Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XX, в которой Николай встречается, наконец, с дядей, высказывает ему свои чувства с большой откровенностью и принимает решение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XX, в которой Николай встречается, наконец, с дядей, высказывает ему свои чувства с большой откровенностью и принимает решение. (старая орфография)

ГЛАВА XX,
в которой Николай встречается, наконец, с дядей, высказывает ему свои чувства с большой откровенностью и принимает решение.

Ранним утром в понедельник, на другой день после званого обеда у Ральфа, маленькая мисс Ла-Криви торопливо пробиралась но улицам Вест-Энда с важным поручением. Мисс Никкльби просила ее передать госпоже Манталини, что она нездорова и не может придти на работу в этот день, но надеется завтра же вернуться к своим обязанностям. Семеня ножками но тротуару, мнес Ла-Криви перебирала в уме все известные ей изящные обороты речи, выбирая из них самые лучшие для изложения своей миссии, и в то же время ломала голову над вопросом, чем могло быть вызвано внезапное нездоровье её молоденькой приятельницы.

"Понять не могу, что бы это значило, - разсуждала сама с собой мисс Ла-Криви. - Вчера вечером глаза у нея были положительно красны. Она сказала: голова болит; от головной боли глаза не краснеют. Она наверное плакала".

Придя к такому выводу, на котором, собственно говоря, она окончательно остановилась еще накануне, мисс Ла-Криви принялась или, вернее, продолжала раскидывать умом (ибо она не прекращала этого занятия чуть что не всю ночь напролет), стараясь отгадать, какая новая неприятность могла так разогорчить её друга.

"Просто придумать ничего не могу, - говорила себе маленькая портретистка, - ровнешенько ничего, разве что не погрешил ли туг этот старый медведь? Может быть, резко с ней обошелся... Наверное так. О, грубая скотина!"

И, облегчив свою душу этим откровенным изложением своего мнения, хоть оно и было выпущено в пустое пространство, мисс Ла-Криви побежала дальше. Явившись к госпоже Манталини и узнав, что сия предержащая власть еще не вставала с постели, она потребовала аудиенции у наместницы, и перед нею предстала мисс Нэг.

-- Что касается меня лично. - отвечала мисс Нэг, когда поручение было ей передано со всеми надлежащими украшениями и фигурами речи, - что касается меня лично, то я готова хоть и совсем освободить мисс Никкльби от её обязанностей в мастерской.

-- О, неужели? - протянула мисс Ла-Криви, уязвленная в самое сердце. - Но дело, видите ли, в том, что вы в мастерской не хозяйка и, следовательно, ваше мнение в этом случае едва ли может иметь большой весь.

-- Совершенно верно, сударыня, - сказала мисс Нэг. - Позвольте узнать, имеете вы ко мне еще какие-нибудь поручения?

-- Нет, сударыня, не имею, - отвечала мисс Ла-Криви.

-- В таком случае прощайте, - сказала мисс Нэг.

-- Прощайте, - сказала мисс Ла-Криви. - Позвольте вас поблагодарить за вашу изысканную вежливость, которая так красноречиво свидетельствует о вашей благовоспитанности.

Закончив таким образом все интересное свидание, в продолжение которого обе дамы дрожали с головы до ног и говорили необыкновенно мягким тоном, - вернейшие признаки того, что оне были на волосок от отчаянной ссоры, мисс Ла-Криви выскочила в прихожую и из прихожей на улицу.

"Кто это такая, хотела бы я знать? - бормотала добрая старушка, приходя понемногу в себя. - Могу сказать, премилая особа! Хотела бы я, чтобы она заказала мне свой портрет: ужь я бы ее расписала!"

И, вполне довольная тем, что она так ловко отбрила мисс Нэг, мисс Ла-Криви разсмеялась от всего сердца и отправилась домой завтракать к самом веселом расположении духа.

Таково было одно из преимуществ постоянного одиночества, которым могла похвастаться мисс Ла-Криви. Эта живая, деятельная, добродушная маленькая женщина жила так долго одна, что привыкла обходиться во всем собственными своими рессурсами. Она сама с собой разговаривала, была поверенной собственных тайн, иронизировала и язвила про себя тех, кто ее оскорблял, и в результате оставалась довольна собой и никому не делала зла. От её злословия не страдало ничье доброе имя, ни одна живая душа не чувствовала себя хуже оттого, что она позволяла себе эту невинную месть. Принадлежа к числу тех людей (а таких очень много), которые по своим стесненным обстоятельствам не могут заводить знакомств в том кругу, где бы желали, но не желают иметь их там, где могли бы иметь, и для которых, благодаря этому, Лондон такая же пустыня, как сирийския степи, скромная маленькая портретистка много лет вела одинокую, монотонную жизнь, но никогда не жаловалась на судьбу и, пока она случайно не сошлась с семьей Никкльби, заинтересовавшись обрушившимися на нее бедами, у нея не было друзей, хотя душа её была полна горячей любви к человечеству. На свете много горячих сердец, о существовании которых никто не подозреваете потому что обладателям их приходится поневоле замыкаться в себя, как приходилось это делать бедной мисс Ла-Криви.

Впрочем, речь теперь не об этом, а о том, что делала мисс Ла-Криви, воротившись домой. Воротившись домой, она села завтракать, но едва успела она нагнуться над своей первой чашкой чаю, с наслаждением втягивая в себя её аромат, как к ней вошла служанка с докладом, что ее спрашивает какой-то джентльмен. Вообразив по своему обыкновению, что это должен быть новый заказчик, прельстившийся её витриной у наружных дверей, старушка пришла в неописанное отчаяние оттого, что он сейчас войдет и застанет в гостиной чайный прибор.

-- Ганна, убирай посуду, скорее! Бери поднос и беги с ним в спальню... куда-нибудь! - заторопилась она - Ах, Боже мой, и как нарочно я запоздала с чаем именно сегодня! Целые три недели изо дня в день была готова ровно к половине девятого, и ведь хотя бы одна душа заглянула!

-- Вы напрасно так хлопочете, мисс Ла-Криви - это только я, - послышался голос, который старушка сейчас же узнала. - Я нарочно велел Ганне не называть моей фамилии: мне хотелось сделать вам сюрприз.

-- Мистер Николай! - вскрикнула с удивлением мисс Ла-Криви, кидаясь к нему.

-- Как можно! Встреться мы с вами на улице в огромной толпе, я вас и то бы узнала, - сказала мисс Ла-Криви, радостно улыбаясь - Ганна, еще чашку и блюдце. Только вот что, молодой человек, я попрошу вас не повторять тех вольностей, какие вы позволили себе со мной в день вашего отъезда.

-- А если я повторю, вы не очень разсердитесь? - спросил Николай.

-- Не очень?! А вот попробуйте, так увидите.

Как и подобало галантному юноше, Николай немедленно поймал на слове мисс Ла-Криви, поцеловав ее в щеку, при чем она слегка взвизгнула и ударила его по лицу. Впрочем, по правде говоря, удар был не из слишком жестоких.

-- В первый раз вижу такого нахала, - сказала мисс Ла-Криви.

-- Да ведь вы сами велели мне попробовать, - отвечал Николай.

-- Я говорила в ироническом смысле.

-- А, это другая статья. Но вам следовало предупредить меня, что вы говорите в ироническом смысле.

-- А сами небось не могли догадаться?... Однако, знаете, теперь, когда, я к вам присмотрелась, я вижу, что вы похудели и побледнели, и лицо у вас какое-то измученное. Скажите правду, отчего вы уехали из Иоркшира?

Мисс Ла-Криви не могла продолжать от волнения. В её голосе, когда она задала этот вопрос, было столько живого участия, что Николай был тронут до слез. Он ответил не сразу.

-- Неудивительно, что я изменился, - сказал он наконец. - Я много выстрадал и телом, и душой, с того дня, как уехал из Лондона. Кроме того я очень нуждался и бедствовал.

-- Боже праведный, что вы говорите, мистер Николай!

-- Ничего такого, чем бы стоило огорчаться, - промолвил Николай чуть-чуть повеселей. - И я пришел к вам не затем, чтобы жаловаться на свою судьбу, а по гораздо более серьезному делу. Прежде всего надо вам знать, что я желаю видеться с дядей.

-- На это я вам скажу только одно: я не завидую вашему вкусу. Доведись мне посидеть в одной комнате не то что с ним, а только с его сапогами, я и то была бы не в своей тарелке по меньшей мере две недели.

-- Пожалуй, что по существу мы с вами сходимся во мнениях, - сказал Николай. - Но дело не в том: я хочу видеть его, чтобы оправдать себя перед ним, а ему бросить в лицо обвинение в вероломстве.

-- А, это другое дело. Во всяком случае я не выплачу глаз, если узнаю, что с ним от злости сделался ударь. Прости мне, Господи, что я так говорю, - прибавила в скобках мисс Ла-Криви. - Так как же намерены вы устроить это свидание?

-- Я уже заходил к нему сегодня поутру, - отвечал Николай. - Он возвратился в город еще в субботу, но я не знал об его приезде до вчерашняго дня.

-- И что же, виделись вы с ним?

-- Нет, его не было дома.

-- Гм... любопытно, за каким делом он выходил. - Должно быть, с благотворительной целью, - съязвила мисс Ла-Криви.

-- Из того, что мне передал один мой приятель, близко знакомый с делами и планами дяди, - продолжал Николай, - я, кажется, могу заключить с некоторым основанием, что он намерен явиться сегодня к моей матери, чтобы преподнести еи и сестре свою версию недавних моих приключений. Я встречусь с ним там.

-- Я не забыл о них, - сказал Николай. Но для меня это вопрос чести, и ничто не удержит меня.

-- Вам лучше знать, заметила мисс Ла-Криви.

-- Да, конечно, в этом случае я один должен решать, как мне действовать. Все, о чем я хотел вас просить, это подготовить их к моему появлению. Оне думают, что я далеко, и могут испугаться, если я явлюсь неожиданно. Поэтому, если вы выберете часок, - чтобы сходить к ним сказать, что вы видели меня и что через четверть часа я буду у них, вы окажете мне большую услугу.

-- Желала бы я иметь возможность оказать вам или вашим услугу поважнее, - сказала мисс Ла-Криви, - но, к сожалению, возможность быть полезной редко идет рука об руку с желанием, как и желание с возможностью, я полагаю.

И, не переставая болтать скороговоркой в таком духе, мисс Ла-Криви живой рукой покончила с завтраком, замкнула чайную шкатулку, спрятала ключ под решетку камина, надела шляпку, взяла под руку Николая и отправилась прямо в Сити. Николай разстался с ней у дверей дома, где жила его мать, повторив, что он явится через четверть часа.

Случилось, что Ральф Никкльби, который по некоторым своим соображениям решил наконец, что наступило время познакомить мать и сестру Николая с его возмутительным поведением, вместо того, чтобы зайти сначала в другую часть города по делам (как он предполагал раньше и как сказал Ньюмэну Ногсу), отправился прямо из дому к невестке. Поэтому, когда мисс Ла-Криви (проникнув в квартиру мистрисс Никкльби без доклада вслед за поденщицей, явившейся на уборку) вошла в гостиную, она застала мать и дочь в слезах, а Ральфа на самом конце его повествования о преступлениях Николая. Кет сделала ей знак не уходить, и мисс Ла-Криви молча села.

"Ага, голубчик, ты уже здесь! - сказала себе маленькая женщина. - Так ладно же: я ничего не скажу им про Николая, пусть явится неожиданно. Увидим, какой эффект это произведет на тебя!"

-- Известия, как видите, весьма утешительные, - сказал в заключение своей речи Ральф, складывай письмо мисс Сквирс. - Вопреки моему внутреннему убеждению, ибо я знал, что из него не будет проку, я рекомендовал его человеку, под покровительством которого он мог бы, если бы вел себя хорошо, прожить спокойно и в довольстве многие годы. Я хлопотал о нем, устроил его судьбу, и что же в результате? Он натворил таких бед, что теперь настоящее ему место на скамье подсудимых.

-- Я никогда этому не поверю, - сказала с негодованием Кет, - никогда! Это какой-нибудь подлый заговор, низкая ложь, вся нелепость которой сразу бросается в глаза.

-- Нет, моя милая, сплести такую ложь невозможно, и ты напрасно обижаешь почтенного человека. Ты вспомни: он избить, твой брат пропал без вести; с ним вместе скрылся из школы этот мальчишка... Припомни, припомни!

-- Нет, нет, не может быть! Николай вор?! ни за что не поверю! Мама, как можете вы выслушивать такия обвинения и молчать?

Бедняжка мистрисс Никкльби, никогда не отличавшаяся большим здравым смыслом, а за последнее время потерявшая всякую способность соображать, благодаря обрушившимся на нее бедам, не нашла лучшого ответа на этот горячный упрек, как выкрикнуть сквозь рыдания из-за платка, которым она закрывала себе рот, что она "никогда бы этому не поверила" - заявление весьма тонкого свойства, так как оно предоставляло слушателям догадаться, что в настоящую минуту она верила всему безусловно.

-- Если он когда-нибудь попадется мне на пути, - продолжал Ральф, - то, строго говоря, я буду обязан предать его в руки правосудия. Это мой священный долг, как гражданина и честного человека. Но я этого не сделаю, - прибавил он с ударением, бросая исподтишка пытливый взгляд на Кет. - Я должен щадить чувства его сестры... и матери, конечно, - докончил он, как будто спохватившись и уже гораздо более вяло.

Кет отлично поняла, что это было сказано с задней мыслью: её дяде хотелось задобрить ее и тем заставить молчать о происшествиях вчерашняго вечера. Она невольно взглянула на него, но он уже отвел глаза в сторону и, казалось, даже не замечал её присутствия в комнате.

-- Все до последних мелочей подтверждает достоверность этих вестей, если бы даже была какая-нибудь возможность сомневаться, - заговорил он опять после долгого молчания, прерываемого только рыданиями мистрисс Никкльби. - Невинный человек не бегает от людей, не прячется по закоулкам, как какой-нибудь беглый арестант, стоящий вне закона. Невинный человек ее станет сманивать за собой каких-то мальчишек без роду и племени и шнырять с ними по дорогам, точно атаман разбойничьей шайки. Как вы назовете такой образ действий? Что это по вашему: насилие, буйство, воровство?

-- Все ложь! раздался вдруг гневный голос. Дверь с треском распахнулась, и на пороге показался Николай.

В первую минуту удивления, а может быть, и испуга, застигнутый врасплох этим неожиданным появлением, Ральф вскочил с места и подался назад. Но секунду спустя он уже стоял совершенно спокойно, скрестив руки, и свирепо смотрел на племянника из под нахмуренных бровей. Кет и мисс Ла-Криви бросились между ними, чтобы предупредить возможность насилии со стороны Николая, от которого, судя но его разъяренному виду, можно было всего ожидать.

-- Николай, дорогой мой, - лепетала сестра прерывающимся голосом, цепляясь за него, - успокойся, подумай...

-- Подумать, Кет? - повторил он горько и, в порыве обуревавшого его гнева, забывшись, так крепко сжал ей руку, что она чуть не вскрикнула от боли. Да знаешь ли, когда я передумываю обо всем, что случилось, я готов убить этого человека! Надо иметь железную силу воли, чтобы, зная все, спокойно смотреть на него.

-- Скажите лучше: медный лоб, - поправил Ральф хладнокровию. - Только молокосос с медным лбом может дойти до такой наглости.

-- Ах, Боже мой, Боже мой! - рыдала мистрисс Никкльби. - Можно ли было когда-нибудь ожидать, что на нас обрушится такая беда!

-- Ваша мать, сэр, - отвечал Ральф, указывая на нее.

-- Это "вы" отравили ее своим ядом, - резко сказал Николай. - Под видом благодеяния, потому что надо же было вам заслужить чем-нибудь благодарность, которую она так щедро вам расточала, вы навлекли на мою голову все беды, какие только можно вообразить. Нет такой обиды, такого оскорбления, которого я не перенес бы, благодаря вам. Вы запихали меня в вертеп, где безчинствует самая подлая жестокость, достойная вас, где безвременно гибнут юные силы под гнетом страданий, где дети, не знавшия детства, превращаются в стариков и молодая радость блекнет, не успевая расцвесть. Призываю Бога в свидетели, что все это я видел своими глазами и что он знает это! - закончил пылко Николай, обводя взглядом присутствующих.

-- Так оправдайся же во взведенной на тебя клевете, - сказала ему Кет. - Собери все свое терпение, постарайся говорить хладнокровно, не давай твоим врагам никаких преимуществ перед тобой. Разскажи нам, что такое ты сделал, и докажи, что они сказали неправду.

-- В чем они... в чем он меня обвиняет? - спроси ль Николай.

-- Во-первых, в том, что вы позволили себе насилие над нашим начальником и были на волосок от того, чтобы попасть на скамью подсудимых за убийство, - отвечал ему Ральф. - Я говорю напрямик, молодой человек, хоть, может быть, это вам и не по шерсти.

-- Я хотел только снасти несчастного юношу от подлого мучительства тирана, - заговорил Николай. - Заступаясь за него, я действительно прибил того негодяя. Я считаю, что он понес справедливое наказание, и надеюсь, он долго его не забудет, хотя и заслуживал большого. Если бы передо мной опять разыгралась эта сцена, я сделал бы то же, только теперь ему досталась бы больнее: я оставил бы на нем такия отметины, что оне не сошли бы у него до могилы.

-- Слышите? - проговорил Ральфь с торжеством, поворачиваясь к мистрисс Никкльби. - Вот его раскаяние!

-- О, Господи! Я не знаю, что мне и думать! - прорыдала почтенная леди.

-- Мама, умоляю вас, не говорите ничего, подождите! - сказала ей Кет. Николай, дорогой мой, я не знаю, как тебе и сказать... Ты сам должен знать, на что способны подлость и злость... Тебя обвиняют в том, что... Одним словом, у них пропало кольцо, и они осмелились сказать, что ты...

Николай не дал ей договорить.

-- Эта женщина, - начал он надменно, - жена негодяя, от которого исходят все обвинения, подбросила это кольцо, грошовую вещь, в мой чемодан утром того дни, когда я от них уезжал. То есть я думаю, что это было так, потому что в то утро она входила в спальню, где стоял мой чемодан (она там расправлялась с одним несчастным ребенком). А в дороге мне понадобилось открыть чемодан, и я нашел это кольцо. Я сейчас же отправил его по принадлежности с обратным дилижансом, и теперь они уже получили его.

-- Я знала, я знала! - вскрикнула радостно Кет и посмотрела на дядю. - А теперь, мой родной, объясни нам, как было дело с этим юношей, который, как они говорят, уехал с тобой.

-- Этот юноша, жалкое, безпомощное существо, превратившееся почти в идиота, благодаря их зверскому обращению, этот юноша и теперь со мной.

-- Слышите? - сказал опять Ральф и опять повернулся к мистрисс Никкльби. - Все доказательства налицо: он сам во всем сознается. Намерены вы отдать обратно этого юношу, сэр?

-- Нет, не намерен.

-- Не намерены? - переспросил Ральф с злой усмешкой.

-- Нет, - повторил Николай, - во всяком случае не тому, у кого я его встретил. Я дорого бы даль, чтобы найти отца этого несчастного. Может быть, мне удалось бы подействовать на его совесть, если бы даже он оказался глух к голосу крови.

-- Что жь, в добрый час! - сказал Ральф. - А теперь, сэр, не угодно ли вам будет выслушать меня?

-- Можете говорить все, что хотите; ни ваши слова, ни ваши угрозы не могут иметь значения для меня, - отвечал Николай обнимая сестру.

-- Прекрасно, сэр, но, может быть, другие примут мои слова не так равнодушно, как вы; может быть, они найдут, что меня стоит выслушать и подумать нам тем, что я скажу. Я обращаюсь к вашей матери, сэр, как к женщине, знающей свет.

По правде говоря, добрейшей даме не было никакой надобности так сокрушаться по этому поводу, ибо её знание света было по меньшей мере сомнительно. Такого мнения был должно быть и Ральф, ибо на её горестный возглас он улыбнулся. Затем, переводя суровый взгляд своих стальных глаз с нея на Николая и обратно, он выразил свои чувства в следующих словах:

(не в виде угрозы, а только в предупреждение всяких недоразумений между нами): этот упрямый, своевольный, распущенный мальчишка никогда не получит от меня ни гроша. Я не дам ему корки хлеба, не протяну руки, чтобы снасти его от виселицы, которая его ожидает. Я не хочу с ним встречаться, не хочу слышать его имени. Никогда я не помогу ни ему, ни тем, кто будет ему помогать. С полным сознанием того, что он делает, этот эгоист и лентяй бросил прекрасное место и явился сюда, чтобы повиснуть камнем на шее у матери, которая сама голодает, и жить на скудный заработок сестры. Мне жаль покинуть вас в нужде и еще больше жаль вашу дочь, но я не могу поощрять такую низость и жестокость, и так как вы, конечно, не согласитесь отрсчься от сына, мне остается только сказать: - мы с вами больше не увидимся.

Если бы Ральф не сознавал и не чувствовал до сих пор, как больно он умеет язвить тех, кого ненавидит, довольно было ему взглянуть на Николая, чтобы убедиться, как силен яд его речей. А он взглядывал на него поминутно, пока говорил. При всем сознании своей невинности молодой человек не мог оставаться равнодушным к подобным речам. Каждый искусный намек, каждая разсчитанная насмешка дальновидного старика уязвляли его в самое сердце, и, видя его бледное лицо, его дрожащия губы, Ральф поздравлял себя мысленно с уменьем выбирать те стрелы сарказма, которые глубже всего проникают в юную, пылкую душу.

-- Я ничем не могу тут помочь! - проговорила мистрисс Никкльби со слезами. - Я знаю, что вы были к нам добры и хотели многое сделать для моей милой дочери. И я вполне уверена, что вы бы это сделали. С вашей стороны было так мило пригласить ее в гости и все такое... и, разумеется, ваша дружба была бы для нея большим благополучием, да и для меня тоже. Но вы понимаете, братец, не могу же я отречься от сына, если даже он виноват. Это невозможная вещь, я не в силах этого сделать... Итак, милая моя Кет, нам с тобою придется просить милостыни. Что же, я постараюсь это перенести, я ко всему готова.

Выразив свое горе в этих и многих других нелепых словах, которые никакая земная сила, кроме самой мистрисс Никкльби, не могла бы связать воедино, достойная леди принялась ломать руки, и слезы её полились обильным потоком.

-- Мама, зачем вы говорите: "если Николай виноват?" - сказала с негодованием Кет. - Вы ведь знаете, что он не виноват.

Но все равно, забудем об этом... Мы с тобой переедем жить в рабочий дом, в убежище для вдов и сирот или в приют Магдалины, и чем скорее, тем лучше.

И, смешав таким образом в одну кучу все известные ей богоугодные заведения, мистрисс Никкльби дала опять волю слезам.

-- Постойте, вам незачем уходит, - сказал Николай Ральфу, когда тот повернул было к двери. - Я сию минуту избавлю вас от своего присутствия, и пройдет очень много времени, прежде чем моя тень снова омрачит этот порог.

-- Николай, не говори так! - воскликнула Кет, бросаясь к брату на шею. - Дорогой мой, ты разрываешь мне сердце!.. Мама, скажите ему что-нибудь, убедите его!.. Ты не слушай, что она говорит, Николай. Она этого не думает, разве ты не знаешь её?.. Дядя, кто-нибудь, ради самого Бога, остановите его!

-- Послушай, Кет, дорогая моя, - нежно заговорил Николай, - я никогда не думал остаться жить у вас, и ты дурного мнения обо мне, если могла это предположить. Теперь я уеду от вас несколькими часами раньше, чем предполагал, только я всего. Мы и в разлуке не забудем друг друга, а потом настанут лучшие дни, и мы больше никогда не будем разставаться... Не малодушествуй, Кет, и не делай меня малодушным, когда он смотрит на нас, - прибавил он шепотом.

дома и какое тяжелое время мы переживаем теперь! Вспомни, что у нас нет покровителя, что нас некому защитить от обид и всяческой неправды, которую несет с собою бедность... Нет, нет, ты не покинешь нас однех на произвол судьбы, без всякой поддержки!

-- У вас будет поддержка, когда я уеду, - стремительно перебил Николай. - Какой я вам покровитель? Я не принесу вам ничего, кроме горя, нужды и лишений. Моя родная мать видит это, и её любовь и страх за тебя указывают мне путь, который я должен избрать. Да пребудут с тобой все добрые ангелы, дорогая моя, и да охранять они тебя до той поры, когда я получу возможность ввести тебя в свой дом, где для нас воскреснут счастье и радость, которых мы теперь лишены, и где мы будем воспоминать, как о давно прошедшем, о теперешних наших невзгодах... Не удерживай же меня, мне надо идти. Ну, полно, не плачь. Прощай, моя родная!

Удерживавшия его руки разжались, и Кет лишилась чувств. Николай смотрел на нее несколько секунд, не выпуская её из объятий, потом бережно усадил в кресло и передал на попечение доброй мисс Ла-Криви.

-- Мне нет надобности вас просить принять в них участие: я знаю ваше сердце и знаю, что вы их не покинете, - сказал об, крепко стиснув ей руку.

Потом он подошел к Ральфу, который стоял, не шевелясь, в той самой позе, как и в начале свидания, и сказал ему тихим голосом, чтобы никто не мог слышать:

и плохо вам будет тогда, если вы их обидите.

В лице Ральфа не дрогнул ни один мускул, так что невозможно было сказать, слышал ли он хоть слово из прощальной речи племянника и даже заметил ли, когда тот замолчал. Впрочем, он все равно не успел бы ответить, так быстро исчез Николай, исчез в тот самый момент, когда мистрисс Никкльби пришла к решению удержать его силой, если это окажется нужным.

Шагая ускоренным шагом к своему скромному жилищу, как будто он старался попадать в темп бурному вихрю осаждавших его мыслей, Николай начал сомневаться, хорошо ли он поступил, и ему почти захотелось вернуться. Но что от этого выиграют его мать и сестра? Положим, что он остался бы с ними. Но даже если ему посчастливится найти заработок, то и тогда, разсорив их с Ральфом, он только ухудшит их положение в настоящем и может повредить им в будущем: ведь говорила же его мать что-то такое о необыкновенной доброте дядюшки по отношению к Кет, и Кет этого не отрицала. "Нет, не пойду я к ним, - сказал себе Николай, - я правильно поступил".

Но не прошел он и пятисот шагов, как в голове его промелькнул новый ряд мыслей. Он надвинул на глаза шляпу и замедлил шаги под гнетом овладевших им тяжелых сомнений и горького чувства обиды. Не сознавать за собой никакой вины и быть до такой степени одиноким на свете, разстаться против воли с единственными людьми, которых любишь, и быть изгнанным из родного дома, точно преступник, когда каких-нибудь полгода назад тебя окружали заботами и любовью, смотрели на тебя, как на опору и надежду семьи, - это очень тяжело! Не заслужил он такой обиды. Да, не заслужил, и это все-таки утешение. И бедный юноша опять ободрился, чтобы опять упасть духом сообразно тому, какой оттенок принимали его быстро сменявшияся мысли.

Переходя таким образом от надежды к отчаянию, как это бывает со всяким из нас в трудные минуты жизни, он, наконец, добрался до своей бедной квартирки. Поддерживавшее его до сих пор нервное возбуждение оставило его и настала реакция. Он бросился на постель, отвернулся лицом к стене и даль полною волю душившим его слезам.

за ним наблюдают, Смайк сейчас же отвел глаза в сторону и сделал вид, что он занят приготовлениями к обеду.

-- Ну, что же, Смайк, - заговорил Николай так весело, как только мог, - разскажи, какие знакомства ты сегодня завел, какие чудеса открыл в пределах нашего околотка?

-- Нет, - отвечал Смайк, грустно покачав головой, - сегодня мы поговорим о другом.

-- Как хочешь. - сказал ласково Николай. - О чем же мы будем с тобой говорить?

-- Вот о чем. И знаю, что вы несчастны. Я принес вам с собой заботы и горе. Я должен был это предвидеть и не соглашаться ехать с вами, но мне в то время не пришло это в голову, иначе я бы остался. Вы, вы человек небогатый, вам и на себя не хватает, и я здесь лишний. Вы с каждым днем худеете, - продолжал бедный парень, робко положив руку на плечо Николаю, - щеки у вас побледнели, глаза ввалились. Я не могу вас видеть таким и не могу отделаться от мысли, что я для вас - обуза. Я хотел было сегодня уйти, да вспомнил ваше доброе лицо и... не хватило духу. Не могу я с вами разстаться, ни слова не сказав вам на прощанье.

Николай нежно обнял его.

-- Если когда-нибудь между нами будет произнесено слова разлуки, знай, Смайк, не я его произнесу,--сказал он горячо. - Я не пущу тебя ни за какие блага в мире. Ты моя единственная опора и отрада. Мысль о тебе поддерживала меня в моих сегодняшних передрягах и будет поддерживать всегда, хотя бы меня ожидали впереди испытания во сто раз горше. Дай мне твою руку, мое сердце прилепилось к тебе. Дня через три мы вдвоем уедем из этого города. Я беден, ты говоришь? Ну, что же, пусть бедность давит меня, ты мне ее облегчишь; будем бедствовать вместе.