Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XVIII. Мисс Нэг обожает Кет целых три дня и затем решается возненавидеть ее на вечные времена. Причины, побудившия мисс Нэг придти к такому решению.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XVIII. Мисс Нэг обожает Кет целых три дня и затем решается возненавидеть ее на вечные времена. Причины, побудившия мисс Нэг придти к такому решению. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.
Мисс Нэг обожает Кет целых три дня и затем решается возненавидеть ее на вечные времена. Причины, побудившия мисс Нэг придти к такому решению.

Жизнь труженика, жизнь мелких забот и мелких страданий, представляя живой интерес только для того, кто обречен ее вести, не трогает людей, которые хотя и не лишены понимания и чувства, но чье сострадание бережется как святыня и нуждается в сильных возбуждающих, чтобы себя проявить.

Среди глашатаев милосердия немало таких, которые требуют не меньшого возбуждения в своей сфере деятельности, чем эпикурейцы в своей. Вот почему мы ежедневно видим, что болезненное сострадание изливается на чуждые нам, далекие предметы, тогда как законный спрос на то же самое сострадание, наличность которого, казалось бы, не должна была ускользнуть от внимания даже самого ненаблюдательного, но нравственно здорового человека, остается неудовлетворенным на каждом шагу. Короче говоря, милосердию нужна своя поэзия, как нужна она романисту и драматургу. Воришка в бумазейной куртке - вульгарный объект, над которым человеку с утонченными чувствами не стоит ни на минуту задумываться; но наденьте вы на него зеленый бархатный колет и шляпу с пером, перенесите театр его подвигов из густо населенного города в горное ущелье, и он окажется воплощенной поэзией, героем романических приключений. То же самое и с величайшей из человеческих добродетелей, про которую можно сказать, что она порождает, если не заключает в себе, все другия, когда ее поддерживают и упражняют, как следует. Ей тоже нужен поэтический ореол, и чем меньше будет в этой поэзии живой, реальной жизни, жизни тяжелой борьбы и труда, тем лучше.

Жизнь, на которую была обречена бедная Кет Никкльби в силу описанных нами выше непредвиденных обстоятельству была тяжелая, но не интересная жизнь. Скучная работа, нездоровое помещение, физическая усталость - вот чем исчерпывалось её содержание, и потому, боясь убить в моих поэтически-сострадательных читателях всякий интерес к моей героине, я не стану утруждать их внимание пространным и обстоятельным описанием заведения, в стенах которого проходила её жизнь, а лучше выведу на сцену ее самое.

-- Знаете, г-жа Манталини, - говорила мисс Нэг в тот самый вечер, когда Кет уныло возвращалась домой после своего первого рабочого дня в магазине, - знаете, эта мисс Никкльби весьма приличная особа, в высшей степени приличная, гм... положительно так. И вашей проницательности делает величайшую честь, что вы назначили мне в помощницы такую прекрасною, такую гм... скромную молодую особу. Видала я, как ведут себя иные молодые женщины, когда им представится случай показать себя перед высшими. Уму непостижимо, что оне себе позволяют иногда! Впрочем, Бог с ними, - дело не в них. Я хотела только сказать, что вы всегда правы, г-жа Манталини, всегда, и я постоянно твержу нашим девицам: "Просто не постигаю, как это г-жа Манталини устраивает, чтобы никогда не ошибаться, когда все другие так часто ошибаются".

-- Насколько мне известно, мисс Никкльби не сделала сегодня ничего особенно замечательного, кроме того, что вывела из терпения одну из наших лучших заказчиц, - заметила в ответь г-жа Манталини.

-- Да, но мы должны это поставить на счет её неопытности - возразила мисс Нэг.

-- И молодости? - коварно вставила г-жа Манталини.

-- Ну, нет, об этом я не говорю, - отвечала, краснея, мисс Нэг. - Если бы вы принимали в разсчет молодость ваших помощниц, вы бы не...

-- Я не имела бы такой превосходной закройщицы, хотите вы сказать? - докончила хозяйка.

-- Нет, вы положительно несравненны, г-жа Манталини! - воскликнула в восторге мисс Нэг. - Вы читаете мысли. Человек еще и рта не раскрыл, а вы уже знаете, что он хочет сказать. Прелестно! Ха, ха, ха!

Внутренно хохоча над своей помощницей, г-жа Манталини взглянула на нее с притворно равнодушным видом и сказала:

-- Не знаю, но на мой вкус, по крайней мере, мисс Никкльби поразительно неловкая девушка.

-- Бедняжка! Она в этом не виновата, - подхватила мисс Нэг. - Будь тут её вина, мы могли бы надеяться излечить ее от этого недостатка, но на свое несчастие она уродилась такой, и знаете, г-жа Манталини - как говорил человек, продававший слепую лошадь, - мы должны уважать чужую беду.

-- Её дядя мне говорил, что ее считают хорошенькой, - продолжала г-жа Манталини. - Я этого не вижу; по моему, у нея самое обыкновенное лицо.

-- Самое обыкновенное лицо и никакой ловкости! - подхватила мисс Нэг с сияющей улыбкой. Но все равно, я все-таки скажу, г-жа Манталини, что полюбила бедною девочку, и будь она вдвое безобразнее и вдвое менее ловка, чем она есть, это заставило бы меня только быть к ней вдвое добрее, вот и все.

Дело обстояло не совсем так. Мисс Нэг ощутила зарождающуюся нежность к Кет Никкльби лишь с той минусы, как ей довелось быть свидетельницей "провала" молодой девушки перед важными дамами, а вышеприведенный короткий диалог с хозяйкой заведения раздул эту нежность до ужасающих размеров, - факт тем более замечательный, что когда мисс Нэг впервые окинула лицо и фигуру Кет критическим оком, ее охватило предчувствие, что оне никогда не сойдутся.

-- Да, я полюбила ее, - повторила мисс Нэг, любуясь своим отражением в ближайшем зеркале, - полюбила от всего сердца, по совести говорю.

Дружеская преданность мисс Нэг была такого безкорыстного характера и стояла настолько выше таких мелких человеческих слабостей, как лесть или злорадство, что на другой же день Кет Никкльби была заботливо выведена из заблуждения насчет своей способности чему-нибудь научиться, если такое заблуждение у нея было. Доброжелательная мисс Нэг заявила ей с самой трогательной откровенностью, что, как по всему видно, она навсегда останется "безрукой", но, что, впрочем, это отнюдь не должно ее безпокоить, ибо она, мисс Нэг, приложит с своей стороны усиленные старания оставлять ее повозможности "в стороне", так что ей останется только помнить о том, чтобы не слишком выставляться вперед и не обращать на себя внимания посетителей. Это последнее предложение до такой степени согласовалось с самым задушевным желанием робкой девушки, что она с полнейшей готовностью обещала последовать совету добрейшей девственницы, даже не спросив и не задумавшись над тем, какие побуждения руководили ею.

Оно было действительно странно: горячее участие мисс Нэг к Кет Никкльби должно было быть по всем правилам участием старой тетки или бабушки, а уж никак не сестры; к такому заключению, по крайней мере, естественно приводила огромная разница их лет. Но мисс Нэг носила платья самого молодого фасона: может быть, чувства её тоже приобрели юношеский вид

-- Господь с вами, милочка, какая вы сегодня безрукая! - сказала мисс Нэг в конце второго дня поступления Кет в магазин, награждая ее поцелуем.

-- Боюсь, что обязательная откровенность, с какою вы высказали мне ваше мнение, не исправила меня, хоть и заставила живее почувствовать мои недостатки, - проговорила Кет со вздохом.

-- Нет, нет, нисколько не исправила, - подхватила мисс Нэг в приливе добродушной веселости. - Но лучше вам с самого начала знать правду, чтобы не разочаровываться потом. В какую сторону вам идти, моя милая?

-- Мне в Сити.

-- В Сити? - протянула мисс Нэг, весьма благосклонно поглядывая на себя в зеркало, перед которым она подвязывала шляпку. - Бог мой, да неужели вы живете в Сити?

-- Разве это такая редкость, чтобы кто-нибудь жил в Сити? - спросила Кет, чуть-чуть улыбаясь.

-- Я не поверю, чтобы там можно было прожить три дня подряд при каких бы то ни было обстоятельствах, особенно молодой девушке.

-- Люди со скромными средствами... т. е. бедные люди, хотела я сказать, - поспешно поправилась Кет, боясь показаться заносчивой, - бедные люди должны жить там, где позволяет им жить их карман.

-- О, да, это правда, совершенная правда! - сказала с чувством мисс Нэг, подкрепляя свои слова выразительным вздохом и соболезнующим покачиванием головы: весьма распространенная мелкая монета сочувствия к ближнему, которую в хорошем обществе всегда пускают в оборот в таких случаях. - Вот то же самое я часто говорю своему брату в ответь на его опасения, не слишком ли сыро спать нашей прислуге на кухне и не оттого ли она у нас постоянно хворает (наши кухарки действительно вечно хворают и уходят от нас одна за другой); я говорю ему: "Поверь мне, люди этого класса рады спать и не в таком помещении. Господь Бог дает каждому крест по плечу". Неправда ли, какая отрадная мысль?

-- Очень отрадная, - согласилась Кет.

-- Я пройду с вами часть дороги, голубчик, - продолжала мисс Нэг, - на дворе уж стемнело, а наша последняя кухарка слегла в больницу только на прошлой неделе (у нея открылся антонов огонь на лице), и я буду рада иметь вас своей спутницей.

Кет охотно отказалась бы от этого лестного общества, но мисс Нэг, взглянув еще раз в зеркало, чтобы убедиться, хорошо ли сидит на ней шляпка, и оставшись вполне довольна собой, взяла ее под руку с таким видом, который ясно показывал, как твердо она сознает оказываемое ею снисхождение, и оне очутились на улице, прежде чем Кет успела раскрыть рот.

-- Должно быть, мама... моя мать уже поджидает меня на углу, - проговорила молодая девушка нерешительно.

-- О, вы пожалуйста не стесняйтесь, дорогая моя, - отвечала на это мисс Нэг с благосклонной улыбкой. - Я уверена, что ваша матушка - почтенная старушка, и буду гм... буду очень рада познакомиться с ней.

Так как бедная мистрисс Никкльби действительно оказалась на yrлу улицы, где она давно уже успела окоченеть в ожидании Кет, последней не оставалось другого выбора, как познакомить ее с мисс Нэг, которая приняла это весьма снисходительно, изобразив при сем удобном случае своими манерами плохую копию одной из дамь полусвета, недавно посетившей магазин. Затем все три пошли рядышком, взявшись под руку как нельзя более дружелюбно. Мисс Нэг, конечно, шествовала посредине.

-- Не можете себе представить, мистрисс Никкльби, до чего я полюбила вашу дочь, - сказала мисс Нэг после того, как они прошли несколько шагов в торжественном молчании.

-- Я очень рада это слышать, - отвечала мистрисс Никкльби, - хотя для меня нет в этом ничего нового. Кет нравится решительно всем.

-- Гм... - сделала мисс Нэг выразительно.

-- Вы ее еще больше полюбите, когда узнаете ближе, - продолжала мистрисс Никкльби. - Для меня в моих несчастиях большое утешение иметь такую дочь. В ней нет ни гордости, ни тщеславия, а между тем по её воспитанию можно было бы ей извинить, если бы даже она и была немножко тщеславна. Ах, мисс Нэг, вы знаете, что значит потерять мужа!

-- Да, это правда, - и ответила таким тоном, который должен был означать: "Вы, может быть, воображаете, что я стремлюсь выйти замуж? Ну, нет, не на такую напали! Пусть уж другия выходят замуж, а я не так глупа".

-- Я убеждена, что Кет уже успела сделать успехи в эти два дня, - сказала с гордостью мистрисс Никкльби, взглянув на свою дочь.

-- О, разумеется, - подтвердила мисс Нэг.

-- И наверное с каждым днем она будет работать все лучше.

-- Я в этом нисколько не сомневаюсь, поддакнула опять мисс Нэг, прижимая к себе локоть Кет, чтобы подчеркнуть для нея свою шутку.

-- Она всегда была способной девочкой, - продолжала бедная мистрисс Никкльби, оживляясь, - всегда, с ранняго детства. Я помню, когда ей было только два с половиной года, я помню, как один джентльмен, который часто бывало у нас в доме... Мистер Ваткинс, Кет, ты его знаешь, тот самый, за которого поручился твой бедный папа и который потом бежал в Америку и прислал нам оттуда пару коньков при письме, таком милом, прочувствованном письме, что бедный папа плакал над ним целую неделю. Помнишь ты это письмо? Он еще писал тогда, как он жалеет, что не может возвратить свой долг, пятьдесят фунтов, так как весь его капитал помещен на проценты и состояние его быстро растет, но, что он не забыл своей крестницы и очень просит нас купить ей (т. е. тебе) коралловый убор в серебряной оправе, а что будет стоить - приписать к его старому счету. Помнишь? Неужели не помнишь? Какая же ты, однако, безпамятная! Еще он так трогательно вспоминал в этом письме про старый портвейн, который у нас всегда подавали к столу, когда он приходил. Он выпивал его бывало по полторы бутылки за-раз. Ну, что, теперь вспомнила, Кет?

-- Да, да, мама. Но что же этот господин?

-- Так этот мистер Ваткинс, моя милая - продолжала мистрисс Никкльби медленно и раздельно, как будто усиливаясь припомнить факт государственной важности, - этот мистер Ваткинс... Надо вам сказать, мисс Нэг, что он совсем не родня тому Ваткинсу, что держал в нашей деревне трактир "Старого Вепря". Вот, кстати, не помню я хорошенько, был ли это "Старый Вепрь" или "Георг Третий", но что-нибудь из двух, я наверное не знаю... да, впрочем, это все равно... Так мистер Ваткинс говорил, моя милая, когда тебе было только два с половиной года, что никогда в жизни он не видел такого удивительного ребенка, как ты. Вы, может быть, не верите, мисс Нэг, но, право, он это говорил, а детей он совсем не любил и кривить душой ему тоже не было никакой надобности. Я хорошо знаю, что это говорил именно он, потому что, как сейчас помню, вслед затем, как он это сказал, он попросил в займы у твоего бедного папа двадцать фунтов.

Приведя это убедительное и в высшей степени нелицеприятное показание в пользу гениальности своей дочери, мистрисс Никкльби остановилась перевести дух, и мисс Нэг, видя, что разговор переходит на семейные доблести, не теряя времени, выступила на сцену с маленьких анекдотом из собственных семейных воспоминаний.

-- Ах, мистрисс Никкльби, лучше и не говорите мне о займах, а то вы меня сведете с ума, - начала мисс Нэг. - Моя мама, гм... была красавица, очаровательное существо, какое только можно вообразить, с дивным, изящнейшей, гм... изящнейшей формы носом, когда-либо украшавшим человеческое лицо (тут мисс Нэг с большою нежностью потерла свой собственный нос)... Да, так моя мама была одною из прелестнейших во всех отношениях женщин, но у нея была одна слабость - давать деньги в займы, и с течением времени эта слабость приняла такие размеры, что она раздала, гм... раздала несколько тысяч фунтов, одним словом, все наше маленькое состояние. Но что всего хуже, мистрисс Никкльби, так это то, что, проживи мы с братом до, гм... до второго пришествия, я уверена, что и тогда нам не получить назад этих денег. Вот что хуже всего.

Безпрепятственно завершив этот подвиг изобретательности, мисс Нэг пустилась вспоминать и другие столь же занимательные, сколько достоверные, анекдоты. После нескольких безуспешных попыток запрудить этот обильный поток воспоминаний мистрисс Никкльби покорилась, наконец, своей участи и тихонько поплыла по течению, довольствуясь тем, что пополняла его слабой струйкой собственного своего красноречия Таким образом дамы шли рядком, вполне довольные собой и друг другом, и тараторили взапуски, с тою только разницей, что мисс Нэг все время обращалась к Кет и говорила очень громко, а речь мистрисс Никкльби лилась однообразно журчащим ручейком, причем эта добрейшая душа была счастлива уже тем, что она говорит, и очень мало заботилась знать, слушают ее или нет.

Так шли оне в завидном согласии, пока не дошли до того дома, где жил брат мисс Нэг. Брат мисс Нэг держал магазин канцелярских принадлежностей и маленькую библиотеку в одном из переулков близ Тоттсигам-Корт-Года и выдавал на прочтение по-суточно, по-недельно, по-месячно и даже на год самоновейшие из старых романов, заглавия которых, выписанные четким почерком на листе картона, красовались над дверьми библиотеки. Случилось, что как раз в тот момент, когда наши дамы подходили к этому дому, мисс Нэг была на самой середине своего повествования о двадцать втором предложении руки и сердца, полученном ею в свое время от одного джентльмена с огромным состоянием; поэтому она стала упрашивать своих спутниц зайти к ней отужинать. Те согласились и все три вошли в лавку.

-- Не уходи, Мортимер, - сказала мисс Нэг своему брату. - Это только одна из наших девиц со своей матушкой: мистрисс и мисс Никкльби.

-- Ага! - сказал мистер Мортимер Нэг.

Выпустив это восклицание с необыкновенно глубокомысленным видом, мистер Нэг не спеша взял щипцы, снял с двух свечей, стоявших на прилавке, потом с двух других на окне, потом полез в свой жилетный карман, достал табакерку и понюхал табаку.

В разсеянной манере, с какою он все это проделал, было что-то чрезвычайно выразительное, как будто не от мира сего. А так как сам мистер Нэг был джентльмен высокий, худощавый, в очках, с торжественно грустным лицом, и волос на голове имел гораздо меньше, чем полагается вообще иметь джентльмену на пятом десятке, то мистрисс Никкльби решила, что он литератор, о чем и не преминула сообщить шепотом своей дочери.

-- Одиннадцатый час, - сказал мистер Нэг, взглянув на часы. - Томас, запирай магазин!

Томас был маленький мальчик не выше половины окна, а в "магазине" могло, пожалуй, поместиться два извозчичьих кэба.

-- Ага, - сказал еще раз мистер Нэг и, тяжко вздохнув, поставил на полку книжку, которую читал. - Ну, что же, сестра, я думаю, ужин готов?

С новым мучительным вздохом он взял с прилавка свечу и, предшествуя дамам, направился похоронным шагом в свою приемную, где накрывала ужин поденщица, нанятая; на время болезни кухарки и получавшая в день по восемнадцати пенсов, которые вычитались из жалованья последней.

-- Ну, ужь извините, мисс Нэг, а мне не до того, чтобы помнить о шляпках, - огрызнулась поденщица, мгновенно вломившись в амбицию. - В вашем доме такая грязь, что и без того полон рот дела, а если вам не нравится моя шляпка, так я вас попрошу искать кого-нибудь другую на мое место. Я ужь и то надорвалась на вашей работе, а получаю гроши. Пусть меня повесят, если я лгу!

-- А вас я попрошу избавить меня от ваших замечаний, - сказала мисс Нэг, делая ударение на местоимении личном. - Разведен на кухне огонь для воды?

-- Нет, мисс Нэг, огонь не разведен. Не разведен огонь, лгать не хочу

-- Отчего же вы не позаботились развести?

-- Оттого, что уголь весь вышел. Кабы я умела делать уголь, я бы наделала, но я не умею. Так прямо и говорю вам, мисс Нэг, - не умею.

-- Женщина, придержи свой язык! - неожиданно возгласил мистер Мортимер Нэг, врываясь, как бомба, в вышеописанный диалог.

-- С вашего позволения, мистер Нэг, - сейчас же накинулась на него поденщица, - я и сама рада-радешенька не разговаривать в этом доме. Да я, впрочем, и то, кажется, говорю только тогда, когда со мной заговаривают. Что же до того, сэр, что вы называли меня женщиной, так желала бы и знать, кем вы назовете себя?

-- Презренное существо! - воскликнул мистер Нэг, ударив себя по лбу.

-- Меня очень радует, что вы знаете себе цену и зовете себя настоящим именем, сэр, - отрезала на это мистрисс Блоксон, - а так как дома у меня двое младенцев-близнецов, которым только третьяго дня пошла восьмая неделя, а мой маленький Чарли в прошлый понедельник упал с лестницы и вывихнул себе руку, то я вам буду очень обязана, если завтра к десяти часам утра вы пришлете мне на дом девять шиллингов, которые мне следуют с вас за эту неделю.

С этими прощальными словами разобиженная матрона весьма развязно вышла из комнаты, оставив дверь настежь, и в тот же миг мистер Нэг выскочил в свой магазин, оглашая воздух громкими стонами.

-- Что с ним такое? - вскрикнула мистрисс Никкльби встревоженная этими звуками.

-- Не болен ли он? - спросила и Кет, тоже испугавшись

-- Тс... это очень грустная история, - отвечала шепотом мисс Нэг. - Он был когда то страстно влюблен в гм... в госпожу Манталини.

-- Не может быть! - воскликнула мистрисс Никкльби.

-- Да, уверяю вас. Страсть его поощряли, и он быль уверен, что женится на ней. Вы себе представить не можете, мистрисс Никкльби, какое у него чувствительное сердце, как впрочем, гм... как и у всей нашей семьи. Обманутая надежда была для него смертельным ударом. Он очень талантливый человек, чрезвычайно талантливый. Читает, гм... читает каждый выходяший в свет роман, т. е., конечно, каждый роман гм... из великосветской жизни. Ну, и вот, читая эти романы он находил в них так много общого со своей собственно несчастной судьбой и такое, огромное сходство между собой и их героями (потому что. конечно, он сознает свое превосходство как и вся наша семья, и это очень естественно), что, наконец, он начал презирать весь мир и сделался гением. Я уверена, что в эту самую минуту он пишет новый роман.

-- Новый роман? - повторила Кет, чувствуя, что надо что-нибудь сказать, так как мисс Нэг сделала паузу.

-- Да, новый роман в трех томах, в осьмую долю листа, - подтвердила мисс Нэг с торжеством. - Правда, Мортимер имеет большое преимущество перед другими романистами, так как в своих описаниях великосветской жизни он может пользоваться моей опытностью, потому что, конечно, немногие из авторов, описывающих большой свет, имеют возможность знать его так близко, как я. Но знаете, он так поглощен жизнью высшого общества, что малейшее напоминание о будничной житейской прозе, как, например, сейчас история с этой женщиной, выводит его из себя.. А все-таки я всегда скажу: по-моему, разочарование, постигшее его в молодости, было ему очень полезно. Не узнай он но опыту, что такое обманутая надежда, он не мог бы описывать обманутых надежд и тому подобных вещей, и не случись с ним того, что случилось, я думаю, его гений никогда бы не развернул вполне своих крыльев.

Невозможно предугадать, как далеко зашла бы сообщительность мисс Нэг при более благоприятных обстоятельствах, но, так как, с одной стороны, мрачный гений был в двух шагах и мог ее услышать, а с другой - надо было кому-нибудь развести огонь к ужину, то излияния её на этом прекратились. Если судить по тому, каких трудов стоило мисс Нэг добыть горячей воды, её последняя кухарка едва ли знала в этом доме какой-нибудь огонь, кроме антонова. Как бы то ни было, в конце концов грог быль приготовлен. Подкрепившись предварительно холодной бараниной и сыром, гости помогли хозяевам распить этот грог и распрощались. По дороге домой Кет развлекалась тем, что представляла себе мистера Мортимера Нэга таким, как оне оставили его, уходя, витающим в заоблачном царстве среди своих книжных полок, а мистрисс Никкльби обсуждала сама с собой важный вопрос о том, какое имя в окончательном результате присвоит себе фирма госпожи Ман алини: будет-ли она называться "Манталини, Нэг и Никкльби" или "Манталини, Никкльби и Нэг".

На таком градусе стояла дружба мисс Нэг с моей героиней целых три дня, к немалому изумлению всех молодых девиц, работавших в мастерской, ибо никогда до сих пор они не замечали за мисс Нэг такого постоянства в этом направлении. Но на четвертый день эта дружба подучила удар, внезапный и смертельный. Вот как это вышло

примерки двух шляпок, только накануне заказанных к свадьбе. Госпожа Манталини доложила пронзительным дискантом об этом событии в трубу, проведенную в мастерскую, и мисс Нэг бросилась наверх о шляпкой на каждой руке.

Она явилась в магазин, задыхаясь от скорого бега, обворожительная в своей стремительной поспешности, долженствовавшей свидетельствовать об её рвении и усердии к делу. Как только шляпки были надеты, с Нэг и с г-жою Манталини сделались судороги от восторга.

-- Восхитительно! В высшей степени элегантно! - говорила г-жа Манталини.

-- Я не видала ничего изящнее во всю свою жизнь! - вторила ей мисс Нэг.

Старый лорд - очень старый лорд, в скобках сказать - ничего не говорил, а только шамкал и хихикал в телячьем восторге, не столько от шляпок и их обладательниц, сколько от сознания, какой он молодец, что подцепил себе такую хорошенькую жену. Что же касается самой юной девицы (которая была девицей очень бойкой), то, заметив, что старый лорд пришел в такое игривое настроение, она принялась гоняться за ним по всей комнате, загнала его за трюмо и там поцеловала. Г-жа Манталини и другая молодая девица, как и подобало, скромно отвернулись в сторонку, но мисс Нэг, подстрекаемая любопытством, на свое несчастье не утерпела, заглянула за трюмо и встретилась глазами с бойкой молодой девицей как раз в тот момент, когда та поцеловала старого лорда. Молодая девица надула губки, пробормотала что-то такое о "дерзких старухах", сердито посмотрела на мисс Нэг и презрительно улыбнулась. - Г-жа Манталини! - позвала она минуту спустя

-- К вашим услугам, сударыня.

-- Будьте добры, пошлите за той хорошенькой девушкой, которую мы видели у вас вчера.

-- Да, да, пожалуйста! - сказала и сестра невесты.

-- Ничто на свете меня так не раздражает, как видеть веред собой уродливые старые лица. Терпеть не могу иметь дело со старухами, - продолжала нареченная милорда, томно раскинувшись на софе. - Пожалуйста, г-жа Манталини, посылайте за той хорошенькой девушкой всякий раз, как я к вам приезжаю.

-- Да, да, непременно посылайте за ней, за хорошенькой и молоденькой, - подхватил старый лорд.

-- О ней все кричат, - прибавила тем же небрежно томным голосом бойкая девица, - и милорд непременно должен ее видеть, так как он большой поклонник красоты.

-- Да, ею все восхищаются, - сказала г-жа Манталини. - Мисс Нэг, пошлите сюда мисс Никкльби, а сами можете не возвращаться.

-- Виновата, г-жа Манталини, я не разслышала последних ваших слов, - пробормотала мисс Нэг, вся дрожа.

-- Я сказала: можете не возвращаться, - повторила хозяйка сухо.

Мисс Нэг скрылась, не прибавив больше ни слова, и минуты через две вместо нея явилась Кет. Она помогла девицам снять новые шляпки и надеть старые, краснея до ушей от сознания, что старый лорд и обе его дамы все время не спускают с нея глаз.

-- Как вы краснеете, милочка! сказала ей избранница милорда.

-- Должно быть, это вы, милорд, смутили ее вашими неотразимыми взглядами, - сказала невеста.

-- Нет, нет, только не я! Я женюсь и начинаю новую жизнь. Да, да, новую жизнь, ха, ха, ха!

Весьма утешительно было слышать, что старичок вознамерился начать новую жизнь, ибо для всякого было очевидно, что старой ему ненадолго хватит. От одного только усилия, с каким он хохотал, желая изобразить игривую веселость, его схватил жестокий приступ кашля, и прошло несколько минут прежде, чем он перестал задыхаться и мог выговорить, что на его взгляд эта девочка "слишком хороша для модистки".

-- Надеюсь милорд, вы не считаете красоту помехой в нашем деле, - проговорила, жантильничая, г-жа Манталини.

-- Ах, вы, противный ловелас! - сказала ему бойкая молодая девица, ткнув его зонтикомь в бок. - Я не хочу, чтобы вы так говорили. Как вы смеете!

За этим игривым вопросом последовал новый тычек в бок, а за ним другой и третий. Наконец, старый лорд ухватился за зонтик и ни за что не хотел его выпускать; это заставило другую девицу придти на выручку сестре, и в результате зрителям предстала премиленькая картина разыгравшейся молодежи.

-- Так вы потрудитесь, г-жа Манталини, распорядиться насчет тех небольших переделок в моей шляпке, на которые я вам указала, - проговорила бойкая девица, прощаясь. - Ну-с, господин ловелас, как вам угодно, вы выйдете первым. Я ни за что не оставлю вас одного с этой хорошенькой девушкой. Я вас слишком хорошо знаю Душечка Джен, пропусти его вперед, а мы пойдем сзади: его ни на секунду нельзя спускать с глаз.

Видимо польщенный таким подозрением, старый лорд, проходя, запустил уморительный взгляд по адресу Кет и, получив новый пинок зонтиком за свою шаловливость, проковылял на своих дрожащих ногах на подъезд, где его блистательную особу подхватили под руки два дюжих лакея и усадили в карету.

Кет, которая, во все продолжение вышеописанной сцены, стояла, скромно потупившись, была очень рада, что ее, наконец, отпустили, и весело сбежала во владения мисс Нэг.

Но за время её короткого отсутствия положение дел в маленьком царстве радикально изменилось. Вместо того, чтобы возседать на обычном своем месте с соблюдением всего своего величественного достоинства, как это подобало заместительнице главы заведения, мисс Нэг лежала ничком на большом ящике из под платьев и заливалась слезами, а присутствие подле нея трех или четырех суетящихся девиц с уксусом, оленьими рогом и другими возстановительными средствами в руках уже само по себе, даже помимо некоторого разстройства её головного убора и букляшек на лбу, достаточно убедительно свидетельствовало о том, что она только-что очнулась от жесточайшого обморока.

-- Господи! Что случилось? - вскрикнула Кет, поспешно подбегая к интересной группе.

Этот вопрос вызвал сильнейшее симптомы приближающагося нового обморока. Девицы засуетились еще пуще с оленьим рогом и уксусом, подарили Кет уничтожающим взглядом и громко зашептали хором:

-- Да что такое, в чем дело? - допрашивала бедная Кет. - Разскажите мне, что случилось.

-- Что случилось! - завопила мисс Нэг, внезапно выпрямляясь, к немалому смятению обступивших ее девиц. - И вы еще спрашиваете! Стыдитесь, безсовестная!

-- Бог с вами, с ума вы сошли! - воскликнула Кет, ошеломленная порывистой искренностью, с какою ужасное прилагательное вылетело из стиснутых зубов мисс Нэг. - Чем я вас обидела?

-- Она обидела меня! - повторила мисс Нэг с горьким сарказмом. - Она, эта девчонка, ничтожество, выскочка! Ха-ха-ха!

громкий хохот. Затем вся компания закивала головами я перемигнулась, давая понять, как тонко она оценила всю соль ответа мисс Нэг.

-- Вот она, госпожа, вот паша красавица, полюбуйтесь! - продолжала мисс Нэг, вскакивая со своего ящика и церемонно, с низкими реверансами, представляя Кет восхищенным зрительницам этой комедии. - Все о ней прокричали! Все восхищаются её красотой, все... У, наглое творенье!

Дойдя до этого патетического места своей речи, мисс Нэг добродетельно содрогнулась, - движение, которое немедленно передалось всем девицам, - затем дико захохотала и, наконец, ударилась в слезы.

-- Пятнадцать лет, - вопила мисс Нэг, жалостно рыдая, - пятнадцать лет я была славой и украшением этой комнаты и всего заведения! И, благодарение Богу (тут она замечательно энергично топнула сперва правой, потом левой ногой), никогда за все время не приходилось мне сталкиваться с интригами и происками мерзких девчонок, которые всех нас позорят своим поведением и заставляют краснеть за себя. Тем больнее я это чувствую теперь, хоть и презираю такие поступки.

Тут мисс Нэг опять приготовилась упасть в обморок, а молодые девицы удвоили свою заботливость и принялись доказывать ей, что она должна быть выше подобных вещей. По крайней мере, оне с своей стороны презирают такой образ действий и полагают, что его даже не следует замечать, в доказательство чего все четыре закричали в один голос:

-- Ах, нет, не говорите этого, пожалуйста не говорите! - раздался дружный хор.

-- Разве я заслужила, чтобы меня называли старухой? - не унималась мисс Нэг, барахтаясь в руках своих утешительниц.

-- Не думайте об этом, дорогая! - ответствовал хор.

Уничтожив таким образом предмет своей ярости, мисс Нэг еще раз взвизгнула, потом три раза икнула, всхлипнула раз десять, потом осовела и впала в столбняк, потом вздрогнула, очнулась, поправила свою наколку и объявила, что теперь ей совсем хорошо.

Бедная Кет смотрела сперва на эти фокусы в полнейшем недоумении. Она то краснела, то бледнела, и несколько раз порывалась заговорить. Но когда ей окончательно выяснились истинные мотивы такой внезапной перемены к ней со стороны мисс Нэг, она отошла в другой угол и слушала спокойно, не удостоивая отвечать.

Однако, хоть молодая девушка гордо воротилась на свое место и повернулась спиной к кучке сателлитов, вертевшихся в другом конце комнаты вокруг своей планеты, она пролила втихомолку такия горькия слезы, что мисс Нэг возрадовалась бы в сердце своем, если бы могла их видеть.