучениями! Я заслужил их, по терзаюсь ужасно.

Он замолчал и поник головою. Он был так подавлен, что никто не решился бы обременят ею безполезными упреками.

-- Пуст он остается под рукою, но подальше от глаз! - сказал Мартин, отвращая от него взоры.

-- Он остановится здесь, - шепнул Джон. - Пойдемте со мною! - Замкнув потихоньку дверь за собою, он вывел Мартина в другую комнату.

Мартин был так поражен, удивлен и смущен от всего слышанного, что долго не мог собраться с мыслями. Когда же сообразил все, Джон Вестлок сказал, что, по его мнению, весьма вероятно, преступление Джонса известно и другим лицам, которые употребляют свои сведения о нем для личных выгод и держат его таким образом в руках, чему случайным свидетелем был и Том Пинч.

Оба они не знали, кто именно лица, обладавшия такою властию: им ясно было, что тут должен быть замешан и хозяин квартиры Тома Пинча. Но они не имели права разспрашивать его; да и сам он (еслиб они даже нашли его, что, по рассказу Тома, было невозможно) отделался бы, по всей вероятности, ответом, что ему из такого то места поручили воротить Джонса по одному экстренному делу. Вот и все.

Сверх того, тут предстояли большие трудности и важная ответственность. Разсказ Льюсома мог быть несправедлив и мог родиться в разстроенном болезнью уме; допустив даже всю справедливость его, разве старик Энтони Чодзльвит не мог умереть естественною смертью? Мистер Пекснифф был во все время при нем... Это вспомнил Том, который, воротясь из должности, присоединился к молодым людям. Дед Мартина имел больше всякого другого право решить то, к чему следовало приступить; но до него невозможно было добраться, тем более, что старик был совершенно в руках мистера Пексниффа, который, конечно, не стал бы стараться губить своего зятя.

Мартин чувствовал, что, начав действовать против своего родственника, он прямо даст мистеру Пексниффу повод перетолковать его поступки в такую сторону, как будто он через это хочет попасть в милость к своему деду. Но, с другой стороны, обладать таким показанием и не принять никаких мер к дальнейшим разведываниям - значило бы выставить некоторым образом и себя участником преступления.

Одним словом, они не знали, как выбраться из этого запутанного лабиринта, несмотря на смелые советы Марка Тэпли, которому также открыли всю историю, и который брался выполнить некоторые из предложенных им мер.

не имел никакого сообщения с Льюсомом, о чем они наперед осведомились от несчастного молодого человека. Но нуждаться в мистере Чоффи и добраться до него - были две вещи совершенно разные. Как сделать это, не встревожив его и не возбудив подозрений Джонса? Как получить нужные сведения от человека, до такой степени ослабевшого и телом, и разсудком?

Первый вопрос состоял в том, кто из окружающих старого прикащика имеет над ним больше влияния? Том сказал, что это Мерси; но и он и все единодушно отвергли мысль впутать бедную молодую женщину в уголовное дело против её жестокосердого мужа. Не было ли еще кого нибудь? Конечно, мистрисс Гемп!

Они немедленно схватились за эту мысль. Джон Вестлок. знал мистрисс Гемп и её квартиру, потому что нанимал ее и был снабжен карточками почтенной сиделки. Решили приняться за нее с осторожностью и не теряя времени, чтоб через нее увидеться как нибудь с мистером Чоффи и при её ловком содействии выведать от него, что возможно.

желанию) должен был остаться в Форнивельз-Инне, чтоб смотреть за Льюсомом, что, впрочем, было безполезно, ибо несчастный не имел ни малейшого намерения ускользнуть.

Но прежде, чем они разошлись, они заставили Льюсома прочитать вслух бывшую с ним бумагу, в которой заключалась его исповедь; после того все подписались на ней и с его согласия замкнули ее в надежное место.

По совету Джона, Мартин написал письмо к попечителям знаменитой школы, смело объявляя себя составителем плана её и обвиняя мистера Пексниффа в том, что он воспользовался его трудами. В этом случае, Джон обнаружил особенное старание, говоря, что он будет считать себя счастливым, если ему хоть раз в жизни удастся изобличить плутни мошенника Пексниффа.

Хлопотливый день! Но Мартин не имел еще квартиры. Отказавшись от приглашения Вестлока обедать с ним, он отправился искать себе жилища. После продолжительной ходьбы ему удалось, наконец, нанять две каморки на чердаке, с окнами на двор, недалеко от Тэмпль Бара. Он доставил туда свой багаж, дожидавшийся в дилижансовой конторе, и восхищался при мысли как этим будет удивлен и доволен Марк, и от стольких хлопот он его избавляет. Потом пошел бродить взад и вперед около Тэмпля, насыщаясь, вместо обеда, скромным пирогом с мясом.