Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава L, сильно удивляет Тома Пинча и показывает, какие откровенные объяснения происходили между им и его сестрою.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава L, сильно удивляет Тома Пинча и показывает, какие откровенные объяснения происходили между им и его сестрою. (старая орфография)

Глава L, сильно удивляет Тома Пинча и показывает, какие откровенные объяснения происходили между им и его сестрою.

В следующий вечер Том и Руфь сидели за чаем, толкуя между собою о разных вещах, но нисколько не касаясь рассказа Льюсома, ибо Джон Вестлок именно требовали от Тома, чтоб он не говорил об этом ни слова своей сестре и не тревожил её этим.

Хотя Том и сестра его были очень разговорчивы, но теперь они были как то менее обыкновенного веселы. Над миленькою Руфью как будто лежало какое нибудь облако. Действительно было так. Когда Том смотрел в другую сторону, её светлые глаза, взглядывая на него украдкою, блестели ярче обыкновенного, но потом омрачались снова. Когда Том молчал, выглядывая в окно, она как будто чувствовала желание броситься ему на шею; но она вдруг удерживала себя, а когда он оборачивался к ней, показывала ему смеющееся лицо и говорила весело. Одним словом, казалось, ей очень хотелось сказать ему что то, но у нея не доставало духа.

Таким образом, сидели они вдвоем: она с работою, которою не занималась, а он с книгою, которой не читал. В это время, Мартин постучался у дверей. Предчувствуя, что это он, Том отворил двери и вошел вместе с ним в комнату. Том удивился, видя, что Мартин едва ответил на его радушное приветствие.

Руфь также заметила в их госте какую то странную перемену и вопросительно смотрела на своего брата. Том покачал головою и глядел вопросительно на Мартина.

Мартин не садился, а подошел к окну и стоял подле него, глядя на улицу. Вскоре он оборотился было к Тому, чтоб начать говорить, но тотчас же отвернулся снова.

-- Что случилось, Мартин? - спросил Том с безпокойством. - Какие у тебя дурные вести?

-- О, Том! - отвечал Мартин тоном глубокого упрека. - Мне больнее слышать твое притворное участие к моей судьбе, чем переносить твои невеликодушные поступки.

-- Мои невеликодушные поступки! Мартин!

-- Как мог ты, Том, слушать меня, когда я с таким жаром и так искренно благодарил тебя за твою дружбу? Было ли это правдиво, Том? Было ли это честно? Было ли, достойно того, чем ты всегда был? И ты отверг меня, Том!

Он говорил это с такою скорбью; в словах его выражалось столько прошедлией высокой дружбы к Тому, столько сожаления о потере друга, в которого он верил, что Том закрыл себе лицо рукою и не имел силы ни отвечать, ни оправдываться.

-- Клянусь, я горько жалею об утрате мнения, которое имел о тебе, - продолжал Мартин: - и не чувствую ни малейшого гнева при воспоминании о том, как ты меня обидел. В такое только время и при таких обстоятельствах, узнаем мы полную меру нашей прежней дружбы и привязанности. Да, Том, я любил тебя, как брата!

В это время Том несколько оправился.

-- Мартин, - сказал он: - я не знаю, что у тебя на уме, и кто внушил тебе такия мысли; но оне ложны. Предостерегаю тебя, что ты со временем глубоко пожалеешь о своей несправедливости. Я по чести могу сказать, что был верен и тебе и себе самому. Ты будешь очень сожалеть об этом, Мартин. Ты тяжко раскаешься в своей несправедливости.

-- Я очень жалею и теперь, - возразил Мартин. - До сих пор я не знал истинного душевного огорчения: теперь я его понял.

-- Но, по крайней мере, еслиб я даже действительно был тем, в чем ты меня обвиняешь, еслиб, действительно, никогда не заслуживал от тебя ничего, кроме презрения, - скажешь ли ты мне, на каком основании убежден в том, что я изменил тебе? Не прошу у тебя такого удовлетворения, как милости, Мартин, но требую его по праву.

-- Собственные глаза мои служат мне свидетелями - верить ли мне им?

-- Твои слова, твои манеры... Могу ли я верить им?

-- Нет, - спокойно отвечал Том: - нет, если оне меня обвиняют; но оне не могут обвинять меня.

-- Я пришел сюда и обращаюсь к твоей доброй сестре...

-- Не к ней, - прервал Том: - не к ней! Она тебе не поверит.

-- Я никогда не думал обращаться к вам против вашего брата, мисс Пинч. Не считайте меня до такой степени неблагородным и бездушным. Я прошу вас только выслушать, что я пришел сюда в глубокой скорби, а не для упреков... Вы не можете вообразить, в какой мучительной скорби, потому что не знаете, как часто я думал о Томе, в каких безнадежных обстоятельствах я обращался мыслями к нему, к его дружбе; как постоянно в него веровал!

-- Полно, полно! - остановил ее Том, видя, что она хочет говорить. - Он ошибается... Он обманут. Оставь его. Время поправит все.

-- О, еслиб небо ниспослало мне такой день!

-- Аминь! - отвечал Том. - Он настанет.

Мартин промолчал несколько и потом сказал более кротким голосом:

-- Ты избрал себе дорогу, Том, и для тебя же лучше, если мы разстанемся. Я не сержусь на тебя.

-- И я на тебя нисколько.

-- Я хочу сказать, что ты выбрал себе дорогу и поступил, как поступили бы очень многие в твоем положении, но чего я бы не ожидал от тебя. Но как тебя винить! С одной стороны, тебе предстоят существенные выгоды; с другой, безполезная дружба покинутого, скитающагося бедняка. Тут нечего задумываться в выборе, и ты выбрал. Но я осуждаю тебя за то, Том, что ты не имел смелости сознаться мне, прямо и благородно, в том, что ты не устоял против искушения; за то, что ты принял меня с притворными чувствами теплой дружбы, ободрял к откровенности, заставил верить себе, а между тем давно продал себя другим. Я не верю, не могу верить, чтоб ты желал мне зла, еслиб я даже не узнал случайно, в чьей ты службе. Но я бы помешал тебе, заставил бы тебя еще больше кривить душою, мог бы повредить тебе в милости твоего хозяина, за которую ты так дорого заплатил... Для нас обоих лучше, что я узнал то, что ты так желал сохранить в тайне.

-- Будь справедлив, - сказал Том, который с начала до конца этой речи прямо и кротко смотрел в глаза Мартину. Ты забываешь, что еще не сказал мне, в чем я перед тобою виноват!

-- К чему? - отвечал Мартин, махнув рукою и направясь к дверям. - Ты не узнал бы тут ничего нового для себя, а в моих глазах дело могло бы показаться хуже, еслиб я сталь распространяться о нем. Нет, Том. Прошедшее останется прошедшим. Я могу проститься с тобою здесь - где ты так добр и ласков, - проститься так же искренно, если и не с теми же чувствами, как прежде. Желаю тебе всего хорошого, Том!... Я...

-- Ты меня так оставляешь? Ты можешь оставить меня так?

-- Я... ты... ты выбрал себе дорогу, Том! Я, я надеюсь, что ты был опрометчив. Я уверен, что так! Прощай!

И он ушел.

упала на страницу.

Руфь бросилась к брату и обвила его шею обеими руками.

-- Нет Том! Нет, нет! Успокойся, милый Томь!

-- Я... я спокоен. Все поправится.

-- Так дурно, так жестоко отплатить тебе!

-- Нет, нет. Он верит тому, что говорит. Не могу понять, что это такое! Но все поправится.

Она обнимала его еще пламеннее и плакала навзрыд.

-- Перестань, перестань, - сказал Том: - зачем ты скрываешь свое милое лицо?..

Она не могла больше выдержать.

-- О, Том, милый Том, я знаю твою сердечную тайну. Я поняла ее. Но зачем не сказал ты мне ни слова? Ты любишь ее, Том!

Том вздрогнул и как будто хотел отодвинуть от себя сестру. В этом безмолвном жесте заключалась вся исповедь его души.

-- И ты, - сказала Руфь: - несмотря на все это, был так великодушен и верен, так кроток и добр, что никогда не изменил себе ни торопливым взглядом, ни раздражительным словом. И обманулся так жестоко! О, Том, ты любим, как, может быть, не любим ни один брат! Неужели в груди твоей будет вечная горесть? Неужели ты, так заслуживающий быть счастливым, не имеешь никакой надежды?

И все таки она скрывала лицо свое от Тома, обнимала его, плакала за него и старалась излить в его душу все сочувствие нежного женского сердца.

Через несколько минут брат и сестра сидели рядом, и она пристально, спокойно смотрела ему в глаза. Он заговорило первый.

-- Очень рад, моя милая, что это произошло между нами... не потому, чтоб я от того больше был уверен в твоей нежной привязанности, по потому, что душа моя освободилась от тяжкого бремени.

Глаза Тома заблистали, и он нежно поцеловал сестру.

-- Милая девушка, - сказал он: - с каким бы чувством я ни смотрел на нее (оба они, повидимому, не хотели произносить имени этой девушки), я давно, очень давно смотрю на это, как на сон. Скажи мне, на что ты хочешь, чтоб я надеялся?

Она значительно взглянула на Тома, и он продолжал:

-- По собственному её выбору и доброму согласию, она предназначена Мартину задолго до того, как узнала о моем существовании. Ты хотела, чтоб она была моею невестой?

-- Да.

-- Неужели ты думаешь, что еслиб она даже никогда не видала Мартина, то могла бы влюбиться в меня?

Он покачал головою и улыбнулся.

-- Ты думаешь обо мне, Руфь, - и для тебя это извинительно - ты думаешь как о действующем лице романа; полагаешь, основываясь на каком то поэтическом правосудии, что я должен под конец жениться на той, кого люблю. Но есть правосудие выше правосудия поэтического, мой друг. Мне горестно смотреть на мои мечты, как на сновидения. Но разве я имею право быть недовольным? Разве сестра моя меньше меня любит? Разве старый приятель мой Джон меньше ласков со мною? Неужели слова мои должны быть едки и взгляды сердиты оттого, что мне встретилось в жизни доброе и прекрасное творение, которого я не могу назвать своим? Нет, Руфь, источники моего счастия не изсякли оттого, что не может исполниться одно себялюбивое желание моего сердца! Она раскроет глаза Мартину, - прибавил Том с гордостью. - Ничто в свете не уверит её в том, что я изменил ему. Тайна наша умрет вместе с нами. Я никогда не думал говорить тебе о ней, но теперь я рад, что ты узнала все!

Никогда еще не гуляли они вместе так приятно, как в тот вечер. Том рассказал сестре все с таким чистосердечием, с такими подробностями, что, возвратясь уже домой, они не могли наговориться и засиделись за полночь.

-- Что за проницательность у женщин! - подумал Том, когда они разошлись на ночь по своим комнатам.

Он и не подозревал, что в сердце его хорошенькой сестрицы забралось нечто, помогшее ей угадать его собственную тайну.

На следующее утро, после обычной прогулки, Том отправился в Тэмпль.

-- Сегодня, я думаю, опять не явится друг мистера Фипса, - подумал он, поднимаясь по ступеням.

Нет еще, потому что дверь была заперта, и Том отворил ее своим ключем. Книги были им приведены в совершенный порядок. Он подклеил изорванные листики и обложки и заменил перепачканные ярлычки опрятными надписями. Библиотека смотрела теперь совершенно иначе, и Том с гордостью любовался на плоды трудов своих.

Теперь Том занимался переписываниемь набело каталога, к которому прилагал все старание и все искусство свое, чтоб отделать его на славу. Работая с неутомимым усердием, он не мог не думать о Мартине и о вчерашнем свидании с ним. Том чувствовал бы себя гораздо спокойнее, еслиб мог открыть все Вестлоку; но, зная, что приятель его пришел бы в неистовое негодование и что теперь он помогал Мартину в деле большой важности, он решился молчать, чтоб не помешать им.

Он трудился часа два за своим каталогом, как вдруг услышал внизу у входа шаги.

-- А! - сказал он, обернувшись к дверям: - было время, когда я этим тревожился и начинал дожидаться; но теперь я уж не развлекаюсь такими вещами.

Шаги поднимались вверх по лестнице.

-- Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, - считал Том. - Ну, теперь довольно. Никто еще не переступал выше тридцати восьмой ступени.

Шедший по лестнице, действительно, приостановился, но только затем, чтоб перевести дух; шаги стали подниматься еще выше. Сорок, сорок один, сорок два и так далее...

Дверь отворилась. Том с жадностью и нетерпением глядел на нее. Он едва верил глазам своим, когда увидел фигуру вошедшого, остановившагося на пороге. Он думал, что перед ним привидение.

Тот самый? Нет, не тот; потому что старик, несмотря на свою старость, был крепок и твердою рукою опирался на трость, делая Тому знак, чтоб он не шумел. На лице старого Мартина выражалась непреклонная, торжественная решимость; глаза смотрели бодро и светло, и Том не знал, что думать.

-- Вы ждали меня давно, Пинч.

-- Мне сказали, что хозяин библиотеки должен приехать скоро; но...

нем

Он подошел к Тому и схватил его за руку.

-- Я жил в его доме, Пинч, и он ползал и подличал перед мною дни, недели, месяцы, - вы это знаете. Я позволил ему обращаться со мною, как с орудием его воли, - вы это знаете, вы меня там видели. Я перенес в десять тысяч раз больше того, что бы мог вытерпеть, еслиб, действительно, был слабым и жалким стариком, за которого он меня принимал, - вы это также знаете. Я видел, как он предлагал любовь свою Мери, - вы знаете и об этом - никто лучше вас, мой честный Пинч, не знает этого. Низкая душа его была передо мною раскрыта много дней сряду, и я ни разу не изменил себе. Я бы никогда не вытерпел такой пытки, еслиб не смотрел вперед, к теперешнему времени.

Он приостановился, слова пожал руку Тома, и сказал с большим жаром:

-- Заприте дверь, заприте дверь. Он не замедлит приехать вслед за мною; но я боюсь, чтоб он не приехал слишком рано. Теперь приближается время... (все лицо старика просветлело при этих словах), когда всем воздастся должное. Я бы за миллионы золотых монет не желал, чтоб он умер или повесился! Заприте дверь!