Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава X. Как мистер Ральф Никкльби пристроил племянницу и невестку.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава X. Как мистер Ральф Никкльби пристроил племянницу и невестку. (старая орфография)

ГЛАВА X.
Как мистер Ральф Никкльби пристроил племянницу и невестку.

На другое утро после того, как Николай уехал в Иоркшир, Кет Никкльби сидела на полинялом кресле, стоявшем посреди комнаты мисс Ла-Криви на покрытых пылью подмостках, давая этой леди обещанный сеанс для своего портрета, над которым маленькая портретистка в настоящую минуту, работала. Для вящшого совершенства своего произведения мисс Ла-Криви велела внести в комнату витрину с наружной двери, намереваясь придать слишком бледному, по её мнению, личику мисс Никльби тот нежно-розовый оттенок свежей лососины, который ей так прекрасно удался на помещенном в витрине миниатюре юного офицера и который считался всеми друзьями и патронами мисс Ла-Криви новым открытием в живописи, да и действительно был таковым.

-- Кажется, мне удалось, наконец, его схватить, - сказал мисс Ла-Криви. - Да, да, это тот самый оттенок! Вот увидите, это будет лучший портрет из всех, какие мне приходилось писать.

-- Но если он и будет хорош, так только благодаря вашему искусству, - с улыбкой заметила Кет.

-- Нет, нет, милочка, с этим я не согласна, - сказала мисс Ла-Криви. - Оригинал-то у ж очень хорош, могу вас уверить, хотя разумеется, и от искусства зависит кое-что.

-- И даже очень многое, - поправила Кет.

-- Да, да, душа моя, конечно, вы правы, - хотя на этот раз, должна вам признаться, искусство тут не причем. А какая это трудная вещь - искусство, если бы вы знали!

-- Еще бы, я нисколько в этом не сомневаюсь, - согласилась Кет, очень довольная, что может сказать хоть что-нибудь приятное своему доброму другу.

-- Вы не можете представит себе, как трудно портреты писать! Изволь-ка одному во что бы то ни стало оттенить глаза, другому выправь нос, третьему увеличь лоб или спрячь зубы. Вы и понятия не имеете, какая это задача написать даже самый маленький миниатюр.

-- Но зато этот труд хорошо оплачивается, - заметила Кет.

-- Где там! А какой требовательный и несговорчивый народ эти заказчики, кабы вы знали! Из десятерых девяти вы не угодите. Один говорит: "Ох, зачем вы сделали меня таким серьезным, мисс Ла-Криви", другой: "Ах, зачем вы сделали меня таким улыбающимся", а того не знают, что в том-то и заключается секрет хорошого портрета, чтобы выражение лица было или улыбающееся, или серьезное, - иначе, какой же это портрет?

-- Вот как! А я этого не знала, - смеясь, сказала Кет.

-- Разумеется, милочка. Да разве не то же самое мы видим и в жизни? Взгляните на портреты в королевской академии! Все это превосходные поясные портреты, и на всех вы найдете одно и то же: если это джентльмен, он непременно в черном бархатном платье, опирается одного рукой на круглый мраморный столик или на консоль, и выражение лица имеет самое серьезное; если дама, она держит в руке зонтик, а то играет с собачками или с детьми - аксесуары тут не делают разницы - а выражение лица у нея улыбающееся. Дело в том, - добавила мисс Ла-Криви, понижая голос до конфиденциального шепота, - что портретной живописи существует только два стиля серьезный и легкий; в серьезном мы всегда пишем людей должностных или вообще чем-нибудь известных, за исключением иной раз актеров; в легком стиле мы пишем дам и джентльменов, которые не имеют определенного положения и потому не придают особенного значения тому, будут ли они иметь умный вид на портрете.

Все эти интересные подробности были новостью для Кет и, повидимому, очень ее забавляли. Между тем мисс Ла-Криви продолжала работать, болтая без умолку.

-- Однако, как много у вас офицеров, - сказала Кет, оглядывая стены комнаты в один из немногих промежутков общого молчания.

-- Много, чего? - переспросила мисс Ла-Криви, отрываясь от работы. - Ах, это вы о характерных портретах! Только это вовсе не офицеры, милочка.

-- Нет?

-- Господь с вами! - Конечно, нет. Это просто клерки и тому подобный народ. Они берут на прокат красный мундир и приносят его с собой под мышкой, в узелке. Некоторые живописцы, - продолжала мисс Ла-Криви, - держат даже мундиры у себя на дому и берут за это по семи шиллингов шести пенсов лишку с портрета, считая в той же цене и кармин. Но я этого не делаю, потому, что нахожу такой способ наживы незаконным.

С этими словами мисс Ла-Криви с достоинством выпрямила свою маленькую фигурку, видимо гордясь тем, что она не прибегает к такому постыдному способу заманиванья публики. Минуту спустя она уже снова работала с удвоенной энергией, лишь изредка приподнимая голову, чтобы с неописуемым восхищением взглянуть на какой-нибудь только что сделаный ею мазок, или предупредить мисс Никкльби, что сейчас она будет отделывать ту или другую часть её лица.

-- Вам, моя милочка, я говорю это просто так, по привычке, - заметила она в пояснение; - но, говоря вообще, мы имеем обыкновение предупреждать заказчика, что именно мы пишем; это делается для того, чтобы он придал желаемое выражение той части лица, которая отделывается в данный момент.

-- Право, не знаю; я ждала ею все это время, - ответила Кет, - надеюсь, однако, что он скоро явится, потому что неопределенность нашего положения очень мучительна.

-- Я думаю, он очень богат, неправда ли? - спросила мисс Ла-Криви.

-- Говорят, очень богат. Я не знаю наверно, но думаю, что это так.

-- Еще бы! Когда человек смотрит медведем, вы можете быть уверены, что у него прикоплен кругленький капиталец, - заметила мисс Ла-Криви, в которой знание света странным образом уживалось с изумительною наивностью.

-- Да, это правда, у него грубые манеры, - сказала Кет.

-- Грубые! - воскликнула мисс Ла-Криви. - Да, в сравнении с ним дикобраз - настоящий пуховик! В жизнь свою не видала такой грубой скотины.

-- Мне кажется, что у него только такая манера, робко заметила Кет. - Я слышала, будто у него было какое-то разочарование в молодости; может быть, это и сделало его таким суровым. Мне не хотелось бы дурно думать о нем, пока у меня нет для этого достаточно веских причин.

-- Конечно, это хорошо и благородно с вашей стороны, душа моя, - ответила маленькая портретистка, - и сохрани меня Бог вооружать вас против вашего дяди. Но знаете, мне кажется, он смело мог бы, ни в чем себя не стесняя, назначить небольшую пенсию вам и вашей маме; такая пенсия дала бы вам возможность прожить, пока вы выйдете замуж, и обезпечила бы вашу маму на старости. Что для него значила бы какая-нибудь сотня фунтов в год, неправда ли?

-- Не знаю, что бы это значило для него, - сказала с жаром Кет, - но я бы скорее согласилась умереть, чем принять от него эту помощь.

-- Что вы говорите! воскликнула мисс Ла-Кривит.

-- Зависеть от него, да это отравило бы всю мою жизнь. Нет, я сочла бы менее унизительным для себя протянуть руку за подаянием!

-- Вот как, - сказала мисс Ла-Криви. - И вы говорите это о своем родственнике, которого только что защищали! Знаете, милочка, это по меньшей мере странно.

-- Может быть, это и странно, - отвечала Кет немного спокойнее, - да, разумеется, это должно казаться странным. Но я... я хотела только сказать, что во мне до такой степени живо воспоминание о недавней счастливой поре, что для меня невыносима мысль принять денежную помощь не только от дяди, но от кого бы то ни было.

Мисс Ла-Криви бросила украдкой подозрительный взгляд на свою юную подругу, как будто сильно сомневалась в том, что её слова не относятся исключительно к дяде; но так как Кет казалась очень взволнованной, она ни слова ей не сказала.

-- Единственное одолжение, о котором я его прошу и которое я приму с благодарностью, если он только согласится это сделать, - продолжала Кот, и в голосе её послышались слезы, - его дать мне рекомендацию, только рекомендацию, чтобы я была в состоянии зарабатывать себе хлеб и не разставаться с мамой. В будущем все будет зависеть от успехов моего дорогого брата; теперь же, если дядя поможет мне достать работу и Николай будет здоров и доволен, больше ничего мне не надо.

Когда Кет замолчала, за ширмой, отгораживавшей входную дверь, послышался шорох и кто-то постучал в стену.

-- Кто там? - Войдите, - сказала мисс Ла-Криви.

Посетитель не заставил повторять приглашение, и из-за ширмы появился мистер Ральф Никкльби собственною своею персоной.

-- Ваш слуга, леди, - сказал Ральф, переводя подозрительный взгляд с хозяйки на гостью. - Вы так громко разговаривали, что я едва достучался.

Когда у этого пройдохи было что-нибудь особенно коварное на уме, он имел обыкновение зажмуриваться, так что глаза его совсем исчезали под густыми нависшими бровями, а в следующую затем минуту снова сверкали пронзительным блескомь. Точно такой же маневр он проделал и теперь, стараясь в то же время скрыть улыбку, которая раздвигала его тонкия сжатые губы и неприятно кривила углы рта. Кет и её приятельница тотчас догадались, что он слышал если не все, то большую часть их разговора.

-- Я зашел сюда но дороге в полной уверенности, что найду тебя здесь, - сказал он, обращаясь к Кет, и, бросив презрительный взгляд на работу мисс Ла-Криви, прибавил: - Это портрет моей племянницы, мэм?

собственной работе.

-- Можете не утруждать себя понапрасну, сударыня, показывая его мне, - сказал Ральф, попятившись от портрета, - все равно я ничего не смыслю в живописи. Кажется, он уже почти кончен?

-- Не совсем. - проговорила мисс Ла-Криви, покусывая в раздумьи ручку кисти и глядя на портрет. - Я думаю, в два сеанса можно будет...

-- В таком случае пусть моя племянница даст вам эти два сеанса сейчас, так как завтра у не и уже не будет времени на подобные глупости. Ей надо работать, сударыня; да-с, работать, мы все должны работать. Сдали ли вы уже свою квартиру наверху?

-- Я еще не наклеивала билетика, сэр.

-- Так наклейте сейчас же. Мои родственницы пробудут у вас только до конца недели; если же оне останется дольше, то знайте, что им будет нечем вам заплатить. Ну-с, готова ли ты, моя милая? Идем, нечего тянуть попусту время.

С этими словами мистер Ральф отворил дверь перед Кет, пропустив ее вперед с самым ласковым видом, который был ему еще меньше к лицу, чем его всегдашняя грубость, церемонно раскланялся с мисс Ла-Криви, запер за собой дверь и поднялся вслед за племянницей наверх. Мистрисс Никкльби встретила его в высшей степени почтительно и любезно; но мистер Ральф остановил её излияния нетерпеливым движением руки и тотчас же приступил к изложению цели своего визита. - Я нашел вашей дочери место, - сказал он.

-- Неужели! - воскликнула в восторге мистрисс Никкльби. - Так я и думала. Не дальше, как вчера за завтраком, я говорила Кет: "Не безпокойся, милочка, вот увидишь, дядя позаботится о тебе. Устроил же он Николая, да еще как живо! Устроит и тебя, будь уверена". Вот мои собственные слова, насколько я помню. Что же ты не благодаришь дядю, милая Кет?..

-- Прошу вас, сударыня, дайте мне кончить, - прервал Ральф поток красноречия своей невестки.

-- Милая Кет, дай же дяде докончить, что он хотел нам сказать, - подхватила мистрисс Никкльби.

-- Я только этого и жду, мама, - ответила Кет.

-- В самом деле, моя милая? В таком случае не прерывай его, дай ему досказать, - заметила мистрисс Никкльби, строго нахмурившись и укоризненно качая головой. - Время твоего дяди дорого, душа моя, и как бы горячо ты ни желала продлить удовольствие видеть его у себя в качестве гостя, желание весьма естественно для такой близкой родственницы, как ты, особенно если принять в разсчет, что мы так редко его видим, - мы не должны быть эгоистами и обязаны помнить всю важность дел, требующих его присутствия в Сити.

-- Очень вам благодарен за лестное обо мне мнение, - ответил Ральф с чуть заметной усмешкой, - и единственное, чему я с своей стороны могу приписать такую безполезную трату слов, это полнейшее незнакомство с делами, - недостаток которых я вообще замечаю в вашей семье.

-- Боюсь, что в этом вы правы, сэр, - сказала мистрисс Никкльби со вздохом. - Ваш бедный брат...

-- Мой бедный брат, сударыня, не имел ни малейшого понятии о делах, - резко перебил ее Ральф, - навряд ли даже им вполне понимал самый смысл слова "дело".

-- Боюсь, что вы правы, - повторила мистрисс Никкльби, прижимая платок к глазам, - не знаю, что бы он делал, если бы не я.

Как странно создан человек! Удочка, так ловко закинутая Ральфом в первое его посещение, все еще действовала: рыбка продолжала клевать. Безчисленные мелкия личные и житейския неудобства, встречавшияся теперь в жизни вдовы на каждом шагу, ежечасно напоминали ей о недавнем счастливом прошлом, вызывая в её уме заманчивое видение погибшей тысячи фунтов её приданого, пока, наконец, достойная леди не пришла к твердому убеждению, что из всех кредиторов её покойного мужа, она была самым обиженным и наиболее достойным сожаления. А между тем она горячо любила мужа в продолжение многих лет и была эгоисткой не больше, чем каждый из нас. Но таково уж, видно, действие неожиданно обрушивающагося на человека несчастия. Приличный годовой доход, вероятно, очень скоро возвратил бы мистрисс Никкльби к человеческому образу мыслей.

-- Поздния сожаления ни к чему не ведут, - сказал Ральф. - Из всех безполезных занятий, слезы о невозвратно погибшем - самое безполезное.

-- Вы правы, - ответила мистрисс Никкльби, рыдая - конечно, вы правы.

-- Раз уж вы так живо чувствуете на себе и на своем кошельке печальные последствии такого отношении к делам, - продолжал Ральф, - и надеюсь, что вы, по крайней мере, постараетесь внушит вашим детям всю необходимость помнит о делах с ранних лет.

-- Конечно, сэр, - сказала мистрисс Никкльби. - Что может быть ужаснее такого опыта? Кет, душа моя, в следующем же письме непременно напиши Николаю... или нет, лучше напомни мне, я сама ему напишу.

Ральф помолчал с секунду и как будто убедившись, что теперь он может положиться на мать, если бы даже дочь и вздумала возражать, объявил:

-- Швеи! - воскликнула мистрисс Никкльби.

-- Ну, да, швеи у модистки, - повторил Ральф. - Я думаю, сударыня, что при вашей опытности и знании света мне нет надобности вам объяснять, что лондонския модистки наживают себе огромные состояния, держат собственных лошадей и достигают иногда высокого положения в обществе.

Как только мистрисс Никкльби услышала слово "швея", в уме её возникло представление об огромных клеенчатых черных картонках, какие она видела не раз на лондонских улицах: но по мере того, как её доверь говорил, клеенчатые картонки постепенно уступали место блестящим видениям во образе вест-эндских дворцов, собственных элегантных экипажей и солидной чековой книжки. Все эти мысли сменялись в голове мистрисс Никкльби с такой быстротой, что не успель еще Ральф замолчать, как она уже закивала головой и с восторгом воскликнула:

-- Да, да, это правда! Твой дядя говорит сущую правду, душа моя! - прибавила она в сторону дочери. - Я сама помню, когда мы с твоим бедным папа после свадьбы в первый раз приехали в Лондон и я заказала себе прехорошенькую летнюю соломенную шляпку для деревни, отделанную белим и зеленым рюшем и подбитую зеленой тафтой, я помню, модистка привезла мне ее в экипаже. Еще я так удивилась, когда она подкатила к дверям, хотя и не могу теперь хорошенько припомнить, был ли это собственный экипаж или извозчик. Но я хорошо помню, что лошадь тут же упала и околела... еще твой бедный папа сказал тогда, что, верно, она дней пять не нюхала овса.

Этот интересный рассказ, представлявший столь убедительный пример богатства лондонских модисток, был принять слушателями довольно равнодушно. Кет о чем-то задумалась и стояла потупившись, а мистер Ральф, не стесняясь, выражал свое нетерпение, постукивая пальцами о столь.

-- Фамилия модистки Манталини, - сказал он быстро, воспользовавшись первою минутою перерыва в потоке красноречия невестки. - Госпожа Манталини. Я знаю ее лично. Она живет близ Кэвендиш-Сквэра, и если ваша дочь согласна принять это место, мы с нею сейчас же отправимся туда, чтобы покончить дело.

-- Разве ты ничего не имеешь сказать дяде, моя милая? - обратилась мистрисс Никкльби к Кет.

-- Напротив, очень многое, - ответила та, - но я не могу заставлять его терять время, выслушивая мою благодарность. Мы с ним поговорим по дороге.

С этими словами Кет поспешила выйти под тем предлогом, что ей надо одеться, но в сущности, чтобы скрыть свое волнение и выступившия на глазах её слезы. Во время отсутствия дочери мистрисс Никкльби, не переставая плакать, занимала своего деверя подробным описанием пианино розового дерева, которого она была счастливой обладательницей еще в столь недавния времена, и восьми мягких с точеными ножками кресел, обитых зеленых кретоном, отлично гармонировавшим с зелеными портьерами, приобретенными по два фунта пяти шиллингов за штуку и проданными за безценок.

Эти излияния были прерваны появлением Кет, уже совсем одетой. Тут Ральф, который положительно выходил из себя от нетерпения и досады на болтливость невестки, без всяких церемоний вышел из комнаты, и минуту спустя они с Кет очутились на улице.

-- Очень жаль, что мы теряли столько времени даром, - сказал он и взял племянницу под руку. - Идем, да смотря, постарайся хорошенько запомнить дорогу: тебе придется ходить по ней каждое утро.

И он быстрым шагом повел Кет по направлению к Кэвендиш-Скверу.

-- Я очень, очень вам благодарна, дядя, - сказала молодая девушка после того, как они прошли некоторое время молча.

-- Очень рад это слышать, - ответил Ральф. - Надеюсь, что ты добросовестно отнесешься к своему делу.

-- Я сделаю все, чтобы вам угодить. Конечно, я... я...

-- Пожалуйста не вздумай плакать, - проворчал Ральф. - Я ненавижу слезы.

-- Я знаю, что это очень глупо с моей стороны... - начала бедная Кет.

-- Разумеется глупо, - прервал ее Ральф, - и притом совсем лишнее. - Чтобы этого больше не было, слышишь?

Очень возможно, что такой способ осушать слезы юной, неопытной девушки, впервые вступавшей в жизнь и в совершенно чуждую ей среду незнакомых людей, покажется странным читателю, но тем не менее он произвел желаемое действие. Кет сильно покраснела, несколько секунд учащенно дышала, затем овладела собою и твердо и решительно зашагала вперед.

Интересный контраст представляла из себя эта парочка! Застенчивая провинциалка, со страхом пробирающаяся по людным улицам столицы, уступая дорогу всем встречным, крепко ухватившись за руку своего спутника, как будто она боится потерять его в толпе, и рядом мрачная, суровая фигура старого дельца, прокладывающого себе путь локтями с самым решительным видом и обменивающагося короткими поклонами с знакомыми, которые оборачиваются, чтобы еще раз взглянуть на его хорошенькую спутницу, и провожают полным удивления взглядом странную пару. Этот контраст показался бы еще страннее тому, кто мог бы заглянуть в сердце молодой девушки и в сердце старика, бившияся так близко одно от другого, кто оценил бы голубиную кротость одного и подлую закоснелость другого, кто прочитал бы чистые мысли девушки и коварные замыслы старика, который никогда в жизни не помышлял о дне разсчета. Но самое странное - хотя такия вещи случаются на каждом шагу - было то, что юное, горячее сердце трепетало и сжималось от страха и сомнений, тогда как сердце старого дельца, не смущаемое ни надеждами, ни опасениями, ни любовью и никакими человеческими чувствами, отбивало удары ровно и спокойно, с точностью вполне исправного механизма.

-- Дядя, - сказала Кет, когда по её разсчету они были уже близко к цели своего путешествия, - я должна спросить у вас одну вещь: буду ли я жить дома?

-- С мамой, конечно, - сказала Кет выразительно.

-- Собственно говоря, ты будешь жить в мастерской, - отвечал Ральф, - так как здесь ты будешь обедать и проводить время с утра до ночи, а иной раз, может быть, и до утра.

-- А хотела сказать: где я буду ночевать, дяди? - поправилась Кет. - И не могу совсем разстаться с мамой. Должно же у меня быть какое-нибудь место, которое я могла бы считать своим домом, - то место, где будет жить мама. Может быть, это будет очень скромный дом...

-- Может быть, - повторил Ральф с раздражением и даже быстрее зашагал от досады, вызванной в нем этим замечанием. - Наверно, а не может быть. Не сошла ли с ума эта девчонка?

-- Простите, дядя, может быть, я нечаянно употребила не то слово, - пробормотала в смущении Кет.

-- Надеюсь, что так, - пробурчал Ральф.

-- Но вы все-таки не ответили мне на вопрос, дядя.

-- Вот видишь ли, я так и предчувствовал, что услышу что-нибудь в этом роде и - хотя я лично решительно этому не сочувствую - уже придумал кое-что, чтобы успокоить твои тревоги. Ты будешь приходящей швеей; таким образом, ты можешь, если непременно этого желаешь, ходить ночевать в свой дом очень скромный, разумеется.

Уже и это было большим утешением для Кет, и она не знала, как ей благодарить дядю. Ральф принял её благодарность, как человек, сознающий, что он вполне ее заслужил. Затем они продолжали свой путь, не говоря ни слова, пока не пришли к тому дому, где обитала царица мод. Над входною дверью изящного подъезда красовалась огромная медная доска с именем г-жи Манталини и обозначением её профессии. В нижнем этаже помещалась парфюмерная лавка. Квартира и магазин г-жи Манталини находились в бель-этаже, - о чем доводила до сведения почтеннейшей публики целая выставка элегантных шляпок новейших фасонов и богатых дамских нарядов, красовавшихся в изящно задрапированных окнах.

Ливрейный лакей отворил дверь и на вопрос Ральфа, дома ли г-жа Манталини, провел посетителей через красивые сени по широкой лестнице в приемную содержательницы модного магазина, состоявшую из двух огромных гостиных. Здесь была целая коллекции роскошных дамских платьев и богатых материи; одни были накинуты искусными складками на подставки, другия небрежно брошены на мягкую софу или на ковер, третьи ниспадали с трюмо в виде драпировки и вообще перемешивались в живописном безпорядке с самою разнообразною роскошною мебелью, загромождавшею обе комнаты.

Здесь им пришлось подождать несколько дольше, чем это могло быть приятно Ральфу Никкльби, с презрением поглядывавшему на окружавшую его роскошь. Наконец терпение его истощилось, и он уже собирался позвонить, как вдруг дверь приотворилась и в нее просунулась голова джентльмена, но, усмотрев, что в комнате кто-то есть, так же быстро исчезла, как и появилась.

-- Эй, вы, кто там есть! крикнул Ральф.

На этот возглас голова опять появилась и, показав публике целый ряд белых, как жемчуг, зубов, произнесла мягким баритоном:

-- Да это вы Никкльби, чорт возьми!

При этом в дверях показалась вся фигура джентльмена, владельца головы, который поспешил обменяться с Ральфом самым дружеским рукопожатием. Джентльмен был в богатом пестром халате, жилете и шароварах из одной и той же турецкой материи. На шее у него красовался лиловый шелковый платочек, на ногах ярко-зеленые туфли, а на груди болталась массивная золотая цепочка такой непомерной длины, что он мог бы смело опоясаться ею. Сверх того этот счастливец был обладателем усов и великолепнейших бакенбард цвета вороньяго крыла, тщательно завитых и нафабренных.

-- Чорт возьми, надеюсь, вы явились не по мою душу? - сказал джентльмен, дружески похлопав мистера Ральфа по плечу.

-- На этот раз еще нет, - ответил саркастически Ральф.

-- Ха-ха! Чорт возьми! - воскликнул джентльмен и с хохотом, грациозно повернувшись на пятках, наткнулся на Кет Никкльби, стоившую несколько позади дяди.

-- Моя племянница, - сказал Ральф.

-- Припоминаю! - протянул джентльмен, щелкнув себя по носу пальцем, вероятно, в наказание за свою забывчивость. - Чорт возьми, теперь я припоминаю и цель нашего визита. Ступайте за мной, Никкльби; попрошу и нас за мною, душенька. Ха-ха! Все оне бегают за мной. Никкльби, решительно все, чорт возьми! Ха-ха-ха!

Доказав этою игривою шуточкой свое веселое настроение духа, джентльмен провел посетителей по лестнице в верхнюю гостиную, которая, очевидно, принадлежала к жилой половине дома, но была обставлена так же богато, как и приемные магазина. Серебряный кофейник, забытый на столе, неубранная скорлупа от яиц и недопитая чашка чаю свидетельствовали о том, что здесь только-что завтракали.

пока вскарабкаешься на нее. Чорт бы побрал эту дьявольскую гостиную под небесами! Знаете, Никкльби, кажется, я скоро переменю квартиру.

-- Я совершенно в этом уверен, - отвечал Ральф, глядя на него почти с угрожающим видом.

-- Какой же вы, однако, шутник, Никкльби! - сказал джентльмен, разсмеявшись. - Чорт возьми! Вы решительно ловче и хитрее всех старых ростовщиков, с какими мне когда-либо приходилось иметь дело.

Отпустив Ральфу этот комплимент, джентльмен позвонил и, в ожидании слуги, снова уставился на мисс Никкльби. Когда явился лакей, он приказал ему попросить барыню в гостиную, после чего опять принялся разглядывать Кет самым безцеремонным образом, - занятие, которое, наконец, было прервано появлением г-жи Манталини.

Содержательница модного магазина оказалась видною, красивою дамой, хоть она и смотрела гораздо старше джентльмена в турецких шароварах, с которым была обвенчана полгода тому назад. Настоящая фамилия её супруга была Мантль; но ничего не могло быть легче, как переделать ее в Манталини, что и сделала, мистрисс Мантль, основываясь на том восьми верном соображении, что английская фамилия служила бы помехой в таком деле, как профессия модистки. Г-жа Манталини вышла замуж, пленившись бакенбардами своего нареченного - единственный капитал, которым он обладал и на который прожил все долгие годы своей холостой жизни и, надо ему отдать справедливость, прожил весьма недурно. После многих неусыпных трудов ему удалось приумножить этот капитал прибавлением к нему пары восхитительных усов, окончательно обезпечивавших его будущность. Он принимал самое деятельное участие в делах магазина, заключавшееся в том, что тратил женины деньги, а когда оне изсякали, отправлялся к мистеру Ральфу Никкльби дисконтировать векселя заказчиц, - операция, которую тот производил весьма охотно, разумеется, за приличное вознаграждение.

-- Чорт возьми! Чего ты там так долго возилась, радость моя? - обратился г-н Манталини к супруге.

-- Но я даже не знала, мой друг, что мистер Никкльби здесь, - ответила г-жа Манталини.

-- В таком случае, о, идол души моей, этот каналья лакеи становится совсем негодяем.

-- Это уж твоя вина, милый друг.

-- Моя вина, отрада моего сердца?

-- Конечно. Чего же от него ждать, если ты с него не взыскиваешь, мой драгоценный?

-- Но разве "я" должен с него взыскивать, услада моей души?

-- Конечно, а то кто же, друг мой? - ответила г-жа Манталини, мили надув губки.

-- Не сердись, душенька, не сердись. Чорт возьми! Сегодня же я так его вздую, что он у меня завопит, как оглашенный. - Утешив супругу этим приятным обещанием, г-н Манталини поцеловал ее в щечку, а она в ответ на эту ласку ущипнула его за ухо. После этого обмена супружеских нежностей они обратились к делам.

-- Ну-с, мэм, - начал Ральф, взиравший на всю эту сцену с нескрываемым презрением, - вот моя племянница, рекомендую.

-- Так вот какая она у вас, мистер Никльби! - сказала г-жа Манталини, оглядывая Кет с ног до головы и с головы до ног. - Говорите вы по-французски, моя милая?

-- Да, мэм, - ответила Кет, не смея поднять глаз, так как чувствовала на себе взгляд противного джентельмена в турецком халате.

-- И говорите так же бойко, как эти бестии француженки? - в свою очередь осведомился г-н Маиталини.

Но мисс Никкльби не удостоила его ответом и, повернувшись к нему спиной, сделала вид, что все её внимание поглощено особой хозяйки.

-- У меня в магазине работает двадцать молодых девушек, - сказала мадам.

-- Да, и между ними есть премиленькия мордашки, вставил хозяин.

-- Идол моих чувств? - отозвался супруг вопросительно.

-- Вы хотите разбить мое, сердце!

-- Тем не менее ты непременно меня убьешь, если будешь говорить такия ужасные вещи. И наконец, что подумает мистер Никкльби, слушая подобные речи?

-- О, ровно ничего, мэм, ровно ничего! - сказал Ральф. - Мне прекрасно известен веселый характер вашего мужа, и я знаю, что ваши маленькия домашния вспышки придают только новую цену удовольствиям вашей семейной жизни. Не даром же гласит пословица: милые бранятся - только тешатся. Пожалуйста не стесняйтесь, сударыня, продолжайте.

Если бы можно было представить, что какая-нибудь массивная железная дверь, поссорившись со своими ржавыми петлями, стала бы нарочно отворяться с трудом, в твердой решимости стереть их в порошок своею тяжестью, то даже при таких условиях ржавые петли не издали бы такого режущого звука, каким были произнесены эти ироническия слова. Даже г-н Манталини это почувствовал и, испуганно обернувшись, воскликнул: Как вы дьявольски каркаете, мистер Никкльби!

-- Пожалуйста не обращайте внимания на слова Манталини, - заметила хозяйка в сторону мисс Никкльби.

-- Мистер Манталини не имеет никакого отношения к моим работницам, - продолжала хозяйка, говоря с Кеть, но глядя на мужа. - Если он и видит некоторых из них, то разве на улице, когда оне уходят отсюда, или приходят в назначенный час. Он даже не бывает у нас в мастерской, - я строго за этим слежу... Сколько часов в день вы работали на последнем месте?

-- Я еще нигде не работала, мэм, - ответила Кет едва слышно.

-- Тем больше ручательств, что она будет работать вполне добросовестно, - поспешил вставить Ральф, опасаясь, как бы наивное признание племянницы не испортило дела.

-- Надеюсь, что она будет работать, - сказала Манталини. - Наши рабочие часы с девяти до девяти, иногда позже - когда работа спешная; но за лишние часы полагается особая плата.

-- Стол, то есть чай и обед, от меня, - продолжала г-жа Манталини. - Плата от пяти до семи шиллингов в неделю; но определенно сказать не могу, пока не увижу, как вы работаете.

Кет поклонилась.

-- Если вы согласны, можете приходить с понедельника. Только не опоздайте. Я предупрежу мисс Нэг, старшую мастерицу, чтобы она дала сам вначале работу полегче. Кажется, больше ничего, мистер Никкльби?

-- Больше ничего, мэм, - ответил Ральф, вставая

вывел ее из затруднения, поспешив откланяться. Г-жа Манталини любезно пожурила его за то, что он так редко к ним заглядывает, а г-н Манталини, в качестве радушного хозяина, проводил гостей вплоть до выходной двери, развязно болтая и в самых сильных выражениях проклиная высокия лестницы, в надежде, что Кет хоть раз обернется. Но надежде его не суждено было сбыться.

-- Ну, теперь ты пристроена, сказал Ральф, очутившись на улице.

Кет уже собиралась было снова благодарить, но он ее перебил:

-- У меня было намерение устроить твою мать в одном хорошеньком местечке в провинции (дело в том, что у Ральфа имелась в распоряжении одна ваканция в богадельне в Корнваллисе, где места очищались с замечательной быстротою), но так как ты решила не разставаться с матерью, я придумал кое-что другое. Есть ли у нея деньги?

-- Да, так вы сказали нам, дядя.

-- Да. Один из моих домов в настоящую минуту не занят. Живите в нем, пока найдутся жильцы.

-- Далеко это отсюда, сэр?

-- Порядочно далеко, в другой части города, в Ист-Энде. В субботу к пяти часам я пришлю к вам моего клерка; он поможет вам переехать. Прощай. Ты знаешь дорогу? Все прямо.