Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XXXI о Ральфе Никкльби, Ньюмэне Ногсе и о некоторых мудрых предосторожностях, результат которых выяснится из последующей главы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XXXI о Ральфе Никкльби, Ньюмэне Ногсе и о некоторых мудрых предосторожностях, результат которых выяснится из последующей главы. (старая орфография)

ГЛАВА XXXI
о Ральфе Никкльби, Ньюмэне Ногсе и о некоторых мудрых предосторожностях, результат которых выяснится из последующей главы.

В блаженном неведении того неприятного факта, что племянник его мчится во всю прыть четверки добрых коней, приближаясь к сфере его деятельности, и что каждая проходящая минута уменьшает разстояние между ними, Ральф Никкльби сидел у себя в кабинете за обычными своими занятиями. Повидимому, он спокойно просматривал свою счетную книгу, а между тем, помимо его воли, мысли его безпрестанно возвращались к вчерашнему его свиданию с племянницей. И всякий раз, как он ловил себя на этом, у него вырывался возглас досады, и он с удвоенным прилежанием углублялся в счетную книгу. Но опять и опять, наперекор всем его усилиям сосредоточиться, тянулась все та же цепь мыслей, путая его вычисления и безнадежно отвлекая его внимание от цифр, на которые он смотрел. Наконец, он положил перо и откинулся на спинку кресла с таким видом, как будто решился дать волю этим назойливым мыслям, в надежде, что легче от них отделается, передумав их до конца.

"Я не такой человек, чтобы поддаться обаянию хорошенького личика, - пробормотал он сурово, - осклабленный, голый череп скрывается под хорошеньким личиком, и такие люди, как я, которые смотрят в корень вещей, сидят череп, а не его изящную оболочку. А между тем я почти полюбил эту девочку, т. е. полюбил бы, если бы её не испортили воспитанием. Слишком ужь она обидчива и горда. Если бы мать её умерла, а молокососа братца повесили, мой дом был бы её домом. Да, еслиб те двое могли куда-нибудь сгинуть!... Я от души им этого желаю".

Несмотря на смертельную ненависть, наполнявшую душу Ральфа, когда он вспоминал о Николае, несмотря на безпощадное презрение, каким он о клеймил бедную мистрисс Никкльби, несмотря даже на всю низость его поведения относительно Кет в прошлом, настоящем и, вероятно, в будущем, если бы это оказалось в его интересах, в его мыслях, как это ни странно, было в тот момент что-то мягкое, человечное. Он думал о том, чем мог бы быть его дом, если бы в нем жила Кет. Он мысленно сажал ее перед собой, смотрел на нее, слушал её голос. Он снова чувствовал на своей руке нежное прикосновение её дрожащей ручки. Он наполнял свои роскошные комнаты разными принадлежностями женского рукоделия, теми безчисленными мелкими вещицами, которые говорят о присутствии женщины в доме. Потом он представил себе свой холодный домашний очаг, унылое безмолвие своей великолепной квартиры, и довольно было одного такого проблеска человеческих желаний, чтобы этот богач почувствовал себя одиноким, заброшенным и несчастным. На один миг золото потеряло в его глазах свое обаяние: он понял, что есть сокровища сердца, которым нет цены, которых не закупишь никаким золотом.

Немногое нужно, чтобы прогнать такия мысли из головы такого человека. Машинально обратив разсеянный взгляд на окно конторы своего клерка, Ральф вдруг почувствовал, что он служит предметом очень внимательных наблюдений. Близко пригнувшись к окну, почти касаясь стекла своим красным носом, Ньюмэн Ногс делал вид, что он очинивает перо обломком ржавого ножа, а сам во все глаза смотрел на своего принципала, и на лице его было написано жадное любопытство.

Ральф переменил положение и нагнулся над книгой, притворяясь, что он углубился в счеты. Лицо Ньюмэна скрылось, и вместе с ним исчезли без следа тяжелые мысли, осаждавшия Ральфа за несколько минут перед тем.

Немного погодя он позвонил. Ньюмэн моментально явился на зов, и Ральф украдкой взглянул на него, как будто боялся прочесть по его лицу, что он знает его недавния мысли.

Но физиономия Ньюмэна не выражала ровно ничего. Если возможно представить себе человека зрячого и даже с широко раскрытые глазами, но которые никуда не смотрят и ничего не видят, то Ньюмэн казался таким человеком теперь, когда Ральф Никкльби смотрел на него.

-- Что вам надо? - проворчал Ральф.

В глазах клерка блеснула искорка понимания. Он опустил их на своего принципала и сказал:

-- Я думал, вы звонили, и с этим лаконическим ответом повернулся и заковылял было прочь.

-- Постойте! - крикнул Ральф.

Ньюмэн остановился, но не обнаружил ни малейшого замешательства.

-- Я звонил.

-- Я знал, что вы звонили.

-- Так зачем же вы уходите?

-- Я думал вы позвонили, чтобы сказать мне, что не звонили. Вы это часто делаете.

-- Как вы смеете шпионить за мной? Как вы смеете таращить на меня глаза, негодяй? прокричал Ральф.

-- Таращить глаза, на вас!? Ха, ха, ха!

Это было единственное объяснение, какое удостоил дать Ньюмэн Ногсь.

-- Берегитесь, сэр! Серьезно вам говорю: перестаньте выкидывать ваши дурацкия пьяные штуки, - сказал Ральф, глядя на него твердым взглядом. - Видите этот пакет?

-- Снесите его в Сити, к Крессу, Бред-Стрит. Оставите там, ответа не нужно.. Ну, живо!

Ньюмэн угрюмо мотнул годовой, скрылся из комнаты на несколько секунд и возвратился со шляпой. После нескольких безуспешных попыток засунуть в шляпу пакет (размером около двух футов), он взял его под мышку, очень старательно натянул на руки свои перчатки без пальцев, не сводя все это время глаз с Ральфа Никкльби, затем надел и поправил на голове свою шляпу с такой осторожностью, как будто это был самый дорогой головной убор из модного магазина, и наконец отправился исполнять поручение.

Исполнил он его очень проворно, завернув в кабачок только на одну минутку, да и то, можно сказать, по дороге, так как вошел он в одну дверь, а вышел в другую. Но на обратном пути, подходя к Странду, он вдруг замедлил шаги с нерешительным видом человека, который колеблется, в какую сторону ему идти. Наконец, он видимо остановился на каком-то решении: свернув в переулок, он бодро зашагал к намеченной цели и, подойдя к дому, где жила мисс Ла-Криви, тихонько постучался в дверь.

Должно быть оригинальная наружность посетителя произвела не слишком благоприятное впечатление на служанку, отворившую ему дверь, потому что, увидев его, она сейчас же опять ее притворила, оставив только узкую щель, чрез которую и спросила, что ему нужно. Но Ньюмэн ответил только односложным "Ногс", как будто это было кабалистическое слово, перед которым должны отлетать все запоры, быстро прошмыгнул в прихожую и, прежде чем ошеломленная служанка успела опомниться, стоял у дверей мастерской мисс Ла-Криви.

-- Войдите! - отозвалась мисс Ла-Криви на его скромный стук. - Господи! - вскрикнула она, когда он показался на пороге. - Что вам здесь нужно, сэр!

-- Вы меня не узнали, - проговорил Ньюмэн с поклоном - Меня это удивляет. Что меня не узнают люди, знавшие меня в мои лучшие дни, это вполне естественно; но из тех, кто в первый раз видит меня теперь, редко кто меня забывает.

Он посмотрел на свое убогое платье, на свою параличную руку и покачал головой.

-- Я вас действительно не узнала, представьте! - сказала мисс Ла-Крини, вставая навстречу гостю. - И мне очень стыдно, что я могла вас забыть, потому что вы добрый, хороший человек, мистер Ногс. Садитесь и разскажите мне о мисс Никкльби. Бедная девочка! Я ее уже несколько недель не видала.

-- Как так? - удивился Ньюмэн.

-- Вот видите ли, мистер Ногс, я уезжала из Лондона в первый раз за пятнадцать лет.

-- Да, пятнадцать лет срок не маленький, - побормотал Ньюмэн печально.

-- Очень долгий срок, когда оглянешься назад, на протекшие годы, но когда живешь изо дня в день спокойно и тихо, работаешь себе помаленьку, так время, слава Богу, проходит не скучно и одиночество не очень тяготит... У меня есть брат, мистер Ногс, - сказала помолчав, мисс Ла-Криви, - единственный родственник, какой остался у меня на земле, и все эти годы мы с ним ни разу не видались. Не то чтобы мы были в ссоре, - о, нет! Но его отдали учиться в провинцию, там он и остался. Потом он женился. Ну, понятно, явились новые привязанности, новые интересы, и от забыл меня, старуху. Не подумайте, что я жалуюсь, избави меня Бог! Я всегда себе говорила: "Это так естественно! Бедняге Джону приходится пробивать себе дорогу, у него есть жена есть с кем делиться радостью и горем; есть дети, наполняющия его^: жизнь. Зачем я ему? Христос с ними, лишь бы были довольны и счастливы. Бог даст, наступить день, когда мы все свидимся там, где нет разлуки" Но вы представьте себе, мистер Ногс, - продолжала, маленькая портретистка, всплеснув руками и вся просияв,--в один прекрасный день приезжает в Лондон этот самый мой брат и что бы вы думали? - ведь не успокоился пока не разыскал меня! Был здесь, сидел на этом самом кресле и плакал, как дитя, от радости, что видит меня. Упрашивал сейчас же ехать с ним в деревню, в его собственный дом (великолепный дом, мистер Ногс, с огромным садом, с землей... Уж и не знаю, сколько там земли, поля очень большие, за столом прислуживает лакей в ливрее; коровы, лошади, свиньи, чего, чего только нет)!. И ведь уговорил: я ездила к нему и пробыла там целый месяц. Просил остаться совсем, - да, совсем, навсегда! И жена просила, и дети. У него четверо деток; старшую девочку - ей теперь восемь лет, они назвали - поверите ли? - назвали моим именем, в мою честь. Никогда я не была так счастлива, никогда во всю мою жизнь!

Добрая старушка закрылась платком и заплакала навзрыд: в первый раз ей представился случай облегчить свое переполненное сердце, и она не могла удержаться.

-- Однако, что жь это я! - воскликнула она через секунду и, вытерев слезы решительным жестом, проворно, спрятала платок в карман. - Простите, мистер Ногс. А просто старая дура. Мне не следовало об этом заговаривать; впрочем, я только потому и заговорила, что хотела вам объяснить, отчего я так давно не видалась с мисс Никкльби.

-- А со старухой вы тоже не видались? - спросил Ньюмэн.

-- Вы говорите о мистрисс Никкльби? Так знаете, что я вам скажу, мистер Ногс: если вы хотите сохранить её расположение, никогда не называйте ее старухой. Я сильно подозреваю, что это придется ей не по вкусу. Вы спрашиваете, виделись ли мы с ней? Да, я заходила к ней третьяго дня, но она витала в эмпирях, не знаю ужь, по какому случаю, и напустила на себя такую важность и таинственность, что не было возможности добиться от нея толку. Ну, а я, признаться сказать, не люблю таких фокусов. Я и подумала: "Что ж, я тоже умею быть важной, когда захочу". Я думала, что она потом успокоится и вспомнит обо мне, но она так и не была у меня.

-- А мисс Никкльби?

-- В мое отсутствие она была два раза. Но я боялась, что, может быть, ей будет неприятно, если я приду к ней в дом этих важных господ, как бишь их там зовут? - Я и решила подождать еще, а если не придет, написать ей.

-- Ах, Боже мой! - пробормотал Ньюмэнь, хрустнув пальцами.

-- А теперь я жду, что вы о них разскажете, - продолжала мисс Ла-Криви. - Как поживает старый Кащей из Гольден-Сквера? Наверно хорошо: таким людям всегда хорошо живется. Я спрашиваю, конечно, не о здоровье его, а вообще... что он делает, как себя ведет?

-- Как подлая собака, будь он проклят! - выпалил Ньюмэн, хлопнув об пол свою драгоценную шляпу.

-- Вчера вечером я еле удержался, чтобы не расквасит ему физиономии, - говорил Ньюмэн, нервно шагая но комнате и грозя кулаком портрету Каннинга, висевшему над камином. - Да, я был близок к этому. Я принужден был засунуть руки в карманы, чтобы не давать им воли. Но все равно: когда-нибудь я не удержусь и отдую его, я знаю, что так будет. И я давно бы это сделал, если бы не боялся повредить другим. Но он от меня не уйдет! Я не умру, не разделавшись с ним, как он того стоит! Запрусь с ним на замок в его собственном кабинете и изобью его, как собаку!

-- Мистер Ногс, перестаньте, а то я закричу, право, закричу! - пролепетала перепуганная мисс Ла-Криви.

Но Ньюмэн метался из угла в угол, бормоча:

-- Ну, да ладно! Сегодня он приедет: я ему написал. Тот-то ведь не знает, что мне все известно, ему и в лоб не влетает! У, старая лиса! Он думает, что на него нет управы. Посмотрим, посмотрим! Я ему покажу! Я укорочу его, каналью, да, я, Ньюмэн Ногс! Хо, хо!

Ньюмэн дошел до той степени бешенства, когда человеку, что называется, уже нет удержу. Не переставая бегать но комнате, он выделывал руками самые эксцентрическия движения, какие только можно вообразить: то наносил воображаемые удары миниатюрам, висевшим по стенам, то как будто затем, чтобы усилить иллюзию, барабанил кулаками по собственной голове, и вообще так бесновался, что, наконец, в полном изнеможении, задыхаясь, повалился на стул.

-- Ну, вот, теперь мне легче, и я вам все разскажу, - выговорил он, подбирая с полу свою шляпу.

дядей во время последней их встречи, рассказал и о своих прежних подозрениях на этот счет и о поводах для таких подозрений, и в заключение сообщил, что и он с своей стороны принял решительные меры, секретно написав Николаю.

Хоть чувства мисс Ла-Криви и не проявились в такой оригинальной форме, как у Ньюмэна, но по своей силе и глубине негодование её было едва ли слабее. Если бы Ральф Никкльби каким-нибудь случаем очутился между ними в этот момент, трудно сказать, в ком из двоих он встретил бы более опасного врага, в Ньюмэне Ногсе или в мисс Ла-Криви.

-- Да простит меня Бог за такия слова, - сказала мисс Ла-Криви, открывая по своей привычке этот предохранительный клапан, прежде чем выпустить пары своего гнева, - но, право, я, кажется, с наслаждением проткнула бы его вот этим.

Оружие, которое она держала в руке, было не из самых страшных: это был просто-на-просто небольшой черный карандашик. Но, заметив свою ошибку, добрая душа поспешила заменить его перламутровыми ножиком для фрукт и, в доказательство неумолимости своих отчаянных намерений, нанесла им в пространство такой жестокий удар, что от него, пожалуй, осталась бы царапина на корке хлеба.

-- Завтра её уже не будет в этом доме, - сказал Ньюмэн. - Это все таки утешение.

-- Да, знай мы все. Но мы не знали, Да и помимо этого никто ведь не в праве мешаться в её дела, кроме матери и брата. Мать её слабая, очень слабая женщина, бедняжка, а молодой человек сегодня будет здесь,

-- Сегодня? Ах, Боже мой! - вскрикнула мисс Ла-Криви. - Но послушайте, мистер Ногс, он сделает что-нибудь отчаянное, если вы скажете ему все сразу.

Ньюмэн, который принялся было радостно потирать руки в предвкушении скорого приезда Николая, приостановился в этом занятии и задумался.

-- Поверьте, что так будет, - продолжала с жаром мисс Ла-Криви. - Если вы выпалите ему всю правду, не подготовив его, он совершит какой-нибудь отчаянный поступок, исколотит... может быть, убьет дядю или кого-нибудь из тех господ и навлечет беду на свою голову. А нам-то всем разве легко это будет?

-- Теперь гораздо важнее уладить то, о о чем я вам сейчас говорила, - перебила его мисс Ла-Криви. - Что я всегда приму его сестру, в этом вы могли быть заранее уверены, но нельзя даже, предвидеть, что может случиться с ним, если вы не примете мер предосторожности.

-- Что что я могу сделать? - вскричал Ньюмэн, неистово царапая свою голову в тщетных усилиях найти выход из затруднения. Если он мне скажет, что перестреляет их всех, я должен буду ответить: "И поделом. Стреляйте".

Мисс Ла-Криви вскрикнула от испуга, услыхав такия речи, и сейчас же потребовала, чтобы Ньюмэн дал ей торжественное обещание, что он не только не станет подзадоривать Николая, но всеми силами постарается смягчить его гнев. Ньюмэн сделал эту уступку, хотя и неохотно. Затем они стали совещаться, как будет лучше и надежнее ознакомить его с обстоятельствами, сделавшими необходимыми его присутствие в Лондоне.

-- Тогда вот что мы сделаем, мистер Ногс: уходите вы из дому и не возвращайтесь до полуночи. А ему потом скажете, что вас задержали дела.

-- Но, не застав меня дома, он явится к вам.

-- Вероятно. Но он и меня не застанет. Как только вы уйдете, я отправлюсь прямо в Сити к мистрисс Никкльби и уведу ее в театр, так что ему не от кого будет даже узнать где живет его сестра.

Этот план действий казался самым надежным и удобоисполнимым, и по зрелом обсуждении они остановились на нем. Выслушав от заботливой мисс Ла-Криви еще несколько дополнительных предосторожностей и заклинаний, Ньюмэн простился с ней и поплелся к Гольден-Скверу, вспоминая дорогой свой разговор с доброй старушкой и перебирая в уме все возможные и невозможные случайности, которые могли разстроить их план.